Мишель Бродо - Беседуя с Андре Жидом на пороге издательства Страница 4

— И хорошо написано?

— Умно, забавно. Но и парадоксально тоже: складывается впечатление, что совершенно счастливый узник добился разрешения самому перекрасить решетки своей камеры, которую он, однако, не покинул. Я не думаю, что Бегбедер будет довольствоваться этой книгой сколько-нибудь долго. Все-таки у этого парня есть еще силы, напор, он начитан, ведет передачу о книгах, которая раз от разу становится интереснее. Он занимает довольно заметное место в списке французских авторов, этакий денди, который будоражит и обольщает, и беззастенчив, и заядлый дуэлянт…

— Он и его женщины, его друзья — все это напоминает мне молодого Пьера Луиса[8]. Неплохой ориентир. Знаете, у меня ведь тоже был свой круг. «НРФ»[9] в самом начале — это команда отъявленных весельчаков, вспомните книжки Жозе Кабаниса.

— И что же стало с ними со всеми?

— Поумирали, с вашего позволения. В компании не стоит надолго задерживаться, иначе попадешь от нее в зависимость. А этот Уэльбек, о котором столько говорено, — что-то из ряда вон выходящее в нашей профессии?

— Злюка, с первого взгляда не совсем понятный. У него тоже была своя компания и журнал «Перпендикуляр»[10]. Все в одной лодке: за будущее и против прошлого. Вот «против», и всё тут. Что называется, неизбежная смена поколений. Потом журнал терпит фиаско, и кто же остается? Остается капитан Уэльбек, только уже не капитан, и потому он подавлен, почти утратил дар речи, но внутри насмешник: смеется над вами, но виду не подаст, пусть вас одолевают сомнения. Наглец.

— Но ведь симпатичный?

— Три странные книги, о которых нельзя с уверенностью сказать, получились они такими сами собой или вследствие тонкого расчета. Сам я склоняюсь к первому. Чтобы книги лучше продавались, пустили слух, что они «очень хорошо написаны», и все такое. На самом деле, это не совсем так. Местами весьма неумело, автор хочет написать красиво, а выходит до крайности неуклюже. Как у лишенных вкуса людей, которые занимаются оформлением квартиры, не имея средств, а только большое рвение. С эстетической точки зрения результат нулевой. Но может, он и стремился к нулю. Потому что буквально следом идет какой-нибудь диалог, какое-нибудь описание иного характера, под иным углом зрения, возникает перспектива, которую никак нельзя было ожидать. Читатель сперва невольно морщится, потом у него закрадывается сомнение, и все тот же, вызванный двусмысленной манерой письма, вопрос не дает ему покоя: а что, если этот ноль умышленный, эта посредственность намеренная? Автор очень ловко играет на этом. Без сомнения, он понимает, что неприятен читателю или боится быть таковым, и премного забавляется, ставя нас в неприятное положение, перед дилеммой: принять или отвергнуть автора. Он рассказывает о жизни мелких буржуа, раздавленных социальной машиной, еще не подозревающей, что ее саму, устаревшую вследствие последних достижений генной инженерии, вот-вот отправят на слом. Эдакий Эмиль Золя, узнавший о клонировании. Новое человечество, прошедшее отбор и достигшее бессмертия, уже грядет, оно выметет нас, как дохлых мошек. Одно утешает: в своей обыденной жизни мы уже не очень-то придерживаемся моральных норм. Словом, почему бы нет, вряд ли это настолько хорошо сработано, как говорят, раз так хорошо читается. По всей видимости, у него есть и идеи…

— Сексуальный туризм — я, кажется, что-то об этом слышал…

— У вас тонкий слух, мэтр: расслышать такое из вашего подземелья… Ничего общего с вашими давними африканскими похождениями. Тут речь идет о чартерных рейсах, массовом туризме, улыбках таиландок, сухости вагины у европеек и тому подобном. Автор рассуждает о массах, о миллионах. О религиозных войнах. Прав ли он? Журналисты отрицают, что вытягивали из Уэльбека то, что он им сказал, — он действительно так думает. Издатели дрожат от страха, не зная, как поступить. Жюри премий воздерживаются от каких-либо вердиктов[11]. Публика внимает.

— А вы?

— Я приветствовал выход в свет «Элементарных частиц»[12]. Мне нравится дерзкий, амбициозный характер этого предприятия. Мне симпатичен подрыватель устоев в обличье добродушного малого с его прозаком[13] и псом Клеманом. Ему надо бы носить берет. Не скажу, что мне близки его идеи, что мне захочется долго искать «подлинного» Уэльбека, узнать, каков он на самом деле, как это бывает, когда нам говорят о «подлинном Таком-то, которого никто не понял». С его стороны это игра в прятки с читателем, садистская и немного грустная, наподобие того, как он играет в мячик с псом Клеманом: бросить-то я тебе брошу, да ты все равно не поймаешь. Разумеется, это не то, чем мне хочется заниматься во время сиесты. Но выводы делать рано, он, вне всякого сомнения, еще не все свои карты открыл.

