Анатолий Луначарский - Том 4. История западноевропейской литературы Страница 8

Дело тут не в том, чтобы искусственно забывать или разграничивать в себе марксиста и художника. Если автор — пролетарский художник, то, в силу этого, он будет создавать пролетарские песни, не думая о том, — так же, как соловей вовсе не думает: я соловей, так давай-ка я спою по-соловьиному.

Когда специалисты художественного слова доказывали, что искусство есть какая-то особенная, чрезвычайно возвышенная и прекрасная область, которая не должна связываться тенденцией, то в этом была и доля правды, — в том смысле, что тенденция не должна быть навязана художнику. Но они не понимали того, что, поскольку они звали оторваться от земли и от класса, они себя этим обескровливали; когда же они пели свои истинно соловьиные, а не в вымученном стиле песни — оказывалось, что они пели как раз ту песню, которую ожидал от них родственный им класс.

В последующих лекциях я буду пользоваться теми общими соображениями, которые я сегодня высказал, и постараюсь на отдельных литературных произведениях, на отдельных авторах показать вам эти социальные, классовые нити, которые проникли в творчество и вместе с тем обуславливали и то влияние, которое данный писатель мог иметь в свое время и в последующие времена. Ряд таких этюдов будет подтверждением тех общих мыслей, которые, я думаю, могут дать толчок к вашей самостоятельной работе. Вообще нужно сказать, что это еще область молодая и в ней еще много придется поработать, прежде чем мы сможем сказать, что марксистская теория и марксистская история литературы уже созданы и упрочены.

Вторая лекция*

Литература в Древней Греции: эпос, лирика, драма. Период максимального развития, формы упадка. Несколько замечаний о римской литературе.

Дать хотя бы общую характеристику такого блестящего и значительнейшего в истории культуры явления, как греческая литература, в одной лекции невозможно. Тем более невозможно дать полный марксистский анализ. Я могу прочитать только нечто вроде вступительного очерка, указать руководящую линию в этой области.

Сегодняшней моей лекции придется предпослать небольшое вступление о трех основных формах, в которые греческая литература вылилась, — об эпосе, лирике и драме, причем я не буду, конечно, давать схоластического определения каждой из этих форм литературы, а постараюсь выяснить их социальное происхождение и их социальное значение.

Что такое эпос или, как иногда говорят, народный эпос? Почему более или менее высокие образцы эпического творчества, которые мы находим у всех народов, иногда складываются и развертываются в длинные поэмы, а иногда в ряд былин, разрозненных баллад?

Можно с известной долей уверенности утверждать, что когда мы имеем такой продукт народного эпоса, как целая большая поэма в несколько тысяч строк, в виде выдержанного и разветвленного повествования, то это есть материал народного творчества, уже пропущенный через известную, может быть, высокоинтеллигентную редакцию. Мы воочию видели, как это делается. Один раз мы это видели в форме своеобразного полушарлатанства, а в другой раз — в совершенно честной форме.

Макферсон издал знаменитые поэмы северных шотландцев и приписал их некоему поэту древних времен Оссиану1. Когда в начале XIX века вышли в свет эти поэмы, многие сравнивали Оссиана с Гомером и говорили, что есть два величайших столпа народной, исконной, свежей, непосредственно эпической поэзии: Гомер на юго-востоке, и Оссиан на северо-западе. Потом оказалось, что Макферсон вовсе не находил Оссиановых песен, а все эти песни составил сам и что он сам придумал Оссиана. Поэмы Оссиана стали образцом научно и художественно сделанной фальсификации. Но когда потом глубже в них порылись, то пришли к выводу, что Макферсон построил эту поэзию на громадном материале народных баллад, сказаний, песен и т. д. Обрывки этого материала до сегодняшнего дня можно встретить у горных шотландцев-крестьян, сохранивших много обычаев и преданий от стародавней жизни. Макферсон нашел там этот материал, наложил на него свою редакторскую руку и, кроме того, вставил некоторые интеллигентские интерполяции, которые сравнительно легко отличить от подлинной народной с тихий, лежащей под ними.

