Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6396 ( № 49 2012) Страница 16

Начать с того, что сборник поделён на две части: фантастическую и реалистическую. Сама последовательность вызывает некоторое удивление, ведь фантастика предполагает нескованный полёт фантазии, а значит, ею было бы логичнее продолжить реальность, и может быть, даже представить миру какую-то русскую идею. Но с этим проблема.

На что может рассчитывать русский человек и что ему нужно в жизни?

Ни на что, кроме гнусного насекомого существования, если ему не нужно ничего, кроме выпивки, - показывает Денис Яцутко в горчайшем рассказе "Коктейль-пати".

На непосредственное Господне вмешательство, если ему нужно восстановить храм и вдохнуть жизнь в родное село, - уверяет Михаил Кликин в исполненном надежды "Доме на отшибе".

На то, что однажды дело всей жизни окажется необычайно нужным и важным, если у тебя оно есть, это дело, замечает Сергей Шаргунов в пронзительном рассказе "Полоса".

На то, что трудовой коллектив тебя поддержит, если ты мастер и тебе нужна работа, говорит Алексей Серов в рассказе "Хозяин". Любопытно, что эта вещь отнесена к фантастике, хоть нет в ней никаких совсем уж немыслимых элементов. Что, не верим в трудовую солидарность? Вот то-то и оно.

В "Стрельбе по тарелкам" Олег Дивов расправляется со всеми идеологиями сразу, изгоняя идейных насаждателей с помощью оружия, которое в той фантастической Руси, к счастью, не запрещено. Слава богу, пока в сарае есть сорокапятка, отобьёмся и от либералов, и от коммунистов, и от имперцев! Вот только сразу вслед за тем тихой сапой пролезут китайцы - их и не услышишь[?]

В рассказе "До свидания, Солнечный город" Алексей Рамас погружает город во мрак. Город сползает в трясину, не выдерживая собственной фальши, предав все свои молодые идеалы и не сумев, даже не пожелав воспользоваться последней надеждой. Тёмные, самые тёмные, звероподобные приходят на место не ценивших своё человеческое достоинство людей. Это один из наиболее сильных рассказов в книге ещё и потому, что он написан неочевидно: лёгкая пародийная форма оборачивается кошмарным сном.

А что на другом, на светлом полюсе бытия? Разве только рассказ Максима Яковлева "Вознесение", в котором вдруг сбывается полузабытая мечта: у бездетной, но любящей супружеской пары, кажется, будет ребёнок! Ах, мы так не избалованы счастливыми развязками, что готовы обрадоваться даже этому "кажется"!

Почти все рассказы - проза высокого качества, вызывающая сочувствие и, несомненно, заслуживающая прочтения. Но отчего всё-таки сборник назван "Русские"? Не оттого ли, что русская национальная идея не сформулирована, не ощущается, как не явлена она и в этой книге? "Надейся и жди", при всём уважении к этому не бесполезному для жизни девизу, всё-таки не тянет на русскую правду.

Татьяна ШАБАЕВА

Лёгкая плешь на макушке

Лёгкая плешь на макушке

ЛИТПРОЗЕКТОР

Опыт критической мини-энциклопедии на примере сборника Михаила Елизарова "Мы вышли покурить на 17 лет"

Когда Антон Павлович Чехов был ещё Антошей Чехонте, он сочинил краткое эссе в области популярного литературоведения под названием "Что чаще всего встречается в романах, повестях и т.п.". В этом капитальном труде (на целую журнальную страничку, и ещё место останется) он бегло обозрел общие места (не путать с местами общего пользования!) современной ему литературы.

Были там "граф, графиня со следами когда-то бывшей красоты, сосед-барон, литератор-либерал", "высь поднебесная, даль непроглядная", "слуга, служивший ещё старым господам, остряк замечательный"; "собака, не умеющая только говорить", "бесчисленное множество междометий и попыток упо[?]требить кстати техническое словцо", "тонкие намёки на довольно толстые обстоятельства" и ещё несколько штук в таком же роде.

Я, конечно, себя с Чеховым, даже начинающим, не сопоставляю. Но современной литературе тоже не помешает подобная мини-энциклопедия.

Надеюсь, присутствующим известно, что не всякая художественная книжка, написанная в пределах ближайшей пары-тройки лет, может считаться современной литературой! Современной литературой (точнее, Современной Литературой) является лишь Высокодуховное Произведение, которое должно сподвигнуть читателя на поиски Глубокого Смысла или заставить пережить Катарсис. Как, например, сборник рассказов Михаила Елизарова "Мы вышли покурить на 17 лет". Его мы и задей[?]ствуем в качестве источника иллюстраций.

