Michael Berg - Веревочная лестница Страница 10

Hедаpом то, что произошло в России, даже некоторые иностранные наблюдатели расценивают как конец истории. Отказ России от претензий на собственный путь, конец Великой утопической идеи и переход в систему координат «парламентской демократии» западноевpопейского образца есть крушение не «коммунистической доктрины», а идеи утопизма в целом, и русской идеи — в частности. Утверждение Ф. Фукуямы о завершении идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления было вызвано прежде всего событиями последних лет в постпеpестpоечной России. Его вывод о победе либерализма, у которого теперь «не осталось никаких жизнеспособных альтернатив», отзывается приговором и русской идее, и человечеству вообще. У человечества не остается больше никаких проектов, за исключением одного уже воплощенного в большинстве развитых стран, и теоретически улучшить (или изменить) этот проект уже нельзя. Зачем писать, читать, думать, если духовно-умозpительной перспективы нет, а жить без духовного проекта, только ради самого существования, которое из средства становится целью, русский интеллигент не умеет.

Ощущение конца, эсхатологичность момента вовсе не обязательно объяснять комплексом вышеприведенных идей. Эти идеи могут быть неточны или даже неверны, что, однако, не меняет главного: профессия, состоявшая в том, чтобы думать и болеть за Россию, перестает быть востребованной, а мучительные сомнения интеллигента в осмысленности и необходимости его привычного образа жизни реальны в своей неоспоримой субъективности.

Что ожидает Россию в будущем, как сложится судьба ее протагониста — русского интеллигента, означает ли все происходящее конец русской истории (и конец истории вообще) или будет найден неожиданный поворот и традиционная ценность российской жизни — страсть к умозрительным построениям и духовным исканиям — обретет новый, но не менее утопический смысл? Ответ на это даст представляющееся теперь таким безнадежным будущее. Ибо, как сказал Паскаль, «ничто так не согласно с разумом, как его недоверие к себе».

1992

Сводная сестра Золушки

Спустя почти два года после августовского путча многие ощутили, что в России не складывается нормальная жизнь. Почему?

Для нормальной жизни мало желания. Норма — это общественный договор согласия, покоящийся на добровольном признании общественных и жизнеутверждающих стереотипов, которые ощущаются как нечто естественное.

Кажется, не трудно найти правила и ценности, признаваемые если не всеми, то большинством: христианская, православная вера (раз мы говорим о России), знаменитая русская литература, уважение к труду и собственности, уважение к жизни как таковой... Абстрактно это нерушимые ценности, способные объединить, как в таких случаях говорят, «людей доброй воли»; в действительности эти ценности объединить никого так и не смогли.

Как поступало российское общество, видя, что столь очевидные для него ценности не кажутся таковыми для «непросвещенного и неразвитого» народа? Так же, как взрослые поступают с детьми — ценности объявлялись сакральными. «Святое для каждого русского светлое имя Пушкина», «только возрожденная Церковь способна возродить нравственность великого народа», «жить не по лжи» — заклинания, в основном не достигавшие цели, разбивались о гранитные волнорезы острых, но пессимистических догадок: «есть блуд труда, и он у нас в крови» (Мандельштам); «когда я слышу слово “доброта”, я беру шапку и выхожу вон» (Шаламов).

Императив долженствования, применяемый к социальной жизни, плох не только потому, что сомнителен, но и потому, что не работает. Церковь, вера, культура, язык существуют во времени и являются производными от него. Как бы ни хотелось блага для своего народа, нельзя забывать, что мы живем в эпоху кризиса христианства. Как представляется, силы христианской веры (сколько бы усилий для ее реставрации и реанимации ни предпринималось) может быть достаточно, чтобы придать смысл жизни отдельного человека, но вряд ли ее хватит для структурирования жизни государства и общества. Современному периоду христианства, пожалуй, более всего соответствует эпитет «интимный». Потому что жизнеутверждающая норма не появляется по приказу, она равнодушна к призывам, проповедничеству и культуртрегерству; она, думается, вполне может быть отнесена к явлениям физической и социальной природы и способна подчиняться их законам.

