Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения Страница 9

Отношение к вопросу было, конечно, разное. Так, Гиппиус видела в богооставленности некое испытание:

Он испытует — отдалением.Я принимаю испытание.Я принимаю со смирениемЕго любовь — Его молчание[78].

Сологуб проще и безнадежнее:

Что мы служим молебныИ пред Господом ладан кадим!Все равно непотребны,Позабытые Богом своим.

В миротканой порфире,Осененный покровами сил,Позабыл Он о миреИ от творческих дел опочил[79].

Но, может быть, всех проще, смиреннее Смоленский: ни мистики, ни рассуждений — только вздох:

Как одинок бывает человек.Когда он Богом на земле покинут.

И вот, в новом свете, становится явным то, о чем раньше не подозревал никто: смирение.

………………………………………..

За слабое тепло, за слабый свет,Хотя бы призрачный, хотя бы ложный

……………………………………………..

Благодарить я должен Бога. ЕстьВокруг меня, в ночи без сна и света,Есть люди на земле — о, их не счесть!Которым не было дано и это.

И может быть, бесконечно повторяющаяся любовная трагедия Смоленского вовсе не оттого, что у него вместо сердца камень, а по другой причине: счастье, к какому он стремится, — на земле недостижимо.

Оно исчезает, счастье,Надежду оставь навсегда.Так, меж коченеющих пальцев,Ледяная скользит вода.…………………………….

Оно исчезает в тумане,Вслед ему не кричи —Счастье знает, для сердца земногоСмертельны его лучи.

Но все равно — чем бы ни было взаимоотношение двух миров, в каком бы преломлении они друг друга ни отражали, кто кого бы ни мучал — человек Бога или Бог человека, от какой бы любви — недоступной или доступной — ни каменело сердце, жизнь для Смоленского — всегда и везде ад. В его душе поселилась смерть, и она, как ненасытное чудовище, пожирает все.

О, страшная смерть без тленья,Ненасытный червь темноты…

Или еще страшнее:

Слизывает дьявольский языкСвет с души моей.

И все-таки, несмотря на страданье —

В такой тоске, в такой неволеКак много надо сил иметь.Чтобы не сойти с ума от боли,От бешенства не умереть.

Ад Смоленского — ад относительный, как все на земле, ад с «передышкой». О нем можно на какой-то срок забыть, можно к нему даже привыкнуть, устроиться в нем по-домашнему и не без уюта.

Живу как все, живу со всеми,Не хуже и не лучше всех,Неслышно пролетает времяИ с каждым годом легче бремяЗемного горя и утех.

Привык к земле, ее тщетоюДоволен, как и все. — Но вот…

Дальше — по-разному. Как когда. Или:

Руками голову сжимая,Я плачу о забытом рае,О счастье отнятом моем.

Или же ад вдруг превращается почти в рай. Вот послушайте:

От бессмысленных дней, от бессонных ночей,От земной темноты, от небесных лучей,От любви, что темна, от тоски, что светла,От свободы, летящей, звеня, как стрела,От бессмертных стихов и от смертных людейСтало сердце звезды ледяной тяжелей.

Обжигая меня, убивая меня,Посылая снопы ледяного огня,В неподвижном, бессмертном, безжизненном снеЛедяною звездою сияет во мне,И проснуться нельзя и нельзя умереть,Только вечно сгорать, только вечно гореть.

Из всех стихотворений Смоленского — это, может быть, самое «люциферьянское» и самое вдохновенное. В нем необыкновенно сверканье, переливанье двух друг друга отражающих миров, их темные, тяжелые, ослепительные лучи — неуловимый воздух ада, где мучается, блаженствуя, душа поэта.

Об этой муке блаженства у Смоленского есть еще одно стихотворение. «Стихи о звезде», «Гори, гори в тумане белом», тоже «люциферьянское» и тоже вдохновенное, со следующим заключительным обращением к звезде, слетающей в его темницу:

Чтоб мог я, обжигая руки,— О, на мгновение всего! —В сладчайшей и легчайшей мукеКоснуться тела твоего.

И это все. Впрочем, нет: о той же, обжигающей руки звезде ему снится в аду райский сон:

Лишь во сне, в тумане, вдалеке,Луч зари над золотом реки…И горит звезда в моей рукеИ не жжет руки.

Надо, наконец, сказать правду: любовь как была, так и осталась плодом запретным. Со времени Адама и Евы, в сущности, не изменилось ничего. Но человеку дана в утешение любовь «очищенная», «безопасная», любовь без «смертельных лучей» — как бывает кофе без кофеина иль без никотина папиросы. Этим продуктом питается большинство людей на земле. Но есть души, которые скорее согласятся заживо гореть в аду, чем всю жизнь прижимать к сердцу даже не труп, а резиновую куклу.

Душа Смоленского лишь кажется мертвой. На самом деле она жива, потому что не только страдает, но и блаженствует — побеждает страданье радостью. И как всякая живая душа — надеется:

…А все-таки, наперекор всему.Как звездный луч сквозь пустоту и тьму.Как звук струны сквозь шум, как мысль сквозь сон,Как милость сквозь незыблемый закон,Слетает к нам надежда. Все слабей.Но все ж мы можем улыбнуться ей.

И как всякая живая душа — верит.

Наедине с самим собойБессонницей томлюсь и снами,Бессмыслицу зову судьбой,А жалобы и боль — стихами.

И жду, когда придет рассвет.Который больше не разбудит,И знаю, что спасенья нет,И верю, что спасенье будет.

И как всякая живая душа… —

«Счастье» — так озаглавлена третья книга стихов Смоленского. Но тут начинаются мои затруднения как литературного критика. То, что я хотел сказать, обычно принято говорить лишь после смерти поэта, подводя итог его литературной деятельности.

Собственно счастья или того, что счастьем зовется, в книге не много. Лишь первые проблески. Но перелом определенный и к прошлому возврата нет. Это — твердо, несмотря на минуты слабости и затмения, но они мимолетны и вслед за тенью опять солнце, как в ветреный весенний день с холодком и быстро бегущими по высокому небу легкими облаками.

За любовь пришлось бороться. Она не далась даром.

Мой чудесный золотой цветок,Мой в аду не тающий ледок.

И это было не легко. Не только Смоленский ее сам разрушал, но, как ему казалось, против нее был Бог.

Иногда мне кажется — ошибка,Столько раз солгавшая, мечта —Я совсем не тот и ты не та,Лишь кривая на губах улыбка.

Боже мой! — от века каждый знает,Чем кончается земная страсть —Человек лишь для того взлетает,Чтоб вздохнуть, и крикнуть, и упасть.

Но это не ново, как не нов и преследующий его неотступно страх смерти.

А все-таки всего страшнее гроб —На сердце лед и тление на лобИ гвоздь, что будут в крышку забивать…

Мы давно это знаем, сто раз уже об этом слышали и читали. Раскройте на девятой странице «Закат», там есть строчки:

Я к Богу взывал о спасеньи,Но мне отвечала ты.

Тогда Смоленскому казалось, что ему отвечает любовь. На самом деле — это был голос смерти.

«Милый, я слышу, слышу,Милый, спасенья нет!»

Тот же голос ему нашептывает и теперь:

Все яснее сознанье, что сердце напрасно любило,Иль любило не так, иль не то, и что сердце мертво,Что надеждой твоей и любовью, мой ангел бескрылый,Ты смертельною болью напрасно терзаешь его.

Но этого мало. Чувствуя близость победы, чудовище начинает наглеть, издевается: