Анатолий Рашкевич-Щербаков - От нас несёт человеком… Страница 15

Человек также восторгается деяниями Геракла, боготворит его и поклоняется. Но почему так был любим сумасшедший убийца? Шоумен древней Греции. Ведь жизнь данного сына бога была вот какой – однажды Геракл убил сына хозяина, куда его пригласили в гости, лишь за то, что юнец перепутал воду для рук с водой для ног. Он любил убивать, схватив человека за ногу и ударяя беспомощного о скалу. Геракл уничтожил своих малолетних детей именно таким образом. Когда умирающий Геракл стал умолять своего сына поскорее убить своего отца, то сын завопил, что не желает быть убийцей своего папы. Вполне нормальная реакция сына. Но Геракл, будучи убийцей своих детей, не понимал всей тяжести поступка, которого требовал от своего сына. Геракл был в плену, его наряжали в женские одежды и заставляли прясть и ткать со служанками.

Человечество почему-то выбирает всегда мерзкое, гадкое и бездарное, таким легче восторгаться и любить, наверное. Добрую Ио человек даже не вспоминает. Мудрого Хирона – откровенно презирает. Парадокс античного мифа – мудрец-кентавр, не участвовавший в их преступных деяниях, оказался ненужным людям! Человек остался верен себе. Люди решили поклоняться своим «святым» – вору/предателю Прометею и его подельнику/рецидивисту Гераклу. Обожествление Геракла, убийцы с юных лет, судимого, вечно пьющего и убивающего всё живое, удивляет. Герой, имевший несколько жен и дарящих их по пьяни своим друзьям, Геракл, согласно мифам, столько пролил крови за всю свою жизнь, что не хватило бы и всех амфор, произведенных гончарами всей Эллады, чтобы измерить ее в литрах. Многие скажут, что во время совершения «своих» подвигов он даровал людям счастье и избавление от напастей, совершаемых гидрами, кабанами и прочей нечисти. Но все подвиги – это приказ мудрого Эврисфея. Именно его человечество должно благодарить за всё. Войну выигрывают не солдаты, но маршалы. Не будь приказа, весельчак Геракл и пальцем бы не повёл, чтобы помогать людям. Всё во благо чего-то, либо в утеху кого-то. Но не для нас.

Вокруг нас лишь история плохого с финалом псевдохорошего. Древнее пророчество било по щекам человека и приговаривало: «Когда человечество перекует мечи на серпы – наступит вечный мир». Но человек не желает исполнения чужих ему желаний. Именно поэтому святые пророчества о вечном добре и не сбываются! И не сбудутся. Человеку меч милее. Именно холодным оружием можно регулировать количество ртов.

«… было приказано снять и аккуратно сложить обувь, одежду, бельё. Большие груды одежды и гора обуви уже лежали здесь. Матери раздевали маленьких детей «без криков и слёз». Они дошли до такой степени человеческого страдания, когда уже нет слез и все надежды утрачены. Они стояли семьями, целовали друг друга, прощались и ждали. Я не слышал ни жалоб, ни мольбы о милосердии. Я обратил внимание на семью из восьми человек: мужчина и женщина, обоим на вид около 50 лет, со взрослыми детьми и внуками. Рядом пожилая женщина с седыми волосами держала на руках младенца, напевая и покачивая его. Младенец смеялся и лепетал. Муж и жена смотрели друг на друга со слезами на глазах. Отец держал за руку мальчика лет десяти и нежно говорил с ним; мальчик с трудом сдерживал слезы. … Они легли голые среди трупов. Некоторые гладили тех, кто еще был жив, и тихо говорили с ними. Эсэсовец, докурив сигарету, начал стрелять…», – Малколм Хэй. «Кровь моего брата».

Не может быть примирения народов. Сама история сбросит эту искусственность процесса. Немцы никогда не должны быть прощены. Никогда. Они носители гена (крови) зверя. Мы должны жить и помнить. Конечно же, месть не есть спасение. Но дружба со зверем невозможна. У идущих на смерть присутствует жалость к умирающему. У продолжающего жить – она отсутствует даже к живому! «Ничто столь не популярно, как прощение своих врагов, и именно последнее, будь оно от добродетели или из хитрости, стоило ему жизни», – Френсис Бэкон о Цезаре. Нам бы стоило прислушаться.

«Но если сосна гибнет от снаряда, падая, как скошенная, и на месте среза остается лишь иглистая, истекающая смолой макушка, то по-иному встречается со смертью дуб.

На провесне немецкий снаряд попал в ствол старого дуба, росшего на берегу безыменной речушки. Рваная, зияющая пробоина иссушила полдерева, но вторая половина, пригнутая разрывом к воде, весною дивно ожила и покрылась свежей листвой. И до сегодняшнего дня, наверное, нижние ветви искалеченного дуба купаются в текучей воде, а верхние всё еще жадно протягивают к солнцу точеные, тугие листья…», – Михаил Шолохов. Как такое можно написать «миролюбивому» человеку? Откуда такая «любовь» к злу?