— А повеселее чего-нибудь у вас нет?

— Есть, есть. Жан Эшноз, хороший писатель, современный, не склонный к сомнительным выходкам, открытый Лендоном[14] (он рассказывал, как это было), но не ставший одним из «полуночников», красавец, умница, всегда сдержанный и таланта хоть отбавляй. Эмманюэль Каррер, тоже очень известный, замечательный автор «Усов»[15], биографии Филипа К. Дика[16] и романа по материалам судебного дела Романа[17] — типа, который выдавал себя за врача и укокошил всю свою семью, когда его разоблачили. А потом не сумел покончить жизнь самоубийством. Если бы всем самозванцам, считающим себя романистами, приходилось убивать своих близких, в некоторых парах могли бы не досчитаться сразу двоих.

— Писатели ведь, в сущности, холостяки, даже те, которые женаты…

— О Каррере этого не скажешь, и он не самозванец, а во всех отношениях достойный человек. Чтобы написать автобиографию, взялся за изучение русского языка[18]. Разве не говорит это об упорном и незаурядном характере?

— Все это очень хорошо, очень пристойно. А скажите мне…

— Лучше почитайте Мориса Жоржа Дантека, вам сразу станет легче дышать. Три объемистых детективных романа, два тома дневника, проникнутого метафизикой и бурной полемикой[19]. Отнюдь не благопристойного и политически не корректного. Бывает, говорю это по-дружески, он несет околесицу, пускается сломя голову в какие-то странные рассуждения, высказывает взгляды, не лезущие ни в какие ворота, но вместе с тем у него есть обостренное чувство формы, энергичность, жажда познания и размах — все то, что превращает большинство его собратьев по перу в садово-парковых скульптурных карликов. Человек пригородов, читающий Жозефа де Местра и цитирующий Макса Планка, — настоящий воитель, уж вы мне поверьте. Со всеми своими эксцессами и перепадами настроения. Иногда ему случается менять паруса, но у него темперамент настоящего конкистадора.

— О! Море, простор! Я тоже хотел быть моряком!

Жид сделал руками движение, будто приставил бинокль к глазам.

— Как славно юнгою служить, — тихо проговорил Матео.

— Если уж речь зашла о морском просторе, то тут у нас есть прекрасные мастера парусного дела, и среди прочих Марк Трийяр, он публикуется в «Фебусе», одном из лучших наших издательств. Есть Эрик Орсенна, которому знакомы большие волнения в экономическом море и шторм возле мыса Горн, любовные приливы и отливы и политические подъемы и спады; это человек разносторонних интересов, любитель бретонских островов и королевских садов, ревнитель грамматики, весьма искушенный участник регаты. Мишеля Ле Бри я бы скорее отнес к флибустьерам. Он проявил себя в мае шестьдесят восьмого — тогда он интересовался исключительно джазом и underground made in USA[20], позже он придумал фестиваль писателей-путешественников в Сен-Мало, а затем в Миссуле, Сараево, Бамако. Он пишет биографию Стивенсона и одновременно приключения пиратов Золотого века — вот вам еще один урок смелости! Я думаю также о Жане Ролене — путешественнике, похожем на военного корреспондента бурных времен, потягивающем сингапурский слинг в баре отеля «Раффлз», одном из многочисленных детей Роже Вайана и Поля Морана.

— Детей?

— Духовных детей, мэтр. Кстати, у вас они тоже есть… С другой стороны, у нас есть писатели, воспевающие конкретное, обыденное.

— Ну и что это обыденное дает?

— Ты очаровываешься вполне ощутимыми, всем известными простыми вещами. Филипп Делерм, человек определенно талантливый, объединил несколько коротеньких рассказов в книжку под названием «Первый глоток пива»[21], она имела такой успеху книготорговцев, какого не ожидал и сам автор. Ты испытываешь удовольствие от кружки пива в жаркий день, оттого что идешь в мокрых холщовых туфлях, что лущишь горох в стручках и тому подобное. В каком-то смысле Делерм дал почувствовать читателям, что порой они переживают необычайные, удивительные минуты, не отдавая себе в этом отчета или не решаясь об этом сказать. Описывая и публикуя свои ощущения, Делерм дает им право на существование и в сфере экзистенциального, и в сфере прекрасного. При этом он старается не впасть в мистику, в религиозность, ведь так легко прийти в экстаз из-за холщовых туфель, в особенности мокрых. По примеру Кристиана Бобена, который везде видит Бога. Но Делерм — человек сдержанный, он твердо стоит на ногах, даже если они мокрые.