Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6568 ( № 38 2016) Страница 10

И впрямь, кто из известных нам западников, кроме Кавелина, практически участвовал в отмене крепостного права? Куда они все подевались, когда настало время? Шумели-шумели в гостиных – и вдруг испарились? А вот славянофилы (Самарин, Кошелев, Кокорев, Черкасский и другие) были активными деятелями подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 года. Поэтому даже И.С. Тургенев, когда в 1858 году парижская газета «Норд» напечатала анонимную корреспонденцию из Москвы, искажающую роль славянофилов в борьбе за освобождение крестьян, возразил в открытом письме редактору газеты: «Славяне никогда не оставались чужды подготовляющемуся движению: более того, они принимали в нём участие и продолжают это делать в меру своих сил; и, конечно, в России никому не придёт в голову отказывать им в этой заслуге». На самом-то деле, это пришло в голову многим и многим единомышленникам анонимного автора «Норда», молчаливо бездействовавшим во время подготовки и проведения крестьянской реформы по причине душившей их жабы.

А знаменитые демократические «апелляции к городовому»? Как известно, славянофилы не менее, а может быть, и более западников подвергались при Николае I цензурным и полицейским гонениям. Но вот что интересно: нередко они были вызваны упомянутыми «апелляциями к городовому», едва завуалированными доносами о нелояльности властям в западнических изданиях. Такой вот способ «идейной борьбы», у нас возлюбленный и ныне. При этом сами западники не уставали попрекать Сергея Тимофеевича Аксакова за его трёхлетнюю службу цензором в Москве, хотя более справедливого и объективного цензора, чем он, трудно было сыскать. Например, летом 1830 года он отказался курировать журнал «Московский телеграф» своего идейного противника Н. Полевого, чтобы его не обвинили в предвзятости. Когда же Аксаков в 1831 году получил выговор за то, что пропустил в журнале «Телескоп» статью соратника Белинского Надеждина «Современное направление просвещения», то написал весьма резкую объяснительную записку Бенкендорфу. Но он же приостановил публикацию трагедии «Марфа, посадница Новгородская» своего единомышленника Погодина из-за «неблагоприятной политической ситуации».

С литературной деятельностью С.Т. Аксакова и вообще славянофилов связан другой запущенный западниками миф, что они будто бы ратовали писать и сами писали на каком-то архаичном, чуть ли не церковнославянском языке, согласно заветам Александра Семёновича Шишкова. И многие этому до сих пор верят. Но возьмём прозаический дебют Аксакова – миниатюру «Буран» (1834). Разве это какая-то архаичная проза? «Всё слилось, всё смешалось: земля, воздух, небо превратились в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыханье, ревел, свистел, выл, стонал, бил, трепал, вертел со всех сторон, сверху и снизу обвивался, как змей, и душил всё, что ему ни попадалось». Ничего не архаичная, а современная даже по нынешним меркам проза, напоминающая картину метели в «Капитанской дочке» Пушкина и рассказе Л. Толстого «Метель» (отметим, что оба этих произведения написаны позже «Бурана»). А когда в 1852 году вышли в свет «Записки ружейного охотника» С.Т. Аксакова, Гоголь написал ему, что хотел бы видеть героев второго тома «Мёртвых душ» такими же живыми, как его птицы. По мнению же Чернышевского, не относившегося к почитателям писателей аксаковского круга, «ни одна западная литература не похвалится чем-либо, подобным «Запискам ружейного охотника». Скажу больше: если бы кто-то в европейской литературе создал не то что нечто похожее на «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова-внука» (произведений на эти темы в Европе писалось немало), а равное по уровню, то его бы возвели в ранг бессмертных. А у нас – ну, Аксаков… Неплох, конечно, но ведь были уже в то время Гоголь, Тургенев, Достоевский, Лев Толстой… Однако они, как отмечалось выше, были в том числе и потому, что до них и одновременно с ними в русской прозе трудились Аксаков, Бестужев-Марлинский, Гончаров, Григорович, Одоевский, Павлов, Писемский, Соллогуб… Фон-то был совсем не средненький! Это они подняли пресловутую планку, которую приходилось преодолевать будущим титанам нашей литературы! Добавьте к этому неугомонную деятельность С.Т. Аксакова и его сподвижников по организации всяких альманахов и журналов, – было где печататься, причём уже не задаром, как прежде, а за гонорар! А где, собственно, велись жаркие споры славянофилов и западников? Преимущественно у Аксакова и в других славянофильских гостиных, причём оппонентами западников были не какие-то заскорузлые, карикатурные русопяты, а образованнейшие, знающие по несколько европейских языков люди. Западники того времени, даже самые умные, преимущественно пробавлялись брюзгливым нытьём, а славянофилы создали в дореформенном русском обществе ту атмо­сферу, что ныне лаконично выражена баннером «Россия, вперёд!». А позитивное влияние Аксакова и его окружения на молодую русскую музыку? Славянские и русские темы преобладают в репертуаре композиторов «Могучей кучки», были им близки и идеи славянофилов, судя по переписке, например, Мусоргского. А драматургия Островского? А «русский стиль» в живописи и архитектуре второй половины XIX века?

Правда, надо отметить и то, что диапазон разнообразнейших интересов славянофилов часто не позволял им сосредоточиться на собственном творчестве. Вот и Аксаков: в молодости помимо службы занимался художественным переводом, театральной и литературной критикой, публицистикой, а уже в довольно преклонных годах стал писать большую прозу. В этом были и свои преимущества (в каждой аксаковской строчке сквозит замечательное знание жизни), и свои минусы, которые он сам не скрывал. На закате лет всё меньше даётся нам вымысел – я имею в виду «не нас возвышающий обман», а ту художественную правду, что создаёт воображение прозаика. Аксаков и прежде, во времена «Бурана», не склонен был к вымыслу, а уж миновав порог 50-летия, черпал творческое вдохновение исключительно в реальных событиях, запечатлённых его феноменальной памятью. Исключение – знаменитая сказка «Аленький цветочек». Но её Аксаков, видимо, тоже вспомнил, а не придумал, ибо она была напечатана с подзаголовком «Сказка ключницы Пелагеи» в приложении к первому изданию «Детских лет Багрова-внука».

Однако же, конечно, скучный термин «мемуарно-описательный стиль», который литературоведы часто применяют к прозе Аксакова, не отражает и десятой доли её достоинств. С.И. Машинский писал, что манера Аксакова почти совершенно свободна от ощущения книжности, от внешней изысканности и обладает той простотой, которая свойственна мастерскому изустному рассказу. Мысль в его повествовании как бы выступает сама по себе, совершенно прозрачной, словно лишённой словесной оболочки. А иные описания в «Детских годах Багрова-внука» живо напоминают гоголевские и наводят на мысль, что персонажи «Мёртвых душ» не столь уж выдуманы: «… в глухой стороне сада стоял красивый домик. В передней комнате жил скотник и скотница, а в двух больших комнатах жили две чудовищные свиньи, каждая величиною с небольшую корову. Хозяин ласкал их и называл какими-то именами. Он особенно обращал наше внимание на их уши, говоря: «Посмотрите на уши, точно печные заслоны!» Подивившись на свиней, которые мне не понравились, а показались страшными, пошли мы по теплицам и оранжереям…»

В молодости, будучи пижоном, читывал я Пруста по несколько страниц в день, как советовал Андре Моруа (видимо, чтобы не отравиться), теперь же что-то тоска меня берёт от этого Пруста, и читаю я, если испытываю потребность в густой, неторопливой прозе, по несколько страниц Аксакова, потому что погружаюсь при этом не в препарированное, остановившееся время Пруста, а волшебным образом, не двигаясь с места, вхожу в широко распахнутый мир, многокрасочный и благоухающий степью, где время никогда не останавливается.

Мы для Бога ещё не потеряны

Мы для Бога ещё не потеряны

Литература / Литература / Поэзия

Иванов Геннадий

Теги: Геннадий Иванов , поэзия

Геннадий Иванов родился в 1950 году в городе Бежецке Тверской области. Детство начиналось в деревне, в полях, в начальную школу ходил в бывший барский дом из имения Слепнёво, где когда-то жили и творили Николай Гумилёв и Анна Ахматова. Потом семья переехала в город Кандалакшу на Кольский полуостров – там жили в бараке на берегу Белого моря, там окончил школу, оттуда уходил в армию, в арктическое плавание, там работал в районной газете и начал писать стихи. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Автор 12 книг стихов. Написал три книги очерков о своей малой родине «Знаменитые и известные бежечане». Лауреат нескольких литературных премий, в том числе премии Ф.И. Тютчева «Русский путь». Первый секретарь Союза писателей России. Живёт в Москве.