Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6468 ( № 25 2014) Страница 12

Чужого тёмного огня

Даже в бреду.

Настанет день, настанет час,

Ты пальцы мне сожмёшь,

Ещё краснея и дичась,

За правду выдашь ложь.

Но без обмана, без стыда

Твой улыбнётся рот.

Тогда – о, только лишь тогда

Мертвец умрёт.

Теги: Варлам ШАЛАМОВ , поэзия

Всех съел крокодил

Марина Ахмедова. Крокодил: Роман. - М.: АСТ, 2014. – 320 с. – 2000 экз.

В прежние времена умирали от любви и войны, холеры и голода. В последние два столетия трудно не заметить смерть от веществ – следствие выбора искусственного рая. Он позволяет сознанию иллюзорно взлететь, на миг задохнуться от дурного счастья и приземлиться в самом настоящем аду – с воспалённым взором, стонами, неотвратимым безумием и остановкой сердца.

Крокодил в новом романе Марины Ахмедовой – не гигантская рептилия, а беспощадный наркотик дезоморфин, быстро покрывающий кожу буграми и отделяющий мясо от костей. Не обеспеченные финансами декаденты пользуются им, а выходцы из бедных семей и те ловцы кайфа, кто в процессе пикирования растерял всё своё состояние и способность работать.

Типажи соответствуют веществу, контролирующему атмосферу повествования. Анюта с гнилыми ногами, молящаяся о смерти свекрови. Дешёвая проститутка Жаба, готовая треснуть по швам от избыточного веса и тыкающая себя гвоздём в борьбе с внутренними инопланетянами. ВИЧ-инфицированная Светка, возвратившаяся к "крокодилу" и теряющая ребёнка перед самыми родами. Тихоня Миша, главный специалист по превращению аптечных препаратов в смертельную дрянь.

Все они пришли из жизни, из екатеринбургской реальности, отразившейся в нашумевшем репортаже М. Ахмедовой 2012 года. Репортаж, надо сказать, сильный – в силу своей чёрной правды, предсмертного диалогизма и лаконизма, не позволяющего читателю расслабиться. Роман же производит странное впечатление: словно обречённые наркоманы договорились с автором о литературном продлении своего неказистого бытия и оккупировали текст, растянув газетную статью до 300-страничного художественного произведения.

Нет в романе прошлого и будущего, отсутствуют ломка и временное просветление. Натуралистическая концепция давит жизнь, и не найти в этой книге участка, на котором завязалась бы борьба со смертью. Жуть состоявшегося уничтожения повсеместна, безнадёжность навсегда очерченного и замкнутого круга не знает границ. На каждой странице раздаётся отчаянный, злой мат, транслируемый М. Ахмедовой с постоянством человека, решившего, что в данном случае надо позволить героям до конца жить больно и говорить плохо. Постепенно, когда привыкаешь к однообразию медленно меняющихся кадров, зреет вопрос: весь этот мрак – результат действия «крокодила», под которого попали персонажи, или поэтики, под действием которой оказался автор?

Раз мы имеем дело с романом, то уместнее выбрать второй вариант ответа. Герои здесь будто и не люди, достойные жалости или хотя бы мгновенно приходящего и исчезающего сочувствия, а особые существа, не только сейчас пребывающие в склепе, но всегда находившиеся там. Это относится даже к женщине по имени Яга – самой динамичной героине, которая в лучших сценах романа катит коляску с младенцем, напоминающим «новорождённого слепого зверя с безволосой кожей».

Яга – запущенное, исколотое тело, и душа в нём превратилась в прибор, способный лишь к одному действию – вынюхивать сочетание препаратов, которые надо загнать в практически отсутствующую вену: « Яга достала из пакета шприц со светло-зелёным поршнем. Подошла к плите и потянула шприцем раствор, похожий на мочу заболевшего гепатитом[?] По всему её опухшему лицу разливалось тупое блаженство ».

Именно Яга – местный философ, указывающий на «теоретические» основы разложения. Любви не существует, и во всём виноваты те, кто рассказывает сказки о любви, заставляющие искать спасения от обмана в шприцах и таблетках. Бога нет, но, несомненно, присутствует Змей, который пытался спасти Еву. Надо было полностью съесть яблоко со всеми его косточками, и кончились бы все иллюзии, испарились надежды. А ещё есть ничто, которое бесконечно. В нём исчезают Яга и её сестра Светка, скоро там без следа пропадут Мишка и Жаба. Да и сам Екатеринбург, качаясь на волнах единого романного уныния, грозит оказаться миражем в дезоморфиновой пустыне. Кстати, размышляющую о Еве Ягу хоронит могильщик Адам, чьи предки тоже были могильщиками.

