Александр Образцов - Миллионноглазый (сборник) Страница 10

После неудачи с отливкой памятника в бронзе Фальконе уехал из России, не оставшись на торжественное открытие. Один французский историк сказал, что Микеланджело не остался бы и трех недель при дворе Екатерины. Может быть. Фальконе уехал из Петербурга разбитым человеком, хотя гордился медалями, присланными Екатериной в доказательство «одобрения его таланта».

Екатерина была скромна в употреблении напитков и позволяла себе к обеду лишь рюмку мадеры или рейнвейна. Зато настоящим пьянством она называла свою тягу к строительству дворцов и разведению парков. «Строительная горячка – дьявольская вещь, она поглощает деньги, и чем больше строишь, тем больше хочешь строить, это болезнь как пьянство». В этом, кстати, она напоминает (не только внешне) современную хозяйку Петербурга. Екатерине не нравилось барокко, барочные дома ей казались уродливыми и внутри и снаружи. Сердце ее стремилось к умеренности классицизма.

Она любила закругленные линии построек Ринальди, она была неизменно расположена к Кваренги. «Этот Кваренги делает нам восхитительные вещи… весь город уже полон его постройками, он строит банк, биржу, множество складов, лавок и частных домов. Его постройки так хороши, что лучше и быть не может».

В пятнадцать лет по просьбе племянника шведского министра иностранных дел, графа Гюлленборга, она написала свою первую автобиографию. Он был поражен, как обдуманно юная принцесса описала все изгибы и тайники своей души. Это удивление стало каплей искусительного яда, заставившего Екатерину в дальнейшем полюбить книги и сочинительство.

«Никогда без книги, и никогда без горя», – вспоминала Екатерина.

Муж, занятый игрой в солдаты и амурами с фрейлинами, предоставлял ей право вдоволь заниматься литературой. Она читала без разбора романы, потом ей попались под руку сочинения Вольера, и она уже не смогла читать ничего, что не было бы так же хорошо написано. Она была переимчива, и непринужденно присваивала себе чужие идеи. В ее собственных сочинениях звучат отзвуки Вольтера, Дидро, Монтескье, Сумарокова и Ломоносова.

В автобиографических «Записках» она рассказала о придворной жизни как о захватывающем романе. Чего стоило ее обескураживающее признание об отношениях с Сергеем Салтыковым, возможным отцом Павла Первого.

Жизнь казалась ей драмой, но не трагедией. Она с удовольствием писала комедии о современной жизни.

Вслед за появлением в Петербурге графа Калиостро, она решила разоблачить его проделки и написала пьесу «Шаман Сибирский».

Вслед за созданием масонских лож, писала о масонах.

Черты русского характера изобразила в комедии «О, Время».

Насмотревшись на дворцовых дам, с блеском изобразила бессердечную помещицу Ханжахину, и злую на язык сплетницу Вестникову.

Ее пьесы разыгрывались в Эрмитажном театре. Быть может, недооценивая свою драматургию, Екатерина представляла их публике как сочиненные в «Ярославле», т. е. как труды провинциала. Вольтер, тонко льстя и одновременно подтрунивая над Екатериной, писал: «Меня чрезвычайно поражает ваш неизвестный автор, который пишет комедии, достойные Мольера, и, что еще важнее, достойные того, чтобы над ними смеялись Вы, Ваше высочество».

По – своему верно понимая добродетель просвещенного человека, императрица всегда стремилась придти на помощь великим людям. Она купила библиотеку Дидро. Он просил 15 тысяч ливров, она предложила 16 тысяч с условием, чтобы великий писатель оставался до конца хранителем своей коллекции. Таким образом, не покидая Парижа, Дидро стал библиотекарем Екатерины. К тому же за хранение своих книг, купленных русской царицей, он получал приличное жалованье. Императрица внесла сумму за пятьдесят лет вперед. Вскоре она издала и всего Вольтера в хронологическом порядке.

Однажды в Царскосельском парке уже довольно грузная Екатерина сидела на скамейке с фрейлиной Марьей Саввишной Перекусихиной. Кто-то, не узнавая императрицу, прошел мимо них, насвистывая. Перекусихина была возмущена, императрица мужественно заметила: «И то сказать, Марья Саввишна, устарели мы с тобой. А когда мы были помоложе, поклонился бы он нам».

Что ж, для будущих времен Екатерина Великая не была ни грузной, ни устаревшей. Она была, может быть, величайшей из правительниц в мировой истории, отдавшей в неизвестные руки сильную и потенциально великую державу.