Возьмем теперь другую всем известную великую финскую народную поэму «Калевала». Она представляет законченный и высокохудожественный эпос; но ее редактор — Лёнрот — не говорил, что это народная поэма в необработанном виде; он признавался, что нашел массу обрывков, отдельных былин и соединил их все в одну эпическую поэму2. Мы сейчас говорим о поэме «Калевала» как о законченном произведении финского народного творчества; между тем она была собрана только во второй четверти XIX века. Здесь перед нами редакция очень честная, очень самоотверженная, очень искусная: Лёнрот не позволил себе никакого насилия над текстами, которые нашел. А их значение, как и всей народной поэзии, велико. Народный эпос, все эти песни о Роланде, о Нибелунгах или же наши былины, персидские, индусские великие поэмы приходится ставить чуть не на самую большую поэтическую высоту, какая только существует в мировой литературе. Самая их поэтичность объясняется действительной их древностью.

Еще мыслитель XVII века Дж. Вико (1668–1744), ранний предшественник Маркса, указал на то, что поэзия была естественным языком и естественной стихией именно первобытного человека3. Первобытный человек одушевлял все вокруг себя, относился с искренним благоговением к поэтическому преданию и плохо различал в своем собственном творчестве то, что отражало в нем действительность, от того, что он выдавал за действительное. Первобытный человек так смешивал небесное и земное, так легко истолковывал явления светил или метеорологические явления по аналогии с бытом человеческим, а затем так легко сводил все сказанное о Громовнике, о Солнце, о Зиме на землю и превращал это в сказания о героях, что из всего этого материала получался глубинный родник эпической поэзии. И поэтому в самых даже совершенных и относительно недавно сложившихся поэмах, если в них порыться, можно найти уходящие в глубь тысячелетий сказания, которые отличаются обыкновенно большим сходством у разных народов, отчасти по сходству бытовых условий на первых ступенях культуры, отчасти потому, что народы, потом разошедшиеся в разные стороны, когда-то, где-то все же связывались в основной ствол человеческой культуры.

Былины и песни, позднее составившие эпос, первоначально выражали собою науку и религию первобытного человека. Дикарь, полудикарь многое должен помнить. Он должен помнить в некоторой степени историю своего племени, которая связывается для него с рассказами о мифических предках, он должен помнить взаимоотношения племен и богов, приемы разных жертвоприношений, заклинания, приемы труда, медицины, разные указания относительно ведения войны и т. д. и т. д. И по-видимому, первоначально материал, из которого впоследствии слагался эпос, представлял собою то, что надо запомнить. Вспомните выражение: из песни слова не выкинешь. В сущности размер, иногда рифмы, аллитерация и другие свойства стиха суть мнемонические, помогающие памяти приемы. Вы гораздо скорее заучите стихотворение, чем прозу. Итак, первоначально былина была приемом, при помощи которого старик, владеющий достаточным материалом, старался получше затвердить его внукам, которые около него собирались и которых он посвящал в опыт своего племени. Для бурсаков какие-нибудь исключения из грамматических правил складывались в стихи, чтобы легче можно было запомнить. Так и полудикарь включал свой материал в ряд строф, которые можно было тянуть нараспев, всегда в одном и том же порядке, чтобы это лучше осталось в памяти. Так запоминалась огромная масса всякого жизненного опыта, в том числе колдовского. Тогда между поэзией и наукой различия еще не было.

Конечно, наибольший интерес для нас представляет героический эпос, который относится к истории племени и его предков, к его богатырям (причем некоторые из них в действительности не существовали, а представляют собой богов, существа мифические).

Если бы не произошло никакого классового расслоения, вероятно, эти героические подвиги остались бы перемешанными с разными другими вещами. В «Калевале», например, вы найдете советы — и как лодку конопатить, и как кровь заговорить, и как музыкальный инструмент настроить. И там есть ратные подвиги, но бросается в глаза, что герои «Калевалы» (которые первоначально были тоже богами) имеют какой-то мужицкий, крестьянский пошиб. Все эти богатыри — Вяйнямёйнен, Лемминкяйнен и другие — занимаются крестьянской работой. Нет разницы между ними и окружающей крестьянской средой. В Финляндии аристократия развилась очень слабо, и поэтому финский эпос сохранил глубоко крестьянский характер. Но в тех обществах, где рано развился аристократический строй в той или иной форме, — там дело обстоит не так.