Яна Колесинская - Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами Страница 8

Домашняя библиотека, считавшаяся главным достоянием семьи, таила целые миры. Она сохранена по сей день, несмотря на нынешнее пристрастие Лема к электронным книгам. На одной полке стояли романы Достоевского и Ильфа с Петровым, соседство которых отражало противоречия его характера – темную мрачную бездну и светлое легкое остроумие. Была исследована чуть ли не вся опубликованная советскими издательствами фантастика, включая Азимова, Кларка, Уэллса, Беляева, Михеева, а также второстепенных пропагандистов светлого коммунистического завтра. Первым номером значился «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких, прочитанный с десяток раз. Майн Рид и Эрнст Гофман, увлекавшие в иные измерения, изучены вдоль и поперек. Из богатейшего наследия Дюма предпочтение отдавалось «Графу Монте-Кристо», восхищавшему неудержимым стремлением к цели, даже если это была такая недостойная цель, как месть. Среди литературных кумиров фигурировал также Робинзон Крузо, полный неиссякаемой воли к жизни. «Записки о Шерлоке Холмсе» поразили магнетическим сюжетом, интеллектуальными ходами, железной логикой заглавного героя. Вот что такое, оказывается, детектив! Захватывает, увлекает, позволяет забыть о презрении к себе! Дал эту книгу дедушке Семену Петровичу, литературой не увлекавшемуся. Прочитав ее не спеша, тот сдержанно оценил: «Спасибо, очень хорошая книга».

Преподаватель журфака свердловского университета, где училась Марина Рубина, любил повторять: «Чтение газеты „Правда“ каждый день в течение шести лет может заменить высшее образование». Профессор свято в это верил, и вдохновенно преподавал техгаз (технику газетного дела). В юности Марина Ильинична добросовестно читала вышеупомянутую газету, но постепенно на этом примере убеждалась, как не надо писать. А Лем туда и вовсе не заглядывал, и высшего образования не получил. Его заменила мировая классика, которую он переплавлял в образы своих будущих персонажей и собственную картину мира.

До одноклассников дошло, с кем имеют дело. Особенно когда стали понимать, что учебные оценки не соответствуют размеру разума. Кто-то из девочек выговорил мудреное слово «интеллектуал», и оно навсегда приросло к нему в качестве амплуа. Другого амплуа, что значило бы всего одну краску в палитре, у него не будет.

Однако уже тогда Лем четко разделял склонность думать – и собственно ум, то есть житейскую смекалку. Он не считал себя умным, поскольку был категорически не способен состыковываться с реальностью. Его территория была не здесь, а существует ли она вообще, сие не ведомо. Лем тупо не вписывался в повседневность с ее обязательной политинформацией раз в неделю перед математикой, общественными нагрузками, пионерскими сборами, смотрами строя и песни, потасовками в раздевалке, давкой в транспорте, очередями в магазинах. Из гастронома выходил без покупок, из парикмахерской нестриженый. Бесполезно было давать ему какие-то поручения и втолковывать очевидные вещи. Его пионерский галстук приобрел подозрительно рыжеватый оттенок, был прожжен утюгом и завязан как попало. Священный атрибут советской школы часто оставлялся дома. Вернее, забрасывался за диван. Вступать в комсомол Лем не пожелал. Да никто туда его и не звал. Какой с него спрос – «бестолочь».

В старших классах его заворожила поэзия. Много знал наизусть из Лермонтова, Блока, Евтушенко, Вознесенского. Упивался Пушкиным, читал его сам себе вслух, постепенно проникаясь масштабом его личности. Тайно сочинял сам, доверяя свои рифмы общей тетради, от которой не осталось и следа. Одноклассники располагались по другую сторону баррикад. Для них стих был тарабарщиной. А одноклассницы восхищались тому, как могли скучные безликие строки из книжки чудесным образом преображаться, становиться живыми, как могут так гореть глаза, будто вселенную вмещают. Лем пользовался успехом у этих возвышенных существ, причем пользовался весьма азартно. Самая красивая девочка его соблазнила, но с ней не заладилось, и он безмерно страдал. А кто-то безмерно страдал по нему, однако это не мешало мучиться от собственного несовершенства.

К тому же он отдавал себе отчет, что первым по популярности у созревающего женского пола в 8 «Б» был его закадычный одноклассник Лёха Аксанов. Лихач сочетал в себе ценные качества, которые Лему и не снились: красив, высок, играл на гитаре, замечательно рисовал, благодаря ему Лем пристрастился к художествам. А главное, Аксанов умел драться и материться. На медиане школьного обучения Интеллектуал и Лихач начали пить и курить, а к восьмому классу заделались настоящими мэтрами этого дела. Выйдя от Лема на вечернюю улицу, они, пошатываясь, кричали в темные окна обкома: «Долой Горячева!». Никто не отзывался, видать, сильно были напуганы. А особенно весело было 7 Ноября и 1 Мая – шагать в колонне бодрых демонстрантов, вздымая над толпой портреты мордатых вождей, и предвкушать, как при очередной остановке, когда все будут топтаться на месте и ждать команды к дальнейшему передвижению, они нырнут в ближайший двор и стремительно откупорят бутылку с трудом добытого портвейна.