Яга тускло славит середину : нет, мол, добра и зла. Это здорово подмечено М. Ахмедовой: порабощённое веществами сознание быстро покидает пространство спасительных для человека эпосов и отказывается от борьбы. Вместо сталкивающихся в постоянных противоборствах света и тьмы – опущенные руки, слипшиеся глаза и мысль о том, что всё напрасно и предрешено, каждый попадёт в больницу «Последний путь».

Алкоголизм и наркомания – отказ от восприятия мира как столкновения добра и зла, торжествующее неразличение, власть уныния, прерываемого лишь очередной дозой. М. Ахмедова это хорошо понимает, но в самом романе фатально отсутствует другое – сознание, способное подняться над «трещиной мира», о которой с полным знанием дела говорит Яга. Стиль склепа навязывает автору свои законы. Когда М. Ахмедова приводит своих героев в храм, только «дохлые мухи» валяются в иконных рамах, а рядом бродят монахини, почему-то похожие на наркоманов. Вот прошла мимо бабушка-прихожанка: «Из её спины рос горб, маленький и твёрдый. Казалось, бабка носит на спине окаменевшего ребёнка».

«Негативный катарсис» – один из кошмаров современной словесности. Автор отказывается от активного присутствия в собственном тексте и говорит нам: чем страшнее и безнадёжнее изображённая мною реальность, тем радостнее будет ваше возвращение в жизнь и надёжнее ваше доверие к миру. Вот и получается, что само бытие в романе М. Ахмедовой – крокодил.

Теги: Марина Ахмедова , Крокодил

Под москальским сапогом

Оксана Забужко. Музей заброшенных секретов / Пер. с украинского Елены Мариничевой. - М.: АСТ, 2013. – 697 с. – 2500 экз.

Украинцам, как известно, свойственна хронически низкая самооценка ( Оксана Забужко)

Украинских писателей, публикующих книги на украинском языке, и сейчас, спустя 23 года независимости, отыщется немного. Куда как чаще "украинский" писатель изложит свои жалобы, мечты и притязания на вполне литературном русском, имея адресатом русско­язычную аудиторию. Потому, когда берёшь в руки книгу истинно украинскую и притом талантливо написанную, к ней хочется подойти с иной меркой. В романе Оксаны Забужко мы найдём такую непосредственную попытку создания современной украинской литературы. Она не жалуется нам на нас. Она творит украинский миф. Как и на всякий миф, на него бесполезно обижаться. Но необходимо знать, что он собой представляет. Тем более необходимо, что мы прямо сейчас живём в пору «сбычи мечт» Оксаны Забужко. И когда киевская студентка Анастасия Дмитрук с ясными глазами и истерическими нотками в голосе, обращаясь к народу России, выдаёт: «Вас так много – а жаль: безликие» – это не частное мнение незрелой студенточки. Она слышала это и от преподавателей; это совершенно серьёзное, продуманное мнение немалого числа украинской интеллигенции, выраженное в новой украинской литературе, целенаправленно вплетаемое в национальный миф, зашиваемое в национальное сознание. В 2010 г. книга «Музей заброшенных секретов» была признана лучшей на Украине и благосклонно принята в Польше и Германии – в 2014 г. её идея высказана в лицо миллионам граждан России, спета литовскими европейцами: они жалеют, что нас так много, они заявляют, что не видят в нас людей, равных себе.

А что для этого нужно? Всего ничего: талант. Нам так долго говорили – наша же интеллигенция говорила, – что талант самоценен. Неважно, этично то, что ты пишешь, или нет, – художественное произведение самодостаточно. Ну вот, мы имеем самодостаточное художественное произведение. Качественный, мастерски сделанный поток сознания – сперва читается трудно, потом ничего, дальше уж разыгрывается как по нотам и не хочется отрываться[?] Хорошо продуманная композиция: концентрические круги, постоянные подступы к самому важному – два шага вперёд, один назад – намёки и умолчания вперемежку с откровениями, детективно-мело­драматическая пружина, кульминация, катарсис… Плотское – много плоти, все эти «влажные щели», «тайные складки», «голодные мужские взгляды»… отчасти вторично, но не чересчур, с чувством меры, кое-где пошловато, но иногда даже трогательно. Тут фокус в том, что Забужко в телесном удаётся изобразить нежность, а там, где есть нежность, пошлости не бывает.