Василий Песков - Окно в природу-2002 Страница 16

Гнезда… Сергей на выбор предлагает птицам множество разных дуплянок. «Никогда не узнаешь, кто где поселится». На экране, крупно, появляется птица. Оглядевшись кругом, ныряет в леток. А что происходит там, в скрытом от человека гнезде? Сергей сконструировал несколько хитроумных, электричеством освещенных дуплянок с отраженьем всего, что внутри происходит, в косо поставленном зеркале, на которое наведен объектив. И на экране мы видим, как, «сбиваясь с ног», две синицы кормят ораву птенцов. Их десять. Надо точно определить, чей оранжевый рот раскрыт шире всех, и в него сунуть пучок козявок. Видно, как получивший еду вроде бы засыпает, а за кормом — очередь у других. Родителям постоянно надо и гнездо чистить. Птенцы выстреливают помет упакованным в белую пленку. Вначале взрослые птицы капсулы эти съедают, потом начинают носить из гнезда.

Птенцы неимоверно быстро растут, и наступает момент, когда они, приподнимаясь, хлопают крыльями и начинают оглядывать окружающий мир из летка. Самый смелый из них ныряет в бездну залитого солнцем мира и успешно перелетает на куст орешника. А родители, издали показывая гусеницу, выманивают из дуплянки еще одного летуна. И вот в зеркале видно уже пустое, на удивление чистое гнездышко. «Было десять яиц, и десять мальцов улетело», — поясняет съемку Сергей.

Наблюдая экран, влюбляешься в плотно сидящую в гнезде зарянку. Она так терпима к присутствию человека, что допускает приближение объектива сантиметров на тридцать — на экране видно каждое перышко. А если съемка еще крупнее — видишь смородинку глаза, клюв, шевеление перьев, укрывающих птенцов от холода. Корм поначалу носит самец. Самка делит его между едоками — во весь экран алчущие оранжевые рты.

Маленькое открытие: птенцы у зарянок, покидая гнездо, летать еще не умеют — несколько дней только бегают. Родители выманивают их из гнезда, показывая еду. Аппетит так велик, что птенчик гнездо покидает. Но мамаша не спешит отдать зеленую жирную гусеницу, отлетает в сторону — малыш за ней. Так по одному родители уводят птенцов в безопасное место и кормят до поры, когда питомцы начинают порхать. Один из птенцов малиновки угодил нечаянно в водоканальный колодец. «Смотрим, зарянка почему-то ныряет с кормом под землю. Глядим, а там птенец сидит на штыре. Опустили лестницу — он сразу же на ступеньку. Так мы его вызволяли».

Это не тайна, но замечено и снято было: у птенцов-воробьят оказалось трое родителей. Кто был третьим — холостяк или самочка-«тетка», оставшаяся без гнезда, — но работала троица дружно… Много всяческих ухищрений надо было придумать оператору-режиссеру, чтобы скрытый мир засиял на экране. Ну и, конечно, нужны были неувядающая любознательность и терпенье. У Сергея все это есть. Как-то я ему рассказал: «Сам проверил — мураши тушат поставленную в муравейник свечу. Хорошо бы это запечатлеть». Муравейника Сергей вблизи не нашел, а в лес идти ему трудно. Но обнаружил возле сарайчика нору земляных ос. Интересно, а как они отнесутся к огню? На дощечке поднес оператор к норке огарок церковной свечки. На удивление, осы стали энергично огонь тушить — носились прямо над язычком пламени. Раз потушили, второй, третий. Четыре раза в среднем за двадцать секунд пламя гасилось. В отличие от муравьев, брызгающих на огонь кислотой, осы гасят свечку ветром от крыльев. Потрясающие, возможно, уникальные кадры, я просил прокрутить на экране три раза. От потушенной свечки всякий раз вился синий дымок. Может быть, есть потери у ос на этом пожаре? Нет! Ни одна даже крылья не опалила. Раскопка норы показала: осам есть что беречь от огня — в подземелье у них немаленький дом из бумаги. Не из газетной, конечно, а из той, что «льют» они сами, пережевывая древесное волокно. Постройка для огня уязвима, и осы за долгую эволюцию выработали приемы борьбы с огнем. Разве не чудо — увидеть эту борьбу!

В деревянной загородной «резиденции» Сергея и жены его Лены — цветочницы и верного помощника мужа — повсюду резанные славянской вязью веселые и серьезные изреченья. Например, «Под лежачий камень портвейн не течет», «Сотри случайные черты, и ты увидишь: мир прекрасен». Этой мудростью Сергей руководствовался всегда. Эта мудрость и сегодня, несмотря ни на что, помогает ему на шести сотках жизненного пространства продолжать то дело, что делал всю жизнь.

