Мария Голованивская - Признание в любви: русская традиция Страница 15

Миф о красоте, сначала античный, потом ренессансный, превратился в миф о beauty, зародившийся в шестидесятые годы прошлого столетия, когда было объявлено во весь голос, что женщина – человек с большой буквы и главное – отменный покупатель. Эмансипирующая волна внесла иные стандарты, и если первая волна эмансипации, шедшая от революций (во Франции – Великой Французской, в России – от революции 1917 года) просто уравняла социальные права женщины и мужчины (избирать и избираться, одинаково стоить для работодателя), то вторая эмансипирующая волна 1960-х годов (после французской революции 1968 года) открыла путь сексуальной свободе и окончательно узаконила иной женский этикет, суть которого в соблазнении, а не в аристократической скромности. В обиход через моду, которая стала массовой, вошли совершенно иные стереотипы, как раз выставляющие напоказ ритуально-шаманскую архаику – татуаж, пирсинг, очень яркий фантастический макияж, обнаженное тело – все то, что еще вчера в приличных семьях считалось бы неприличным.

Российские реалии, конечно, иные. Женщина, прошедшая через обращение «Товарищ!», вкушает плоды свободы самовыражения только последние двадцать с небольшим лет. Но общность здесь в том, что и тот, и другой этикет сегодня – это зона, предопределенная и традицией, и маркетингом, обожествившими то, что уже и так было сакральным – женские техники соблазнения.

До чего же маркетинг «красоты» точно идет за женской природой. Околдовывать, очаровывать, прельщать через женщину должны надетые на ней вещи: женщины инстинктивно тянутся к тому, что увеличивает их «силу», мужчины интуитивно следуют заложенному в них веками умению воспринимать все, что цитирует ритуал. И то, и другое увеличивает продажи вещей, в которых, как теперь широко известно, куда важнее их внешний вид, а не качество, ибо суть женской одежды, превратившейся в огромный сегмент современной индустрии, не в том, чтобы служить долго или быть комфортной в носке, а в том, чтобы обольщать. Это очевидный ответ на вопрос, почему сверхмодные вещи, сделанные из низкокачественных материалов, дорого стоят: они поддерживают ритуал, а не служат обыденным целям.

Действующие лица любовного объяснения: маменька, письмо, отъезд и др

Женщина колдует и очаровывает, утверждаем мы.

Герой очарован и начинает признаваться и объясняться в любви.

Или иногда – так уж у нас русских случается, околдованному герою начинает объясняться в любви героиня. Как это у них происходит? С чего все начинается? И в истории и в жизни?

С бедной Лизы Карамзина? С ах, ах, ах, меня обманули? С несколько бутафорских признаний, с фразы Эраста «Милая Лиза! Милая Лиза! Я люблю тебя»? А потом – суп с котом?

Коль скоро мы держимся литературы как квинтэссенции нашей культуры, то да. Но нет сомнения, что любовные речи произносились и раньше, и что элита на французский и английский манер изъяснялась весьма развито и цветисто. В те времена, похоже, только элита, а не все подряд, как теперь, вооруженные алгоритмами из школьного курса литературы. Пролился ли элитарный словесный поток в литературу на условных Лизу и Эраста? Конечно да, учитывая тот факт, что литература, до включения ее в школьную программу, была востребована в первую очередь элитой. Но мы не считали бы эту литературу великой, если бы она была эпигонской. Если бы в логике поведения героев не просматривалось извечное «Любовь – не волос, быстро не вырвешь», или «Сердцем не приманишь, так за уши не притянешь», или «Насильно мил не будешь», или «Чему не гореть, того не зажечь». Европейская физика смешалась в классическом объяснении с русской метафизикой, представив вполне жизнеспособный, живой портрет любовных речей.

Первый образчик русско-европейской любовной риторики, задавшей на долгие века (вплоть до 1917 года) стандарт любовного образа мысли, принадлежит перу Екатерины II. Вот несколько фрагментов из ее личной переписки с Григорием Потемкиным:

Екатерина II – Г. А. Потемкину

[После 21 февраля 1774]

Я, ласкаясь к тебе по сю пору много, тем ни на единую черту не предуспела ни в чем. Принуждать к ласке никого неможно, вынуждать непристойно, притворяться – подлых душ свойство. Изволь вести себя таким образом, чтоб я была тобою довольна. Ты знаешь мой нрав и мое сердце, ты ведаешь хорошие и дурные свойства, ты умен, тебе самому предоставляю избрать приличное по тому поведение. Напрасно мучи[шь]ся, напрасно терзае[шь]ся. Един здравый рассудок тебя выведет из безпокойного сего положения; без ни крайности здоровье свое надседаешь понапрасно.

Екатерина II – Г. А. Потемкину

[После 19 марта 1774]

Нет, Гришенька, статься не может, чтоб я переменилась к тебе.

