Игорь Рабинер - «СЭкс» в большом спорте. Правда о «Спорт-Экспрессе» от топ-журналистов двух поколений Страница 17

А что на следующий никого из них – не только динамовцев, а вообще всех, выигравших ту Олимпиаду и без Семака, – в стране не останется, я окончательно и бесповоротно осознаю в мае в Братиславе с Прагой, куда съедутся, по-моему, все русские таксисты Нью-Йорка, резко решившие переквалифицироваться в хоккейных агентов. Аккредитуются они журналистами от каких-то русскоязычных газет, которые едва ли кто читал за пределами их таксопарков. Наши влетят тогда шведам в четвертьфинале, но им с самого начала будет не до игры: со скорым отъездом придется определяться здесь и сейчас – покуда золото Альбервиля блестит еще так ярко – а вокруг станет вертеться столько разномастных советчиков, пытающихся козырнуть своим знакомством с заокеанскими знаменитостями и очень смешно набивающих себе цену: «Вон, смотри, идет Дэйв Кинг – сколько ж мы с ним там, у нас, об игре проговорили! Хай, Дэйв, хау а ю?» – «Хай, файн, сэнкью!» – «Ну как, видал!» «Впечатляет, что говорить. Но мне кажется, если я с ним поздороваюсь, он среагирует примерно так же…» – «Нет, ну что ты – он, конечно, ответит тебе на приветствие, но это будет неискренне, просто из вежливости.

А со мной ему сейчас было бы что вспомнить – если бы только он так куда-то не торопился. Да, так не знаешь, у Житника есть агент? А у Юшкевича?» Когда я доеду до Америки и тамошнего хоккея, то никого из этой публики в окружении Дэйвов Кингов почему-то не увижу…

Но были, конечно, уже тогда среди агентов и настоящие зубры. Как, например, Марк Гандлер, вовремя сменивший саратовскую прописку на нью-йоркскую и владевший эксклюзивными правами на динамовских хоккеистов, а также кучей языков, в том числе и нехоккейным немецким. Впервые я увидел Марка в Дюссельдорфе, в компании коммерческого директора «Динамо», которого я имел неосторожность панибратски называть Павлинычем, не проинтуичив, что он очень скоро станет вице-мэром Москвы. Впрочем, это никак не скажется на наших отношениях в дальнейшем – жаль только, что Валерий Павлинович Шанцев нынче не мэр столицы, а губернатор Нижнего Новгорода. Так вот, Марк красиво и убедительно доказывал Павлинычу, что теперь хоккеисту рвать когти на манер Могильного с Федоровым уже глупо, ведь когда ты мосты за собой сжег, хорошего контракта тебе не видать, и я просто не мог не сделать с мистером Гандлером интервью по этому поводу. По тем временам это было все равно что разговорить шпиона – может, потому и вышел материал с опечаткой в заголовке, где Марк был назван Гартнером.

Хоккей на моей памяти всегда являлся видом спорта непростой судьбы. С одной стороны, его золотоносность вроде бы кричала об успехах советской спортивной системы, но с другой – попытки объяснить малейшую неудачу выглядели настолько неуклюжими, что за будущих коллег было неловко еще с давних времен. Но вся тупиковость ситуации открылась мне в декабре 88-го, когда Анатолию Тарасову исполнялось семьдесят, а мэтр, зимуя на даче в Загорянке, не горел ни малейшим желанием принять у себя кого-либо из «Советского спорта». Но заказ поступил с самого что ни на есть верху – Кудрявцев предлагал Тарасову по телефону разные кандидатуры, а тот, услышав очередную фамилию, только матерился и бросал трубку. И тогда мудрый Лев Волькович Россошик (которому в том же декабре исполнялось каких-то сорок два) предложил послать меня – и Тарасов вдруг неожиданно согласился: «Я кое-что из твоего читал – ты вроде задницу никому не лижешь – запоминай адрес».