Но убивать во имя мира – это же прекрасно. Человек рожден миролюбивым, но только понятие «мира» – у каждого своё. Густые и зловонные реки крови – ожидаемый мир для жирных мух и полосатых червей. Хороводы детей и переполненные родильные дома – идеальный и желанный мир для человека. Так кто есть кто в этом мире?

Почему смерть так прекрасна для одних и так страшна – для других? Убивая неугодного, мы продолжаем жить. Не убив «его», мы тем самым прекращаем жизнь себе и своим близким, но даём жить плохому. Чужой, то есть неродной, нам чужд. Его «любовь» по утрам выпивать чашу крови нам дика и противна. Так почему человек должен сдерживать себя, рисковать жизнями своей семьи, лишь для того чтобы пощадить зверя, который жаждет лишь МЕНЯ загрызть?

«А тут еще жена развеселила. Сами понимаете, что провожать мужа на фронт никакой жене невесело; ну и моя жена, конечно, тоже растерялась немного от горя, всё хотела что-то важное сказать, а в голове у нее сквозняк получился, все мысли вылетели. И вот уже поезд тронулся, а она идёт рядом с моим вагоном, руку мою из своей не выпускает и быстро так говорит:

«Смотри, Витя, береги себя, не простудись там, на фронте». – «Что ты, – говорю ей, – Надя, что ты! Ни за что не простужусь. Там климат отличный и очень даже умеренный». И горько мне было расставаться, и веселее стало от милых и глупеньких слов жены, и такое зло взяло на немцев. Ну, думаю, тронули нас, вероломные соседи, – теперь держитесь! Вколем мы вам по первое число! И вот еду я на фронт и думаю: техника у немцев сильная, армия – тоже ничего себе. Чёрт возьми, с таким противником даже интересно подраться и наломать ему бока», – Михаил Шолохов.

Да, не боимся мы смерти. Потому и жена волнуется о простуде! Смерть – это чужеродное, «оттуда». Жизнь – это родное, «отсюда». Поэтому, скорее всего, и возникает непонимание всей сложности и важности такого деяния, как проводы на войну.

Человек может творить добро, не запятнав себя злом. Даже письмом может победить.

«В последние минуты, как золото зари, великая неистребимая любовь воодушевляла восьмерых героев, и как кровь заката, священная ненависть ложилась на их одухотворенные боем лица. Кто сильно любит, тот сильно ненавидит. Немецкий солдат с винтовкой в руке для нас не человек, но фашист. Мы его ненавидим. Мы ненавидим каждого из них за все, что сделали они вкупе. Мы ненавидим белокурого или чернявого фрица, потому что он для нас – мелкий гитлеряга, виновник горя детей, осквернитель земли, потому что он для нас – фашист. Если немецкий солдат опустит оружие и сдастся в плен, мы его не тронем пальцем – он будет жить. Может быть, грядущая Германия его перевоспитает: сделает из тупого убийцы труженика и человека. Пускай об этом думают немецкие педагоги. Мы думаем о другом: о нашей земле, о нашем труде, о наших семьях. Мы научились ненавидеть, потому что мы умеем любить. Мы говорим не о злобе – о ненависти, не о мести – о справедливости. Это не оттенки слов, это – другие чувства. Ненависть, как и любовь, присуща только чистым и горячим сердцам. Мы ненавидим фашизм, потому что любим людей, детей, землю, деревья, лошадей, смех, книги, тепло дружеской руки, потому что любим жизнь. Чем сильнее в нас любовь к жизни, тем крепче наша ненависть», – Илья Эренбург.

Военная литература советского времени – это настоящее «природное» человеческое творение. Без лести и лизоблюдства. Это откровенное желание не смолчать. Именно в таких строках можно быть, но не казаться. Константин Симонов:

Убей его!Если ты не хочешь отдатьТу, с которой вдвоем ходил,Ту, что поцеловать ты не смел —Так ее любил,Чтобы немцы ее втроемВзяли силой, зажав в углу,И распяли ее живьемОбнаженную на полу,Чтоб досталось трем этим псамВ муках, в ненависти, в кровиВсе, что свято берег ты самВсею силой мужской любви…

Так убей же немца, чтоб он,А не ты на земле лежал,Не в твоем дому чтобы стон,А в его по мертвом стоял.Так хотел он – его вина.Пусть исплачется не твоя,А его родившая мать,Не твоя, а его женаПонапрасну пусть будет ждать.

Если немца убил твой брат,Если немца убил сосед, —Это брат и сосед твой мстят,А тебе оправданья нет.За чужой спиной не сидят,Из чужой винтовки не мстят.Так убей же немца ты сам,Так убей же его скорей.Сколько раз увидишь его,Столько раз его и убей!

«Всеобщее взаимное причинение смерти, как необходимый закон самой жизни на земле, – вот в чём очевидное доказательство неправды этой жизни. Порочный круг этой жизни есть именно круг страдания, смерти и неправды», – Николай Трубецкой. Скептический евразиец страдает о человеке, которого всюду называет «тварью». Во второй главе «Гулистана» персидского классика Муслихаддина Саади («О нравах дервишей») в одном из рассказов повествуется о вельможе, спасшем из пасти волка овцу. Вечером вельможа вознамерился прирезать барана и приставил к его глотке нож, и тогда: