Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6568 ( № 38 2016) Страница 9

Аксаков не менее эпичен и глубок, чем Толстой, разница заключается в творческой индивидуальности каждого. Для обоих писателей характерны живописность, пластика описания, импрессионизм, герои раскрываются в параллели с природой – это общее, но! В персонажах «Семейной хроники» нет становления, присущего героям Толстого, у Аксакова они эпичны и раскрываются, а не воплощаются.

Произведение принимается критикой прекрасно, но также и является поводом к обсуждению метода, выводит дискуссию о реализме на новый виток, и она продолжается и сегодня. Это «чисто литературное произведение», – заявляет П. Анненков. «Вот он, настоящий тон и стиль, вот русская жизнь, вот задатки будущего русского романа…» (Тургенев пишет Аксакову).

Разворачивая историю рода Багровых в повседневности, автор способен увидеть интерес, возвышенность и историческую значимость каждой человеческой личности. В финале автор обращается к своим героям: «Прощайте, мои светлые и тёмные образы, мои добрые и недобрые люди, или, лучше сказать, образы, в которых есть и светлые и тёмные стороны, люди, в которых есть и доброе и худое! Вы не великие герои, не громкие личности; в тишине и безвестности прошли вы своё земное поприще и давно, очень давно его оставили; но вы были люди, и ваша внешняя и внутренняя жизнь так же исполнена поэзии, так же любопытна и поучительна для нас, как мы и наша жизнь в свою очередь будем любопытны и поучительны для потомков. …Да не оскорбится же никогда память ваша никаким пристрастным судом, никаким легкомысленным словом!»

Стало уже общим местом сравнивать «Хронику» Аксакова с произведениями Вальтера Скотта и Шекспира. История и масштаб личности, страсти и раскаяние находят своё воплощение на страницах хроники. И надо всем – глубокое уважение автора к своим героям.

Невозможно в рамках газетной статьи передать впечатление мощного прихода весны в главе «Первая весна в Багрово». Сцена написана ярко, мощно, с глубоким философским смыслом: «… то происходило в воздухе, на земле и на воде, чего представить себе нельзя, не видавши, и чего увидеть теперь уже невозможно в тех местах, о которых я говорю, потому что нет такого множества прилётной дичи. Не зная, какая это летит или ходит птица, какое её достоинство, какая из них пищит или свистит, я был поражён, обезумлен таким зрелищем. Я слушал, смотрел и тогда ничего не понимал, что вокруг меня происходило: только сердце то замирало, то стучало, как молотком; но зато после всё представлялось, даже теперь представляется мне ясно и отчётливо, доставляло и доставляет неизъяснимое наслаждение». В этот момент происходит своего рода инициация мальчика: отец и дядька открывают ему удивительный мир природы. Мать, в свою очередь, будет проводником сына в мир культуры и цивилизации, а также даст ему опыт искренней молитвы. Так складываются две составляющие характера мальчика – исступление и умиление».

В учебнике литературы, написанном писателями (2011), нет главы, посвящённой Аксакову. Конечно, нельзя объять необъятного, всё равно найдётся кто-нибудь с вопросом об отсутствии имярек в оглавлении учебника по истории русской литературы. Можно, конечно, пошутить о продолжающемся через века соперничестве славянофилов и западников или проще московских и питерских… Но, с другой стороны, научный интерес к творчеству старшего Аксакова (о других представителях семьи в своё время) в филологической среде в XXI веке не снижается, восполняя определённое официальное забвение в прошлом, нетвёрдое осознание места Аксакова в стане классиков и нежелание вчитываться в иное мировоззрение. Н. Гиляров-Платонов в 1856 году, после прочтения «Семейной хроники» и «Воспоминаний», обозначил отличие метода Аксакова от других русских литераторов как обладающего положительной точкой зрения на жизнь. Современный теоретик литературы С. Казначеев просто относит метод Аксакова к «критическому» реализму. Нам ближе точка зрения известного филолога Ю. Минералова: «Его проза в стилевом плане составляет особую мощную ветвь русской литературы 1850-х годов».

Большой разговор о С.Т. Аксакове ещё впереди.

Ольга САЛЕНКО

Охотник до русского слова

Охотник до русского слова

Литература / Литература / Аксаков - 225!

Воронцов Андрей

Аксаковский праздник

Фото: Евгений ФЕДОРОВСКИЙ

Теги: Аксаков , юбилей , русская литература

В историческом споре славянофилов и западников последние часто руководствовались личной выгодой

В сущности, славянофилы и являлись деятельным просвещённым классом России своего времени, потому что не только изрекали идеи, но и занимались практическим их воплощением, чего не скажешь о западниках – те главным образом изрекали. Впрочем, чем больше я читаю о спорах западников и славянофилов, тем меньше я понимаю, о чём они спорили и чего, собственно, хотели западники. С тем, чего хотели в политике славянофилы, всё достаточно ясно. Даже советская историческая наука признавала, что они добивались отмены крепостного права с предоставлением крестьянским общинам земли за выкуп, призывали к созыву Земского собора из выборных представителей всех общественных слоёв (при сохранении верховной власти царя), к устранению цензуры, к организации суда присяжных, к отмене телесных наказаний и смертной казни. То, что они были якобы противниками научно-технического прогресса, совершенная ерунда. «Славянофилы… считали необходимым развитие торговли и промышленности, акционерного и банковского дела, строительства железных дорог и применения машин в сельском хозяйстве» (Философский энциклопедический словарь. – М.: Советская энциклопедия, 1989. С. 590).

