Василий Наумкин - Каменный пояс, 1981 Страница 23

Синицы не было.

Илюша схватился за автомат. Степан предостерегающе отвел его руку: сдадут у мальчишки нервы, саданет очередь и ног не унесешь. Двое против роты. А полицаи теперь злые, как осенние мухи.

— Не дури! — прошептал Степан. Илюша Хоробрых заплакал.

Когда полицаи скрылись из виду, Мелентьев, сбив фуражку на затылок, удрученно произнес:

— Е моё, рупь с четвертью…

И так, и эдак прикидывали — что делать? Вот загадочку подкинули подлые полицаи. Легче всего, конечно, убраться в лес. Но возвращаться в отряд, не выяснив, что произошло в Корабликах, они не имели права. Ждать ночи, чтоб наведаться в выселки? С ума можно сойти от ожидания. Двинуть сейчас? А что? Полицаи сделали свое черное дело и смотались восвояси. Что их могло здесь еще удерживать?

По кромке оврага приблизились к реке и, прячась за каждый кустик и выступ, проникли в Кораблики с юга. Сунулись к крайней хате, перемахнули через плетень и очутились во дворе. Степан плечом толкнул дверь — закрыто. Только теперь заметил, что ставни забиты досками. Да тут никто и не живет. Вон как густо зарос двор лебедой и полынью.

Путаясь в картофельной ботве, двинулись к следующей избе. Илюшу Степан оставил во дворе. Он спрятался не то за сундук, не то за ларь, приставленный к саманной стене хлева. Мелентьев толкнул дверь сапогом, и та податливо распахнулась. Выждал, нацелив в проем автомат. Никого. Уже смелее шагнул в прохладу сеней, где пахло кислым, будто прели овчины. Рывком открыл дверь в избу, снова притаился, готовый открыть стрельбу. Никого. Переступил порог и заметил, что лаз в подпол открыт, рядышком с ним лежит квадратная крышка. Из подпола подала голос хозяйка:

— Леша, ты, что ли?

— Нет, это не Леша. Выходи-ка лучше знакомиться, — ответил Степан.

— Ктой-то еще тута объявился? — недовольно проговорила хозяйка, показываясь из лаза с четвертной бутылью в руках. Заметив Степана и поняв, кто он, воскликнула: — Ой! — и снова нырнула вниз. Степан улыбнулся:

— Не шибко вежливо! Выходи, выходи, меня бояться не надо!

Хозяйка не торопилась. Степан вдруг рассердился:

— Долго я буду ждать?

Это возымело действие. Хозяйка скорехонько выпорхнула из подпола и закрыла лаз крышкой. Росточка маленького. Потрепанное житейскими невзгодами старчески сморщенное лицо тоскливо куксилось, а в карих еще молодых глазах неуемно светилась тревога.

— Ой, лишенько, — бормотала она, глядя на Степана снизу вверх, — я ж ничого не знаю-не ведаю. Антошку, балакали, Синицу ночью прикончили.

— А Настю?

— Так ее ж нема, ее ж давно нема.

— И с полицаями она не приезжала?

— Ее мабуть гестапо заарестовало.

— Ладно, а в деревне есть кто?

— А як же? Лешка да с ним еще четыре хлопчика.

— Полицаи?

— Ой, лишенько, — поняв, что проговорилась, заныла хозяйка. — Да ничого я не знаю-не ведаю…

— Они что, за самогонкой обещали прийти?

— Да Лешка же…

— Когда?

— Да мабудь гдей-то иде.

— Ладно, но чтоб тихо!

Степан выскочил в сенки, позвал Илюшу, сказал:

— Придет полицай — пропусти. Появятся другие за ним, патронов не жалей. Усек? Дуй не стой! Укрытие надежное?

— Подходящее!

В избе хозяйка, примостившись на лавке и опустив руки меж коленей, только что не ревела. Степан вспомнил, как однажды Синица поминал своего однополчанина Лешку Лебедева, теперь полицая. Вот и объяснилось, почему Лешка задержался, — в родной же деревне, да еще победитель липовый, самогонки вот захотел. И задержался с дружками. На всякий случай спросил:

— Этот Лешка — Лебедев никак?

— Ой, лишенько, наш он, як и Антошка…

Между стеной и русской печкой был закуток, в котором в добрые времена по зиме держали телят и кур. Он был скрыт выцветшей голубенькой занавеской. Степан устроился там. Тесновато, плечи не расправишь, ноги не вытянешь, а ждать надо затаившись, как мышь. В сенках смело затопали сапоги, скрипнула дверь и веселый баритон спросил с порога:

— Давай, Мотря, свою святую водицу!

— Лешенька, миленький, сейчас, одну хвылыночку, — затараторила хозяйка. — Ой, Лешенька, ой, лишенько…

— Погодь, да ты и не припасла?

— Долго ли, Лешенька…

— Давай пошвыдче, бо мы торопимось.