Однако, помимо жизнеутверждающих (или позитивных) норм жизни, способствующих социализации общества, существуют нормы неприятия, отталкивания, также в определенные периоды способные объединить социум. И надо сказать, что в России нормы неприятия, отталкивания всегда сплачивали людей куда более эффективно, нежели нормы положительные. Правда, подчас реакция отталкивания, неприятия вела за собой норму утверждения. Так происходило, когда появлялась внешняя сила, пытавшаяся поработить, расколоть государство и общество. Отечественные войны, которые вела Россия, всегда служили катализатором объединяющего начала.

Но в стране, особенно в конце прошлого века и начале нынешнего, активно формировались и нормы неприятия социальной несправедливости. Они основывались на жажде всеобщего равенства, вытекавшего из буквального толкования христианских заповедей (толкования, не отделяющего — воспользуемся известной формулой — мир Бога от мира кесаря). Равенства для всех вне зависимости от происхождения, состояния, способностей, труда.

Проникшие в Россию во второй половине XIX века социалистические учения лишь структурировали процессы десоциализации, в результате чего революционные потрясения происходили под путеводными звездами именно норм отрицания богатства, частной собственности, прав личности, противопоставляющей себя большинству, сословного деления (причем среди отвергаемых сословий наряду с дворянством и купечеством оказалось и духовенство). Однако если норма положительная способствует усилению социализации, то нормы отрицания, на первых порах сплачивая, пробуждая инстинкт благородного самопожертвования, впоследствии способствуют развитию агрессивной нетерпимости, социальной зависти и жестокости. Дело не в том, что Россия, как иногда утверждают, наиболее экзистенциальная страна; любая страна, где не сложилась система общепринятых социальных норм согласия, может быть сильна, мужественна, добродетельна в критические периоды (особенно когда под угрозу поставлена ее государственность) и при этом нерешительна, недаровита, слаба в нормальной жизни. Потому что нормальное и экзистенциальное поведение редко совпадают, ибо соответствуют разным законам. И подчиняются действию совершенно разных стереотипов.

На одном стереотипе, оказавшемся на пути к нормальной социализации, имеет смысл остановиться подробнее. Вспомним два эпизода из уже как бы доисторического, почти нереального (хотя прошло-то всего несколько лет!) общесоюзного съезда народных депутатов. Они похожи и по смыслу задаваемых вопросов, и по реакции на них. Первый — об ответственности и вине России перед народом Афганистана (топотом и свистом согнал съезд с трибуны Юрия Карякина, заговорившего об этом). Второй — о вине и ответственности перед народами Прибалтики и Восточной Европы (из доклада Александра Яковлева о секретных протоколах пакта Риббентропа — Молотова). В обоих случаях съезд с возмущением и почти единодушным негодованием отверг требования о покаянии.

Конечно, можно сослаться на «агрессивно-послушное большинство» или на обилие депутатов от общественных организаций, но думаю, при любом составе депутатского корпуса результат был бы такой же. Россия, скажем осторожно, была не готова к покаянию. А если сказать более жестко, то никогда и не была способна на него. Вместо признания своих ошибок — постоянное перекладывание вины на кого-то другого, на те или иные внешние причины и силы. Какой-то панический страх осознания того, что зло находится внутри нас, а не вовне. Вся российская история — поиск и беспощадная война с виноватыми, если их удавалось найти. Конечно, жить легче, если зло не растворено в крови, а есть нечто отдельное, постороннее, не вызывающее жалости. И для борьбы с ним надо сражаться не с самим собой, а с кем-то другим.

Афганистан — Брежнев; Прибалтика, Восточная Европа — Сталин. Ну а Россия и все, что делалось в ней на протяжении 75 лет — коммунисты, номенклатура, для некоторых — евреи. А стоит вернуться назад, в той же роли являются помещики, попы, немцы, японцы, белые, красные, чекисты, гэбисты и снова коммунисты. А как быть с доносительством, трусостью, потворством, соучастием, молчанием, малодушием нескольких поколений? Как-то так получается, что народ у нас никогда не виноват. А он виноват, и только он виноват. Ибо как нет человека без греха, кроме святых, которые потому и святые, что ощущают жалящий уголь греха в душе, так нет и человека, гражданина, который не отвечал бы за свой народ, свое государство.