Борис Березовский - Искусство невозможного (в 3-х томах) Страница 11

note 7 Может быть, к несчастью для моих близких, у меня никогда не было выбора между работой и выходными — что в прошлом, что сегодня. Не знаю, хорошо это или плохо с чисто человеческой точки зрения, но абсолютно доминирующим приоритетом для меня всегда была моя работа. Это не значит, что я не помнил о своей семье

— и помнил, и заботился, и забочусь. А выходных как не было, так и нет.

У меня нет того, что называется хобби. Все, что я делал в своей жизни, мне нравилось — по восемнадцать, по двадцать часов в сутки. Двадцать пять лет я занимался наукой, тоже в режиме восемнадцать

— двадцать часов в сутки. Я счастливчик: всю свою жизнь я делал только то, что мне нравится, — наука, бизнес и политика.

— А вы тяжелый начальник, с вами трудно?

— Наверное, об этом нужно спрашивать не меня. Но вообще-то я работаю только по одному принципу: высказываю свою систему аргументации, и если она выше системы аргументации моих оппонентов, принимается решение, на котором я настаиваю. Если же оппонент меня убедит, то принимается другое решение.

note 8 Против собственных убеждений я не шел никогда, это могу сказать стопроцентно. Против собственной воли — тоже. Но ситуа-

ции, когда мои аргументы оказываются менее убедительными, чем аргументы оппонентов, случаются сплошь и рядом.

— А вы в принципе склонны прощать?

— Скажу больше: я вообще не понимаю, что такое злая память. У меня просто отсутствует память на недобрые события в моей жизни. Может быть, это чисто генетически пришло от моей матери: она совершенно исключительный человек — не испытывает чувства зависти вообще. Это в значительной степени перешло и ко мне. Если вдуматься, то отсутствие чувства зависти и порождает отсутствие злой памяти. А то, что со мной было в жизни приятного, я помню очень долго. note 9

— Вас многие не любят, вам завидуют. Часто ли вам приходится бороться с нелюбовью к себе, обусловленной прежде всего тем, что вы чего– то в своей жизни добились?

— В своем окружении, среди тех, с кем я общаюсь часто, я этого не замечал. Не замечал ни противостояния тому, что я делаю, ни зависти к успехам. Напротив, когда возникали трудности, когда одному невозможно было сопротивляться, я всегда находил поддержку.

— Газета «Совершенно секретно» в статье «Наш Абрамыч» отметила, что одно из основных ваших личностных качеств — это способность просчитать многоходовку. Какое максимальное количество ходов вам в своей жизни удавалось просчитать?

— Цифрами ответить не могу по той причине, что не считаю себя человеком рациональным. Я человек эмоциональный и руководствуюсь ощущениями, а не просчетами ходов. Затрудняюсь сказать, какие козни и на сколько ходов я выстраиваю против своих оппонентов. Я действую в силу своего собственного представления о том, что такое хорошо и что такое плохо.

— Кто из известных истории политических и государственных деятелей вызывает у вас наибольшее уважение?

— В российской истории наибольшее уважение у меня вызывает Александр II. Хотя он не особо ярко освещен в новейшей истории, но это именно тот человек, который позволил России существенно продвинуться вперед…

— Его считают слабым…

— Это так трактуется историей. Его сила была как раз и в его слабости, и в его либерализме. А из мировых политиков мне ближе всего по восприятию, наверное, Киссинджер. Он пытался построить мост взаимопонимания между очень различными людьми. При этом то, что он делает в последнее время, мне сильно не импонирует, в част-

ности его позиция по расширению НАТО. Думаю, что это катастрофическая ошибка. Но в прежнее время, по-моему, более удачное для Киссинджера как для человека, он проявлял очень много здравого смысла. note 10

— А вы чего-нибудь боитесь в своей жизни?

— Я очень боюсь неожиданных звонков, касающихся членов моей семьи. В этом я очень похож на свою мать. Она тоже всегда боялась, когда ей неожиданно звонили и выясняли что-то обо мне: она каждый раз думала, что со мной что-то случилось. Это, пожалуй, главное, чего я боюсь.

6 мая 1997 г. Аргументы и факты, Москва

БОРИС БЕРЕЗОВСКИЙ: СИЛОВЫЕ СТРУКТУРЫ ДОЛЖНЫ

ЗАЩИЩАТЬ БИЗНЕС

БЕРЕЗОВСКИЙ: Как я могу себя охарактеризовать? Считаю, что демократия действительно лучше диктатуры. Когда у меня появилась семья, двое детей, я учился в аспирантуре, моя жена не работала, и мы жили на стипендию 100 рублей в месяц. Подрабатывал, конечно. Может быть, все это и оказалось той базой подготовки к рыночной конкуренции. Мне не трудно жить в этой экономике, не трудно отвечать за самого себя.

17 июня 1997 г. Коммерсантъ-Daily, Москва

БОРИС БЕРЕЗОВСКИЙ: ВЫИГРАТЬ ВЫБОРЫ ПРЕЗИДЕНТУ

ПОМОГ МОЛОДОЙ РОССИЙСКИЙ КАПИТАЛ

Год назад закончился первый тур президентских выборов. Перед вторым

туром далеко не все было ясно. Новая президентская команда провела

грандиозную работу, в результате которой была обеспечена победа

Бориса Ельцина. О том, как это было сделано, Борис Березовский

рассказывает обозревателю еженедельника «Коммерсантъ»

Наталии Геворкян.