Степан отодвинул занавеску, понимая, что хозяйка наводит полицая на мысль, что дело не чистое, а тот туго соображает. Лешка оказался крепышом лет тридцати, с румянцем во все щеки. Только нос пуговкой, несерьезный нос для полицейского мундира. На ремне за плечом винтовка немецкого образца.

— Слышал я о тебе от Антона Синицы, — тихо проговорил Мелентьев, приблизившись к полицаю. Тот резко обернулся, попятился, стремясь снять с плеча винтовку. Степан усмехнулся:

— Не колготись. А эту балалайку дай мне, дай, не стесняйся, — Степан содрал у него с плеча винтовку и гаркнул:

— Стоять! И руки!

Полицай покорно вздернул руки. Хозяйка спряталась в подполе.

Степан приказал ей:

— Вылазь да поживее!

А когда она, вконец расстроенная, вылезла, стараясь не глядеть на Лешку-полицая, Мелентьев сказал:

— Веревку!

— Ой, лишенько, — опять запричитала она, но веревку притащила. Попробуй не принеси, если в избе появился еще один молоденький партизан и, привалившись к дверному косяку, держал автомат наготове, нацелив его на полицая. Степан, сдерживая себя от ярости, спросил Лешку:

— Что же ты сотворил с другом своим Антоном, подлая твоя душа?

Лешка глянул на Степана исподлобья, зубами заскрежетал — прямо страсти-мордасти. Степан накрепко связал полицаю руки и ноги, заткнул рот черной тряпкой, взятой в печурке.

— Мы еще с тобой покалякаем, время у нас будет, — сказал Степан, когда дело было закончено. И повернулся к хозяйке:

— Чтоб было тихо! Что случится, пеняй на себя!

— Ой, лишенько… — заныла Мотря, но Степан и Илюша уже выскочили во двор. Мелентьев сказал:

— Осталось четверо. Во дворе у Карповой, через три дома.

Крались огородами. Останавливались, прислушиваясь. Цвела картошка. Распахнул навстречу солнцу свои лепестки подсолнух. Пахло вызревающим укропом. Огород у Карповой пустовал, зарастал лебедой и коноплей. Двор огорожен плетнем, на столбике у калитки — позабытый горшок. На завалинке три полицая коптили небо самосадом, ждали Лешку Лебедева с самогоном и лениво переговаривались. Запряженная в телегу лошадь хрумкала сочную, недавно накошенную траву, поглядывала, словно бы спрашивая, долго ли ей стоять в упряжке. А телега завалена всякими узлами, на передке — кованый сундук. Не иначе награбили, паразиты. Винтовки прислонены к стене избы. Четвертого что-то не видать, да ладно. Степан кивнул Илюше, и два автомата гулко ударили длинными очередями. Один полицай вскочил, схватившись за грудь, и рухнул. Другой привалился спиной к стене и тоже сполз на землю. Третий уткнулся в завалинку, откинув правую руку, в которой дымилась цигарка. Лошадь тревожно заржала. Четвертый полицай вывалился из избы, по пояс голый и с намыленной правой щекой. Другую, видимо, успел выбрить.

— А вот и потеря! — воскликнул Степан и пустил очередь. С полицаями было покончено. Труп Антона Синицы нашли в хлеве. Полицаи издевались над ним, уже убитым, — отрезали уши, выкололи глаза. Боже мой, какие это были голубые прекрасные глаза! Похоронили Антона на огороде, возле березки. Постояли молча возле могилы, смахнули слезу и заторопились к дому Мотри, уже не таясь, по улице. Здесь их ждала новая неожиданность. Хозяйка перерезала ножом путы пленника и бежала вместе с ним. Ладно Степан догадался забросить на чердак винтовку полицая, так что удрали они без оружия.

— Вот мымра! — озлобленно воскликнул Степан. Сплюнул в сердцах, уже спокойно сказал: — Что такое не везет и как с ним бороться.

Илюша расстроился не меньше командира, сгоряча предложил запалить дом. Степан отрицательно покрутил головой:

— Нельзя, Илюша.

— А им можно? — не унимался Илюша. — Подлые они, жечь их надо и бить!

— Глянь, какая сушь стоит. Подпали дом, а сгорят Кораблики. Что люди скажут?

Илюша упрямо молчал. С норовом мальчишка.

Расправа с четырьмя полицаями не улучшила настроения. Основная-то задача так и не выполнена. Не удалось навести справки о Насте Карповой, а потеряли двух человек. Правда, Мотря что-то болтнула насчет гестапо. Упустили вот и ее, и полицая Лешку, даже не допросив. Не больно весело будет докладывать капитану Юнакову…

Степан с опозданием, когда уже углубились в лес, подумал о том, что они, собственно, здорово рисковали, вломившись в Кораблики средь бела дня. Могло кончиться худо…

Зимой сорок второго года фронт под Мценском стабилизировался. Как сообщали сводки Совинформбюро, там шли бои местного значения. Но какое бы название эти бои ни носили, в них участвовали с обеих сторон все огневые средства. Лилась людская кровь.