Против чего же тогда возражали западники? Против того, чтобы Россия развивалась, не повторяя ошибок Запада? Но, по-моему, и ежу понятно, что чужие ошибки для того и существуют, чтобы их не повторять. Трудно поверить, что западники, образованные люди, искренне полагали, будто России, не отклоняясь ни на шаг, нужно топать след в след за Европой. Так даже Ельцин не считал. Или они были против идеи объединения славян? Отчего же они не возражали против идеи объединения немцев, популярной тогда в их любимой Германии, раздробленной на десятки государств? Может быть, им не нравилось, что выборный орган власти славянофилы хотят назвать Земским собором, а не парламентом (конвентом, рейхстагом, сеймом, советом народных депутатов)? Но спорить с пеной у рта не о сути явлений, а об их названиях – это дурдом, согласитесь.

«Старый софист» Герцен уже в эмиграции понял, что он и его коллеги в 1830–1840-е годы на самом деле в ступе воду толкли, и попытался закамуфлировать это рукоблудие изящной метафорой, которую нынче все цитируют, видимо, полагая, что это правда: «Мы, как двуликий Янус, смотрели в разные стороны, но сердце у нас билось одно». Но это не правда, а способ её скрыть. «Сердце билось одно», допустим, у славянофилов и Чаадаева, который пришёл в западничество как разочарованный в национализме власти русский националист. А у других? Принципиальное отличие западников от славянофилов было одно: они, помещики, заслышав ещё при Николае I о возможной отмене крепостного права, не захотели, как славянофилы, выделять часть своих земель в крестьянскую общину. Даже за деньги. Ведь землю, как подозревал Лев Толстой, правительство может оценить дёшево. Но откровенно признаться в том, что их элементарно жаба душит, западники тоже не могли и сочинили легенду о том, что им не нравится сама крестьянская община как рудимент «неевропейскости» и средневековья. Это была, что называется, идея о дырке от бублика. Спор как бы переводился из чисто экономической в абстрактно-историческую плоскость, хотя если вы действительно верите в то, что община исторически обречена, то пусть она и отмирает сама собой, не так ли? Нет, надо как в Европе. А как было в Европе? Ну, в Англии, например, помещики, нуждавшиеся в овечьих пастбищах, взашей вытолкали крестьян с земли, не дожидаясь, когда община исторически отомрёт, а власти, запретившие бродяжничество, согнали бедолаг в работные дома, и получился рабочий класс. Очень прогрессивно. А главное, креативно. Лорды-помещики продают фабрикантам овечью шерсть, а те за похлёбку заставляют вкалывать на ткацких станках бывших крестьян. Вот это дело! Высокий класс! А то – подавай земли сиволапым общинам…

Что ж, получается, оппозиционность западников – это была показная фронда неискренних крепостников? Ну, не без этого. Разве, помимо Огарёва, кто-то из пламенных западников (а они почти все были крупными помещиками) освободил своих крестьян? Знаменитую клятву на Воробьёвых горах давали двое – Герцен и Огарёв, но Герцен-то крестьян не освобождал: напротив, из эмиграции с помощью банкира Ротшильда выгодно продал земельку и людишек (глава «Царь Иудейский» в «Былом и думах»). Да что там Герцен, а Некрасов, певец горькой крестьянской доли? Сам-то он хотел освободить своих крестьян? И если хотел, то как: с землёй, без земли, с выкупом, без выкупа, с оброком, без оброка? Мы не знаем, а сам Некрасов преспокойно подождал с этим делом до 1861 года. А как Лев Толстой, бывший в 1858 году западником, отреагировал на известие о скорой отмене крепостного права? Не­обычные для этого апостола бескорыстия слова мы обнаружим в его «Записке о дворянском вопросе»: «Вместо общего негодования и озлобления, которым, надо было ожидать, будет встречен дворянством рескрипт, лишающий его не только безвозмездно ценного права собственности на крестьян, но и значительной части земли, не определяя за неё никакого обеспечения…»; «нашлись люди, которые даже стали подводить историю под меру правительства и доказывать право крестьян на землю»… Вы представляете? «Доказывать право крестьян на землю»! Ужас! В «Записке» этой – та правда, которую не осмеливались высказать открыто помещики-западники (спасибо Толстому за искренность, которая и отличала его от большинства писателей того времени!). Я думаю, она осталась неоконченной и неотправленной по очень простой причине: анализируя четыре обсуждаемых обществом варианта освобождения крестьян с землёй, Толстой последовательно отверг их все и пришёл к выводу (может быть, для него и неожиданному), что ни земли отдавать, ни крепостного права отменять не надо. Но этого написать он уже не мог – «прогрессивный писатель» как-никак… Наверное, по той же причине безмолвствовали в 1858–1861 годах и другие помещики-западники, зато потом сказали, что бюрократы всё сделали «не так».