Итак, что чаще всего встречается в Со[?]временной Литературе?

Во-первых, герой-рассказчик, альтер-эго автора, спрятанное за третьим лицом или выступающее в виде эксгибиционистского "я".

Подобно автору герой часто оказывается литератором, отчего создаётся впечатление, будто писателей в массе населения больше, чем читателей: "Я снова сел за книгу и начал строить планы на Марию"; "Немецкий грант подходил к концу, и письменный стол с видом на море был весьма кстати. Начиналась третья книга, и она требовала уединения".

Он с завидной регулярностью переживает маленькие душеочистительные катарсисы, страдает красиво и артистично: "Я любовался собой, лицедействующим оперное страдание. Крушил, грозил, членил и умолял".

Что ещё? Разумеется, кризис среднего возраста: "Назаров разглядел у идущего впереди Вадюхи лёгкую плешь на макушке. Подумал: "Лысеет Вадюха".

Дух "лихих девяностых": "Чёрные обрубки стволов пахли кислым порохом. Ещё было четыре года до фильма "Брат". Обрез ещё не романтизировали".

Не подумайте дурного - Современный Литератор не злоупотребляет таким сильнодействующим средством, как "остросюжетность". Современную Литературу нельзя превращать в низкопробный бандитский боевичок. История с обрезом, если кому интересно, закончится мирно и даже скучно.

Непременные действующие лица Современной Литературы - жалкие, ничтожные люди: "Общение малых мира сего складывается из ничтожных горестей: где и когда обругали, поимели, обсчитали". Сопоставляя себя с этими мизераблями, читатели получают возможность ощутить себя хозяевами жизни.

В дополнение к ним - фрики, которые потрясли бы самого Иеронима Босха: "Если допустить, что Машины зубы были напечатаны в таймс нью роман кегль двенадцать, то два заглавных её резца были восемнадцатой верданой".

Навязчивые эротические ассоциации: "Миниатюрные грудки были размером с крышку от заварного чайника. Низ живота заканчивался волнительной эспаньолкой".

Противоестественные пороки: "...из армии вернулся законченным шизофреником. Его там изнасиловали, лазоревый. Он пытался покончить с собой, а в результате надругался надо мной".

Наркотический "трип", описанный со всеми подробностями - от расстройства тактильных ощущений до панической атаки, которую знающие люди означают выражением "упасть на измену": "Вдруг показалось, что к губе прилип навязчивый кусочек сырого теста. Я попытался его снять, но пальцы потеряли всякое родство со мной, точно я отсидел их. Чужая рука пощупала губу. Да и самой губы уже не было - вместо неё торчал какой-то пористый мягкий нарост"; "Затрепетало, захлопало паническими петушиными крылами сердце. Только б инфаркта не было[?] Словно подслушав мои мысли, сердце раздулось. В груди шмыгнула мучительная острая игла, сердце лопнуло и потекло"[?]

Невообразимые метафоры и дикие ассоциации. Местами остроумные, а местами заумные до полного отсутствия смысла: "Лариса перевалила за "ягодку опять" и всё больше напоминала состарившуюся лисью шубу"; "Глядя на башню Александерплатц, я понял, что она вовсе не чупа-чупс, а прон[?]зённый спицей мяч для гольфа".

Водопад мата из уст всех, за редким исключением, персонажей, героя-рассказчика и самого автора.

И наконец - то, что есть в японской манге (комиксе. - Ред.) Точнее, то, что там отсутствует. Ни кульминации, ни конца, ни смысла.

Владимир ТИТОВ

Михаил Елизаров. Мы вышли покурить на 17 лет. - М.: АСТ - Астрель, 2012. - 288 с. - 6000 экз.

Если клоун выйдет плохо, назовём его дурак…

Если клоун выйдет плохо, назовём его дурак…

В ПРОКАТЕ

3 января стартует в мировом прокате новая киноверсия "Анны Карениной"

Однажды Лев Николаевич Толстой сказал Антону Павловичу Чехову: "Вы знаете, я терпеть не могу шекспировских пьес, но ваши ещё хуже". Несмотря на это, англичане, преданные своему богу театра, решили экранизировать толстовский роман "Анна Каренина" в контексте общеизвестной, никем пока не отменённой и не опровергнутой формулы "Весь мир - театр. В нём женщины, мужчины - все актёры". И в результате этот эффектный аллюр не только зрителю дал неожиданное драматургическое прочтение хорошо знакомой классики, но и банальному адюльтеру - притаившийся за внешней оригинальностью философский смысл.