А то, что на ее белоснежных руках есть несмываемые капли крови Емельяна Пугачева, – так пусть бросит в нее камень тот, кто без изъяна.

Павел Первый

Павел Петрович во время своего путешествия в Европу писал из Италии в Россию митрополиту Платону: «Мы проезжаем разные земли и правления, но в сих странах кроме картин и тому подобного нечего смотреть! Разве плакать под развалинами древних, показывающих, что человек может, когда хорошо управляем…»

Им показали Колизей, свезли на Капитолий. Павел инкогнито гулял по городу и заглядывал в антикварные лавки. Там он купил много подделок, думая, что покупает оригинальные вещи.

Такова была вся его жизнь: он знал как и что делать, чтобы стать великим императором, а делал всё как частное лицо, руководствуясь своими капризами.

Можно понять его великую и ужасную мать, которая с недоумением наблюдала рожденного ею вместо льва мышонка.

Однако не всё так просто. Семья Романовых не знала линейных истин. И ничтожный сын своей грандиозной матери часто бывал выше ее, тоньше, трагичней.

Павел всегда ощущал себя словно на сцене. «Хорошо ли я выполняю мою роль?» – спрашивал он князя Николая Репнина во время коронования на царство.

«Как только Павел появлялся на публике, он начинал ходить размеренным шагом, как будто играл роль в трагедии» – говорил современник Адам Чарторыйский. Он делал усилия казаться выше своего роста, и быть похожим на Людовика Четырнадцатого.

Эти злые придворные свидетельства похожи на выгодную всем ложь. Достаточно вспомнить жизнь Павла с раннего детства и то, что он всегда помнил об участи своего отца, этого странного насмешника Петра Третьего.

В детстве Павел часто стоял у стола матери и смотрел, как она играет в карты. Екатерина с ним почти не разговаривала. Два-три дежурных слова. Он хотел ее внимания, капризничал, но вынужден был отправляться к себе, в свое одиночество.

«У него умная голова, – говорил всё в той же придворной манере один из его остроумных наставников, – но в ней находится маленький механизм, который висит на волоске».

Воспитатель и учитель математики Семен Порошин, бывший адъютант Петра Третьего, отмечал, что воспитанник любит смотреть на небо, мечтателен, делает каждый день наблюдения, как и куда тучи идут. «Когда большие и темные тучи, тогда часто осведомлялся, нет ли опасности… Он любил сидеть один в комнате и слушать, как воет ветер. У него были все задатки художника, философа или помешанного…В глазах цесаревича … угадывался какой-то соблазн».

Растопчин впоследствии уверял, что добился отмены объявления войны Англии, только согласившись пропеть одну из любимых оперных арий императора.

Канцлер Бестужев-Рюмин пытался убедить Священный Синод, ввиду слабого здоровья наследника, позволить Екатерине брачный союз с Григорием Орловым. В ответ Панин усадил наследника в седло и заставил преодолеть двенадцать верст галопом. Затем Павел явился в большой салон, где собрался весь двор. Заляпанные грязью сапоги Павла свидетельствовали, что он совершил прогулку верхом через весь город, а следовательно – вполне здоров. Народ с радостными криками устремлялся за цесаревичем, когда видел его на улицах столицы. Павел часто бывал веселым, оживленным, выпрашивал у матушки через Панина чины для своих учителей.

Как-то он написал сатирическое письмо турецкому посланнику и чуть было не отправил его: «Господин посланник, – якобы писал Павел, – понеже вы видом козлу, нравом медведю, а умом барану уподобляетесь, милости просим вон».

Надо думать, что без молчаливого одобрения этих слухов Екатериной они не посмели бы появиться.

Его сердце требовало нежности. Очень рано он пытался найти выход для себя в любви к женщине. Его чувства были платонического свойства – он был плоть от плоти немецкий романтик. Он ждал от любовниц душевного понимания и сердечности. В четырнадцать лет Павел влюбился во фрейлину Веру Николаевну Чоглокову. «С какой грациозностью она делает реверансы!» – восклицал он. Павел подарил ей конфеты с ароматом бергамота в форме сердца, стал изучать танцы у француза месье Гранже, и часто смотрелся в зеркала. Екатерина наконец-то была довольна. Долой мрачные мысли, долой мысли об участи отца! Она пригласила в императорскую ложу комедиантку мадемуазель Кладиш, которая в любой момент могла удовлетворять вкусы самых привередливых мужчин…