Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6364 ( № 12 2012) Страница 15

Книги предоставлены магазинами "Библиоглобус" и "Фаланстер"

Анатомия распада

Анатомия распада

КНИЖНЫЙ  

  РЯД

Илья Штемлер. Нюма, Самвел и собачка ТОЧКА. - СПб.: ООО "ТД "Современная интеллектуальная книга", 2011. - 298 с. - 3000 экз.

В одном из интервью прозаик Олег Павлов справедливо заметил, что о 90-х, в общем, ничего не написано. Уточним: не "в общем", а "почти", - потому что маститый петербургский прозаик из "шестидесятников" Илья Штемлер именно о 90-х написал три романа - "Коммерсанты", "Сезон дождей" и последний - "Нюма, Самвел и собачка ТОЧКА". Все три романа (назовём их условно трилогией) на высоком сюжетном напряжении ведут читателя к осознанию главного: это были годы не преобразования, а распада всех структур и связей, включая самые ценные - человеческие.

Разлаживается единый хозяйственный механизм, и централизация производства уступает место кооперативам и полукриминальным частным предприятиям ("Коммерсанты"). Разрушаются семьи - сотни тысяч советских граждан устремляются в эмиграцию, бросая выживать на покидаемой родине пожилых родителей, а то и супругов, лишённых перспектив на вожделенном Западе ("Сезон дождей"). Распадается "Союз нерушимый" - уходят образованные по национальному признаку бывшие союзные республики, и на обломках империи занимается затяжной пожар межнациональной розни. В последнем романе эта тема и становится стержневой.

Время действия романа - обвальный 1992-й - год гайдаровского скачка цен и уже намечавшегося разлома РСФСР по схеме разрушения СССР. Действующие лица - "советский средний класс": инженеры, работники культуры, служащие, пенсионеры, а также "руководители разных уровней, которые всего лишь сменили свои комсомольские кабинеты".

Центральный персонаж романа - семидесятишестилетний еврей Наум Бершадский, прошедший войну майор-пехотинец, благополучный среднедостаточный ленинградец, разом потерявший в начале 90-х свой социальный статус. Жизнь, словно локомотив, ускользнувший на чужую линию, тащит стариков и его, интеллигентного Наума, в пугающую неизвестность. "Случается так, - размышляет Наум, - привыкаешь к чему-то, привыкаешь, и вдруг оно исчезает. А тебе подсовывают новое, непонятное и чужое. При этом лично тебя никто не спрашивает, хочешь ты этих перемен или нет. Потому как для них ты тварь бессловесная". Эти другие - поколение наследников, выделяются лишь полным безразличием к одиночеству старших, "зоологическим эгоизмом, слепой жадностью, сметающей даже собственную выгоду", - такими их видит Евгения Фоминична, героиня романа. Увы! - дети становятся могильщиками отцов.

Но и сами отцы вдруг затевают вражду по национальным признакам. Вот сюжет романа сводит за общим столом людей разных национальностей. Благостная поначалу атмосфера рождественского ужина взрывается взаимными упрёками. Даже супружеская чета - азербайджанец Сеид и армянка Лаура срываются на перебранку - в глубине души у каждого - как последний патрон у бойца - счёт к иноверцу[?] Виновником неустроя должен быть непременно чужой по крови! Иного объяснения обыденное сознание не приемлет.

Автор подводит читателя к нетривиальному выводу. В 1992 году, когда обобранными оказались все граждане (кроме тех, кто обирал), единственным неотчуждаемым активом оказалась[?] национальность, упоминание о которой и пускается в ход как козырной туз, как банкнота или оружие в сделке, где никто не хочет уступать.

Персонажи романа - бежавший из Баку армянин Самвел, азербайджанец Сеид из Еревана, ленинградец Наум (Нюма), приютивший Самвела, - в прошлом дельные, уважаемые люди. Есть ещё один персонаж, чьё имя дано в заглавии прописными буквами. ТОЧКА. Именно она, уличная дворняга, случайно попавшая в квартиру Нюмы, - главное действующее лицо (или, применяя ветеринарную терминологию, мордочка) романа. Перемещения Точки по Петроградской стороне и сшивают в целостную картину эпизоды из разнообразных сфер городской жизни и поступки людей, расположившихся на разных ступенях социальной лестницы - будь то помощник некогда всесильного мэра Санкт-Петербурга или пахан Сытного рынка. Картины гастрономического изобилия на фуршете с участием банкиров и реальных лиц из Смольного, равно как и вид жалкой очереди в скупочный пункт, куда специалисты-производственники несут последнее, даны прозаиком с впечатляющей полнотой.

