Эдуард Байков - Уфимская литературная критика. Выпуск 2 Страница 16

В повести на примере трагической судьбы героя со всей убедительностью воссоздан облик эпохи царствования Екатерины Великой – периода жестокого подавления любых проявлений инакомыслия: от старообрядческого раскольничества до крестьянских бунтов и национальных восстаний (в частности, притесняемых властями башкир).

Молодой башкир Бахтияр – надежда рода, батыр – вступился за честь своей любимой, за что был заключен в кандалы и сослан на каторгу – к далекому западному морю – Варяжскому (Балтийскому). Путь каторжников лежал в эстляндскую крепость Рогервик. Дорогой пытался Бахтияр бежать, но был пойман и нещадно порот. Так бы и помер от гноящихся ран, да рядом оказались сердобольные люди, выходили. Здесь автор на примере дружбы Бахтияра и его земляка Степана показывает, что национальные различия не играют никакой роли, когда простой человек оказывается в беде. Не важно тюрок ты или славянин – все одно, свой брат каторжанин. Общая горькая участь сплачивает людей.

Пребывая на каторге, часто Бахтияр вспоминает счастливые дни своего детства и юности, родной край – южные отроги Камня (Урала). А еще – легенды, рассказываемые тайком, о Герое, настоящем Батыре – Салавате Юлаеве. И напевает песни Салавата. Да и как ему не помнить о прославленном воине, ведь отец Бахтияра был рядом с Салаватом до последнего дня неравной борьбы с царскими войсками. Там, на поле брани, и сложил свою голову. А еще наткнулся узник крепости на выбитые на камне темницы строки – одно из стихотворений-песен Салавата. И тайная мысль с тех пор не покидала его – здесь ли славный батыр, жив ли еще?..

Серые будни каторжан были наполнены изнуряющим трудом, болезнями и смертями. Шли годы, но Бахтияра не оставляла надежда – вырваться из плена, обрести свободу. И однажды такая возможность представилась. Повествование достигает кульминации, и тут судьба сталкивает молодого узника с его кумиром. Не сразу узнал Бахтияр в больном, находящимся при смерти пожилом каторжанине Салавата Юлаева. Автор умело, с психологизмом, описывает сцену встречи героев, возможно, несколько скупо передает трагизм последних часов жизни героя-мученика. С болью, с душевным надрывом мы узнаем, как окончил свои дни борец за счастье и свободу своего народа, Человек с большой буквы – Салават Юлаев. Но луч света озаряет его перед уходом – Салават узнает, что он не только не забыт, но и с глубоким уважением чтим у себя на родине. О нем говорят с восхищением, его песни поют с радостью, его именем с гордостью называют приметные места, скалы, пещеры, мосты… Нет, не забыли люди своего Героя! Успокоенный, с последней песней на устах, покидает он этот мир. А напоследок передает слова благословения и благодарности соплеменникам.

Повесть Бату Тухватовича вновь воскрешает в нашей памяти нерушимый образ народного героя. Автор, глубоко изучивший исторический материал той эпохи, неоднократно посещавший памятные места, где проходил скорбный путь Салавата Юлаева, мастерски воссоздал картину последних дней жизни героя. Оригинальная трактовка событий, ненавязчивое подчеркивание идеи дружбы между народами, красной нитью проходящее через все повествование, тонкий психологизм, трагический пафос произведения, умело выстроенный сюжет – все эти достоинства книги призывают к тому, чтобы она была прочитана по возможности широким кругом любителей русской словесности, в частности, исторической прозы.

Александр Леонидов

«Дискретный Байков»

«У Эдуарда Байкова

На каждой ноге подкова».

Эдуард Артурович Байков, мыслитель, философ и трубадур коэволюционности, ворвался в ноотическое пространство стремительно и вне-системно, не кооптированный в бесчисленные и хитиново-мертвые академические структуры. Его научная деятельность вся, по сути, приходится на стык наук и дисциплин, междисциплинарна, нетрадиционна, и потому сложно воспринимается в рамках обыденного подхода, в рамках ученой подёнщины и прусской научной школы, господствующей у нас со времен триумфального шествия марксизма.