Отдавай сам себе справедливость: после тебя можно ли кого любить. Я думаю, что тебе подобного нету и на всех плевать. Напрасно ветренная баба меня по себе судит. Как бы то ни было, но сердце мое постоянно. И еще более тебе скажу: я перемену всякую не люблю. Quand Vous me connaitres plus, Vous m\'estimeres, car je Vous jure que je suis estimable. Je suis extremement veridique, j\'aime la verite, je hais le changement, j\'ai horriblement souffert pendant deux ans, je me suis brule les doigts, je ne reviendrai plus, je suis parfaitement bien: mon coeur, mon esprit et ma vanite sont egalement contents avec Vous, que pourrai-je souhaiter de mieux, je suis parfaitement contente; si Vous continuees a avoir l\'esprit alarme sur des propos de commer, saves Vous ce que je ferai? Je m\'enfermerai dans ma chambre et je ne verrai personne excepte Vous, je suis dans le besoin prendre des partie extremes et je Vous aime su-dela de moi meme{Когда вы лучше узнаете меня, вы будете уважать меня, ибо, клянусь вам, что я достойна уважения. Я чрезвычайно правдива, люблю правду, ненавижу перемены, я ужасно страдала в течение двух лет, обожгла себе пальцы, я к этому больше не вернусь. Сейчас мне вполне хорошо: мое сердце, мой ум и мое тщеславие одинаково довольны вами. Чего мне желать лучшего? Я вполне довольна. Если же вы будете продолжать тревожиться сплетнями кумушек, то знаете, что я сделаю? Я запрусь в своей комнате и не буду видеть никого, кроме вас. Если нужно, я смогу принять чрезвычайные меры и люблю вас больше самой себя (фр.).}

Посмотрите, что стоит «за кадром» любовного объяснения Екатерины II.

Она считает что:

1. Предмет любви – уникален.

2. Настоящая любовь и правда стоят в одном ряду.

3. Сомнения в любви доставляют муку.

4. На любви можно обжечься, она опасна, ведь пламя страсти сжигает дотла (метафора огня для обозначения любви и страсти, как мы видели, имеет глубокие корни и актуальна до сих пор).

5. Женщина требует уважения к себе со стороны объекта ее любви, и это уважение должно исходить из личности человека, а не его положения.

6. Предмет любви должен быть одобрен тремя «строгими судьями», живущими внутри человека (фрейдисты здесь провели бы параллель с «оно», «Я» и «супер-я»): сердцем, умом, то есть трезвой оценкой и тщеславием, то есть оценкой социума.

7. Любить по-настоящему – значит любить другого больше себя.

Многое из этого и по сей день является неотъемлемой частью любовного лексикона и представляет собой типичные суждения о любви. Хотя сам литературный контекст того времени, да и сочинения самой Екатерины II кажутся безнадежно устаревшими.

Первые узоры на ткани любовного объяснения положены Карамзиным, Пушкиным, Лермонтовым, Гончаровым, Чернышевским (только в негативном изображении), Тургеневым, Островским. В «Бедной Лизе», «Евгении Онегине» (не будем забывать, что автор обозначил жанр своего произведения как роман), «Пиковой даме», «Капитанской дочке», «Дубровском», «Демоне», «Маскараде», «Герое нашего времени», «Обыкновенной истории», «Обломове», «Обрыве», «Что делать?», «Отцах и детях», «Первой любви», «Рудине», «Дворянском Гнезде», «Накануне», «Асе», «Вешних водах», «Грозе» и «Бесприданнице». Вот «Ветхий завет» русского любовного признания. В общем, сами видите – махровая школьная программа, основа-основ наших представлений о любви, за вычетом кино, которое для этого зрителя производится в основном не про любовь, а про Гарри Поттера, конец света и Терминатора.

Этот период русской литературы, изучаемый молодым поколением на пороге полового созревания, изобилует объяснениями в любви. В этих книгах любовь обсуждают, о ней спорят, и, конечно же – герои объясняются друг с другом.

Этот начальный период простирается до Толстого и до совершеннолетия читателей. Именно перечисленные произведения обозначают исходную систему координат, полную всякой архаики, прямо или косвенно идущей след в след за русскими сказками и за индоевропейским фольклором. На первый взгляд это не очевидно, но на самом деле так и есть. Вот смотрите.

В русских сказках есть постоянные персонажи: Баба-Яга, Таинственный лес, Избушка на курьих ножках, Тридевять земель и Тридесятое царство, задачки для Ивана-Царевича и многое другое.

В русском любовном объяснении тоже есть постоянные участники действия: тень матери героини (или сама мать), отъезд, письмо, обсуждение книжных пристрастий, болезнь, браслет или прядь волос, вручаемые в конце разговора, испрашивание прощения и, на худой конец, предложение дружбы вместо любви. Все это явления разного порядка, но они непременно присутствуют. На этом этапе и как искреннее содержание и как канон.