И вовсе не на поверхности романа лежит авторская подсказка: люди настолько "преуспели" в движении к разъединению, к разрыву, которыми оборачиваются декларативные "свободы", что остановить это одичание и возвратить людям их человеческое естество больше некому, кроме как собаке.

События 90-х, обернувшиеся невосполнимыми потерями для большинства и фантастическим обогащением единиц, "оказавшихся в нужное время в нужном месте", нашли достойное отражение во всей трилогии Ильи Штемлера, и особенно - в её последнем, самом впечатляющем романе.

Нынче в моде "фиктивный реализм" в его многих разновидностях. Реализм Штемлера в эпитетах не нуждается.

Георгий ВАСЮТОЧКИН

Предрассветное слово

Предрассветное слово

КНИЖНЫЙ  

  РЯД

Владимир Шемшученко. За три минуты до рассвета : Избранные стихотворения. - СПб.: Всерусскiй соборъ, 2012. - 111 с. - 1000 экз.

Я - смиреннейший подмастерье,

Данник русского языка.

Так говорит о себе автор книги стихов "За три минуты до рассвета", выбранный в декабре 2009 года королём поэтов на Третьем Всероссийском открытом конкурсе поэзии в Вологде, в Доме-музее Игоря Северянина.

Король - и вдруг подмастерье[?] Видимое противоречие возникает неслучайно, давая повод к раздумьям о поэзии сегодня: об аристократизме стиха - высшей форме речи - и о святости ремесла, о материале искусства - кропотливой огранке слова. И то, и другое присуще стихотворениям, вошедшим в книгу Владимира Шемшученко. Может быть, в противоречиях вообще, в конфликте поэзии и правды поэт видит искру, воспламеняющую его душу, пропитанную огнеопасной смесью любви и ненависти, и ищет их - всевозможных трений? Для чего? Не для того ли, чтобы сказать читателю-другу: не унывай, ты не один.

В мире есть понятия высокого и низкого и есть их непротиворечивые символы: птицы - в небе, мыши - в норах. Они раз и навсегда противопоставлены. Каждому - своё.

Всяк за своё ответит.

Каждому - свой черёд.

Слово, если не светит, -

Запечатает рот.

Вот так - весь ряд функциональных соответствий, воспринимаемый нами как должное, когда, например, слышащий, естественно, должен бы слышать, весь этот ряд может вдруг развалиться, если не произойдёт чего-то сверх естественной данности. Если не заметить, как засветилась яблоня в саду за три минуты до рассвета. Если под утро, собираясь в путь, не зачерпнуть котелком отраженье луны. Если забыть, что путь от земного к небесному раю - как тетива, и - не стать стрелой. Шемшученко говорит небесстрастно о сложных вещах, но его чувства выверены простотой совершенной стихотворной мысли.

Надо научиться смотреть так, чтобы глаза изнутри наполнялись любовью и болью - Шемшученко уверен, что только в фокусе подобных противоречий мир открывается в своей подлинной сущности. Есть явное различие между ироничным "человек, видавший виды" и вполне серьёзным определением - "зрелый человек", то есть узревший суть виденного. Книга "За три минуты до рассвета" написана зрелым русским человеком, национальным поэтом, прозревшим единственно возможную для себя вертикаль власти:

Подо мною - земли исконные,

Надо мною - Божеский суд.

Шемшученко в который раз обращается к поэтам прошлого и настоящего, мучительно соединяющим несоединимые "да" и "нет".

Стихотворение "Умученные поэты" с эпиграфом Осипа Мандельштама: "Власть отвратительна, как руки брадобрея", наверное, объясняет непримиримость Шемшученко к возникающему время от времени в среде пишущих порыву наниматься к власть имущим в прачки. Какими бы подмигиваниями и актёрскими шутками эти порывы ни сопровождались, они обречены на трагедию, не внушающую оптимизма.

Творчество Шемшученко не отторгает мистику как таинство и нечто загадочное, сопровождающее человека на этом и, наверное, на том свете. В любви к единственной женщине рука поэта способна превратиться в крыло ангела, сохраняющего любовь. Из любви к Родине он готов "нетающим словесным русским снегом" идти, идти к ней. Однако в его стихотворениях нет места мистике как туманности (от англ. mist - туман и - mistake - ошибка), вызывающей у человека ошибочное мнение, вводящей его в заблуждение, подменяющей мировоззренческие ориентиры. У Шемшученко обострённое чувство на всякое "поэтическое затуманивание", он его категорически не приемлет - ради Поэзии и ради самих поэтов - и говорит об этом открыто. Подобная нелицеприятность ему дорого обходится ("Заплечных дел поэты / Меня не признают"), - но он, не упиваясь, продолжает пить эту чашу, ибо "Поэзия без крови / Зовётся ремеслом".