Самым умным одноклассницам оказывалась честь составить компанию. Одна растяпа, зажав под мышкой огромную бутыль винища, поскользнулась и еле удержала равновесие. Бесценный сосуд грохнулся оземь, точнее, на лед. Пока он, сверкая темным стеклом, долго-долго катился в рапиде, парни, не сводя глаз с сокровища, решали, какое наказание изобресть преступнице. Но тара чудом осталась цела, содержимое было распито на шестерых, и очень быстро собутыльники придумали, где взять еще.

Монолог главного героя. Про курение и кумира

– Курить я начал не для удовольствия. Не сладострастием согрешил, но тщеславием. С сигаретой я казался себе значительно больше похожим на Стива Маккуина, чем без. Случилось это, кажется, в пятом классе, а в шестом начал даже удовольствие получать. А бросить решил лет в тридцать пять с целью опять таки тщеславной – доказать себе, что могу быть похожим на Стива Маккуина теперь уже не сигаретой, а моральной силой. Бросал долго, постепенно снижая количество сигарет. Получилось бросить. Доказать не удалось. Теперь уже вовсе ничем не похож на Стива Маккуина. Чего, в прочем, и следовало ожидать.

Сентябрь 2016 г.

Окончив школу и освободившись от пут, они куролесили так, что сами диву давались. Аксанов после травмы черепа, нанесенной ему в 19 лет в свирепой драке на просторах Центрального кабака, чудом родился второй раз, c металлической пластиной в голове, но совсем другим человеком стал только в 45, после инсульта. Он многое позабыл, но с удовольствием рассказывает свою любимую историю. Летом родители Лема уехали в отпуск на целый месяц. На абсолютную свободу намекал многоуважаемый шкаф, а отдалял ее добротный замок на его стеклянных дверцах. За ними красовалось штук 200 коллекционных бутылок Лемешонка-старшего. Друзья изгалялись: видит око, да зуб неймет. Однако Аксанов был хитрый. Он придумал способ проникнуть в хранилище с обратной стороны. Дружки поднажали, отодвинули шкаф от стены, оторвали картонную стенку. Тут-то свобода и началась. Особенно хорошо было приезжать к Аксанову на дачу. У поставщиков дармового алкоголя появились взрослые друзья, которые их уважали и всегда были рады встрече.

Жили азартно, на драйве! Завоевание мира было впереди, а пока упивались юностью, перед которой не было преград. Одна из милых веселых подруг, с которой Лем по ночам лазил в форточку театрального училища, чуть было не сделалась Ирой Лемешонок. Даже свадебные кольца приобрелись. Но стремительным потоком дней планы на семейную жизнь были сметены и размыты настолько, что Аксанов, работавший ювелиром и обладающий редкими связями, нашел покупателей для священных символов брака. Деньги были дружно пропиты. Вскоре Лихач без особого труда заработал на новые кольца, и Ирочка стала Аксановой.

В ту пору Лем заканчивал театральное училище, а его лучший друг уже был отчислен по банальной причине из Сибстрина, где он планировал выйти в архитекторы. Кроме того, там функционировал народный театр, репетиции и спектакли которого весьма интересовали Аксанова, когда было лень идти в гости в театральное училище. В актеры его не тянуло; лидер по натуре, он полагал, что его дело командовать другими, то есть режиссура. Но так и не доказал этого ни себе, ни людям.

6. Исповедь студента

Двоечнику, напротив фамилии которого в журнале грозились поставить пометку «у.о.», было отказано в переходе в 9 класс. «Твое место в ПТУ либо оставайся на второй год», – приговорили в школе номер 99. От одного слова «ПТУ» его передергивало. Деваться было некуда. Пришлось идти в театральное училище.

Ну что значит «пришлось». Лем, как и положено детям актерских семей, вырос в театре. Вся эта волшебная, так сказать, пыль кулис ничуть его не щекотала, а была будничной атмосферой. Кругом репетировали, учили роли, спорили с режиссерами, отмечали премьеры, сплетничали, влюблялись, ну и он воображал свой театр, а чаще кино. Представлял, что его снимает камера, а он играет роль. Бормотал что-то про себя, вел диалоги с воображаемым партнером, а чаще сам с собой. В отличие от отца, на табуретку не вскакивал, что давало основание бабушке Анне Андреевне качать головой: «Нет, Володя не артист. Женя – да, а Володя – нет». Но ему и в голову не приходило, что он будет кем-то другим, например космонавтом. Лет с тринадцати начал отдавать себе отчет, что иные стремления, кроме как в артисты, не имеют места быть. Окончил бы школу, поехал бы в Москву, поступил бы в ГИТИС, блистал бы на лучших сценах России. Но после 8 класса не только в ГИТИС, а и в НТУ было рановато.