Коммерсантъ: Вы как-то сами определили свою роль в политике, сказав, что занимаетесь спецпроектами. Думаю, без особой натяжки можно начать с президентской кампании прошлого года. С какого именно момента? БЕРЕЗОВСКИЙ: Наверное, с Давоса в феврале 1996 года. Вернее, с выступления Зюганова. Я тогда поймал себя на мысли, что очень хорошо помнил все те слова, которые он произносил. Всю эту околесицу, лишенную смысла, логики. Мне казалось, что все это безвозвратно осталось в прошлом, что всеми жизнями за коммунистический эксперимент уже заплачено. Но самым шокирующим был энтузиазм, с которым ему внимали крупные западные бизнесмены и политики. Они уже сделали свою ставку. Исторический опыт им ничего не подсказывал.

— Легенда гласит, что ваши эмоции в Давосе оказались сильнее известной всем вражды с Гусинским?

— Это правда. Я вернулся в свой номер в гостинице Sun Star Park Hotel, снял трубку и позвонил Володе Гусинскому. Надо признаться, он немедленно откликнулся на мое предложение встретиться и пого-

ворить. И вполне разделял те эмоции, которые испытывал я. Это был тот самый момент, когда жесткая конкуренция, разделявшая нас, отошла на второй план перед той опасностью, которая безусловно нас сплачивала. Нам не пришлось тратить время, чтобы научиться говорить на общем языке. Взаимопонимание было полным: угроза возвращения коммунистов требует единства противодействия. Гусинский был не единственным, с кем я переговорил в Давосе. Столь же остро чувствовали ситуацию Володя Виноградов, Миша Ходорковский, Явлинский, Лужков. Чубайс, жестко прокомментировавший на своей знаменитой пресс-конференции восторги по поводу так называемого обновленного коммунизма, выразил то, о чем все мы думали.

— Первый разговор с Чубайсом также произошел в Давосе?

— Да. Он тогда был практически не у дел, если вы помните. Получил, правда, уже несколько предложений и обдумывал их. И все же мне показалось, что ему с сожалением приходилось обдумывать эти предложения. Я встретился с Чубайсом с глазу на глаз. Потом, наверное, он разговаривал и с другими. Я тогда предложил ему попытаться создать некую группу из нас. Даже не то чтобы группу. Я просил объединить нас.

— Почему именно его?

— Потому что мы все ему доверяли. Я имею в виду финансовую элиту. Мы точно знали, что со всеми нами у него были абсолютно формальные отношения, когда он был на государевой службе. Наверное, это было главным — мы не сомневались в его порядочности. Плюс ум, сила, организаторские способности. Он был единственной и единодушной фигурой. И нужно сказать, у Чубайса действительно есть способности. Может быть, он не лучший генератор идей, но что касается анализа, он это делает точнее и быстрее других.

— Какой была его реакция?

— Он мгновенно воспринял то, о чем мы говорили, сказал, что это потрясающе интересно. Потом спросил: «Вы это серьезно?» Я сказал, что серьезно. Он обещал, что будет над этим думать.

— Какова была все-таки основная мысль вашего разговора с Чубайсом, что конкретно вы ему предлагали?

— Объединить нас всех, чтобы создать, скажем так, интеллектуальный центр, противостоящий оппозиции. Новый интеллектуальный центр. Он начал складываться в Давосе.

— Стоило ли так далеко уезжать, чтобы реально оценить ситуацию в собственной стране?

— Небесполезно. Мы своими глазами увидели реакцию на Зюганова

— его встречали уже как победителя. Мы заметили, каким вниманием и поддержкой он пользовался у определенной части российского общества, как его встречали наши официальные власти, наше посольство. У меня был любопытный разговор с господином Джорджем Соросом. Он прямым текстом сказал: «Вы совершаете ошибку, что не уезжаете из России. У меня есть примеры, как отрывали головы людям, которых я знал и которые цеплялись за свои деньги и оставались в странах, где совершались перевороты. Не заблуждайтесь, мы все прекрасно понимаем, что у вашего президента нет шансов». Конечно, нелепо было бы думать,-что все мы вот так вдруг прозрели в Давосе. Все видели, что ситуация в российском обществе трагическая, что люди не верят ни в новый курс, ни в действующего президента. Давос просто стал последней каплей. Там все было расставлено на свои места и не оставалось сомнений: нам не на кого рассчитывать, кроме самих себя. И никаких иллюзий относительно того, что «заграница нам поможет». С этими иллюзиями мы тоже окончательно расстались в Давосе. Да, наверное, там очень хотят, чтобы у нас была страна по типу западной демократии; наверное даже, они готовы этому помочь, но без ущерба для собственного благополучия и не без собственной выгоды. Но ни о каких жертвах с их стороны не может быть и речи. Как только на политической арене мощно обозначились коммунисты, они обрушили на Зюганова водопад вопросов относительно гарантий западных инвестиций, проектов, контрактов. Они уже начинали с ним свою игру.