12.04.2002 — Живые барометры

Как-то, размышляя о поэтической сущности некоторых вещей, я неосторожно написал о барометре (тоже, мол, окно в природу) и что давно собираюсь прибор заиметь. Это была оплошность. Чуткие наши читатели немедля откликнулись лавиной посылок. Я получил их около двадцати, и в каждой — барометр. Раздал друзьям, но три на память оставил себе. Один — от старушки («Посылаю за ненадобностью, кости лучше погоду предсказывают»), другой — черная большая «кастрюля» со стрелкой — от капитана атомного ледокола — и третий от охотников — старинная вещь: дерево, окованное медью, надписи: «Великая сушь», «Великий дождь». Висят барометры рядом с биноклем как приятное напоминание о странствиях. А изменения погоды я заранее теперь чувствую и без них. Проснешься иногда утром, а подниматься с постели не хочется, голова — как мешком с мякиной ударили. Подхожу к барометрам, щелкаю каждый по стеклышку — стрелки сразу на три-четыре деленья сдвигаются. «То-то же, — говорю вслух, — я-то перемены почувствовал ранее вас». (Ох, какую правду написала мне, тогда молодому, старушка!)

«Все мы — дети природы, — пишет уфимский мой друг профессор Иван Филиппович Заянчковский. — Все: животные, растения, люди. За миллионы лет эволюции все живое выработало способности чутко реагировать на всякие измененья погоды, сулящие добро или зло. Чутье, передаваясь из поколения в поколенье, совершенствовалось, и у некоторых животных оно тоньше, чем у новейших приборов».

В той или иной степени все чувствуют «дыханье» Луны и Солнца, но есть животные, для которых эта чувствительность является жизненно важной. По их поведению мы заранее можем судить об изменении погоды. (Живых барометров сейчас насчитывается более шести сотен!) Особенно зорко умеют их наблюдать моряки, пастухи, земледельцы, охотники, просто деревенские люди.

Вспоминаю детство. «Кошка точит когти о пол, беспокоится — жди метели», — говорил мой отец. И действительно, утром просыпаешься от свиста снежного ветра. Кошка, свернувшись калачиком, прячет мордочку в шерсть — это к морозу. Собака валяется на снегу — к оттепели. Овцы едят торопливо и шерсть на них задубела — вскорости быть дождю. Механизма овечьего «барометра» деревенские жители, конечно, не знали. А ученый народ поясняет: шерсть гигроскопична, выявляет повышение влаги, еще незаметное человеку, — грубеет.

Каким-то образом деревенские бабы об изменении погоды знали по поведенью коров. Кое-что об этих знаниях пояснил мне пастух на Полтавщине: «Вол к дождю кверху хвост задирает и даже кладет на спину». Судя по всему, волы и коровы везде ведут себя одинаково. Во время путешествия по Америке с Борисом Стрельниковым мы смеялись, читая перепечатанную в местных газетах заметку, кажется, из Техаса о том, как фермер Джон Макадамес посрамил местную метеослужбу: «Моя корова, поднимая хвост по направлению ветра, предсказывает погоду лучше, чем наши синоптики». Журналисты немедленно поняли: есть случай над кем-нибудь посмеяться, и объявили конкурс, чьи предсказания за четыре недели окажутся более точными. Победила корова. И с каким счетом — 19:8! Может быть, журналисты и приврали маленько, но факт своего пораженья синоптики не оспорили.

А сельская наша соседка, помню, безошибочно предсказывала усиленья мороза. Хитроватая бабка держала в тайне уменье предвидеть и слегка гордилась прозвищем «Лушка-колдунья». Загадочно она говорила, что ей о морозе «сопчают» куры. Уже после смерти бабки Лукерьи сноха ее рассказала: «Свекруха глядела, на какие жердочки садятся ночевать куры. Если на верхние — быть морозу». «Колдовство» оказалось простым — наверху при морозе теплее. Мы это знаем по верхней полке в купейном вагоне.

В прорицаниях деревенских много и чепухи, милой поэзии. Например, «черная корова впереди стада идет — к появлению туч». Но многие предсказанья вполне серьезны. Особенно тонко всю эту механику жизни знал наш сельский охотник Самоха. «Ты чево-то рано домой?» — спрашивала языкастая баба, презиравшая деда за то, что «прохлаждается», когда другие работают. Самоха, привыкший к насмешкам, обычно отмалчивался, но мне однажды сказал: «Зайцы зарылись в снег, лежат мертвыми. Вечером будет метель». И правда, вечером завьюжило, загудело. Я вспомнил Самоху несколько лет назад, читая чьи-то стихи (пишу по памяти): «Если заяц нору покидать не хочет — в белом поле скоро вьюга захохочет».

Или вот свидетельство Владимира Клавдиевича Арсеньева в рассказе о друге своем, аборигене тайги Дерсу Узала…. Погода стояла славная. Походный барометр показывал «ясно». Но проводник беспокоился: «Посмотри, капитан, как птицы торопятся кушать. Его понимай, будет худо». К вечеру, когда птицы куда-то попрятались, Дерсу настоял: «Моя думай: тут надо ночевать». В ту ночь Арсеньев проснулся оттого, что кто-то его будил. «Снег идет», — доложили казаки его экспедиции.