Феномен Байкова, аналитика которого идет впереди, в авангарде человеческой мысли (достаточно хотя бы того, что диагноз сумасшествия США он поставил почти на год раньше нобелевского лауреата Ле Карре), как особый фактор влияния на сознание людей в РБ и РФ, его крапивно-жгучие публикации в центральной прессе и вдумчиво-страстный анализ социального бытия в уфимских изданиях требуют особого осмысления и воссоединенности, совмещенности в сфере историографической.

Байков глубоко и трагично дискретен. Его вспышки и импульсы кажутся бессистемными, представляются метаниями познающего разума из стороны в сторону. На самом деле эта дискретность феномена Байкова, как ученого – вынужденное и вымороченное временем явление. Разделенность гуманитарных изысканий, их выпадение из общего аналитического проекта – есть лишь попытка торопливо объять необъятное, успеть за стремительным ходом времени, которое некому объяснить и некому анализировать.

Между тем, незамеченный с газетных страниц и журнальных полос мыслитель Байков работает над одним и тем же, но разнопланово-аспектным проектом – гуманификации социума, преодолевающей расщепленность времен и поколений. И здесь, в рамках грандиозного мега-проекта раскрывается духовная эволюция открытого всем влияниям, лишенного мрачного догматизма, и в тоже время удивительно самобытного, самозначащего философа. Человека, который сумел как никто до него ярко и научно донести тему психических корреляций в макрорациональных процессах, глубинно-психологический искажающий фактор оптимума новейшей истории, человека, который не побоялся заглянуть в мрачные глубины психоанализа – и вынырнул оттуда не только с упрощающей все систематизацией, но и сопутствующей социологической концепцией.

Человек, столь много сделавший для детализации коэволюционного процесса в недрах цивилизации – да и, чего уж таить – и для простой популяризации этой новейшей и актуальнейшей тематики. Кроме прочего, Байков явился, по сути, создателем принципиально нового научного направления, научно-философской дисциплины – виртуологии, или теории виртуальности. При этом основатель данной дисциплины впервые абсолютно точно и четко дал выверенное определение понятию «виртуальной реальности», в отличие от большинства академиков и профессоров, трактующих данный феномен упрощенно-неправильно и сводящих его всего лишь к компьютерной реальности.

Как мыслитель, Байков осуществил проект публицистического познания истины, оставив в стороне – и как недоступный, и как непопулярный – её монографический формат. Рывок к ясности, как преодоление сложных, непостижимых простым человеком форм, осуществлялся талантливым популяризатором творчески. Для Байкова сложное не есть некая высшая ступень простого, напротив, в его ясной и чистой концепции (если брать ВСЕГО Байкова, во вне-дискретном режиме) сложное предстает как элемент либо неистинности, либо недоработки.

Именно поэтому творчество Байкова в науке неразрывно связано с популяризацией, он немыслим только в кафедральном кругу, вне массовой аудитории, для которой он сумел развернуть лицом, не примитивизировав, важнейшие исторические и социологические вопросы.

Ещё одной стороной дискретности Байкова стала его непримиримая схватка с косностью и леностью научной мысли, его язвительное бичевание шаманящей и камлающей науки, отстающей от жизненного процесса, вместо того, чтобы идти впереди него.

Сам Байков – безусловно, лоцман по натуре и характеру, он впереди, на переднем крае бурного, водопадного низвержения эпохи, что зачастую профанизирует его исследования, мешает им, идущим слишком быстрой и дискретной чередой, разорвать порочный круг публицистичности, выйти на более фундаментальные формы.

Есть и весьма существенное идеософское смещение Байкова в структуре ценностных ориентаций: начиная, как исследователь подсознания, мрачных, демонических глубин человеческого бытия, ранний Байков в трудах того периода предстает как демонический искуситель древа познания, как деятель ядовитого скепсиса и сократической хтоногонии, с явным уклоном в софистические дебри эвристики. Стремительный взлет мысли в этих рамках, разработка проекта «человек-животное» на каком-то этапе переросли сами себя, произведя духовную эволюцию Э. Байкова в сторону православной патристики, хилиастической фундаментальности и духовного проекта «человекобожества».

Хтонический мир образов и логностических заданностей у Байкова сменяется более светлым миром высших сфер психической деятельности, попадающих теперь в сферу особого внимания ученого.

Для познавательного процесса важны как демоны, так и ангелы Байковской методологии, дискретность их – лишь видимый оптический обман, на деле все это – суть есть детали единого познавательного процесса в рамках грандиозной а-константной дуги сферического исследования гуманитарной сферы.