Запомнить-то я запомнил, но когда дотопал по сугробам от платформы до нужной улицы, то долго стоял у забора, из-за которого просматривалась избенка, ну никак не вязавшаяся в моем мозгу с жилищем человека такого масштаба. Может, там дворник живет – проводит к Анатолию Владимировичу? Но в неказистом домике жил, как оказалось, сам Тарасов, придирчиво оглядевший меня из-под кустистых бровей и предложивший сначала продегустировать настойки собственного приготовления, а потом уже и поговорить. А говорил этот глыба-тренер, отставив в сторону костыль и полулежа на диване, так, что только уши развешивай. И все под разные, вкусней один другого, напитки… В общем, приехал я с утра – и впритык успел на последнюю электричку, хотя Тарасов предлагал другой способ расставания – досидеть до первой утренней. Он вспомнил, как в свое время один из его любимых учеников, Мишаков, возвращавшийся от подруги на ночной электричке этого направления, вынужден был драться с хулиганьем, позарившимся на его дубленку. «Женьку прямо из милиции на тренировку тогда привезли, с фингалом под глазом и оторванным рукавом. Вот, говорят, товарищ тренер, принимайте вашего спортсмена, он четверых в электричке избил, вы его за это как-нибудь проработайте. А я им говорю, что сам разберусь: наказал бы, если б его побили – для чего мы тогда по два раза в день тренируемся?! Это вы со своей шпаной идите работайте – чтоб она в лицо знала тех, к кому лучше не приставать». Но я тогда как-то без драк проскочил – может, потому, что на дубленку к тому времени еще не заработал.

Свой материал «Незнакомый Тарасов» я так и построил – на тостах-воспоминаниях, первый из которых был «за родителей и друзей детства». Леве идея понравилась. Кудрявцев же сказал, что раньше – да, прошло бы на «ура», но сейчас, когда любое выпивание не в почете… А ты тут так нарочито… Но я прочитал текст по телефону Анатолию Владимировичу, и тот одобрил его в своей манере: «По-моему, все честно написано! Ты передай там начальству: или как есть печатаете – или на х..!» Резолюцию эту Кудрявцев озвучил заказчикам – они, как мне потом рассказывали заслуживающие доверия люди, на всякий случай перезвонили юбиляру, получили от него подтверждение: «или – на х..!» и дали, за неимением других вариантов, добро. (Это мое застольное интервью с Тарасовым на долгие годы стало любимой публикацией Толи Чернышева. «Врешь, Егор Кузьмич, не возьмешь – у нас супротив тебя свои приемы!» – говорил он, когда не на словах, а на деле собирался бороться с лигачевским произволом. А боец Толя, как вы уже могли удостовериться, был убежденный.)

Олег Ханин остался в «Советском спорте» – попадать в вытрезвители и никому не рассказывать, с кем, – и в «Спорт-Экспрессе» на первых порах мы делили хоккей с пришедшим из ТАССа Васей Канашенком, который вообще-то по ведомости изначально проходил как шахматный обозреватель, но и в другой умной игре неплохо разбирался. При этом шахматы, естественно, с него никто не снимал – тогда у нас универсалы были в особой цене. Однажды я заглянул на службу и увидел, как Вася смотрит по «ящику» хоккей и одновременно переставляет на доске фигуры, сверяясь с нотацией какой-то важной партии, которую он собирался объяснить продвинутым – а какие еще могли покупать «СЭ» из-за шахмат? – читателям. «А я думал, ты на хоккее». – «Нет, я с шахмат пришел – и теперь точно знаю, как ты будешь выглядеть, когда тронешься умом на этой работе». – «Ну, и как же?» – «Когда я в следующий раз приду, а ты будешь смотреть по телевизору шахматы и играть сам с собой в настольный хоккей…»

Но Вася, он мог и в ответ подколоть, мы с ним в той же Праге соотечественникам из Нью-Йорка столько лапши, перемигиваясь, на уши навешали. Как-то утром Канашенок диктовал из пресс-центра первым, а я проверял очередного «друга Дэйва Кинга» на знание правил игры. И вдруг «агент» услышал, как Вася произносит в трубку: два умножить на семь, пять умножить на три, десять на один… Это были показатели лидеров штрафного зачета – как шахматист Вася очень трепетно относился к любой статистике. «А что это он передает?» – «Как что – таблицу умножения». – «Да это я и сам понял – но зачем?» – «Как зачем – разминает стенографистку, а заодно и сам просыпается, у нас, еще не уехавших в Америку, с Прагой ведь два часа разницы». – «Ну вы даете… Нет, ну это профессионализм!»

Со своим чемпионатом и сборной мы кое-как и вдвоем справлялись – плюс, понятно, отчеты с мест, но Кучмию быстро захотелось охватить и НХЛ как территорию, малознакомую российскому читателю. Но нам бы самим для начала в другом хоккее неплохо было разобраться. Тогда у меня еще не хватало времени в это погружаться, и чтобы начальник от меня отстал, я позвонил Игорю Ларионову, и Профессор сказал, что он совершенно не интересуется заокеанским хоккеем за пределами своего катка. Оттренировался, отыграл за свой «Ванкувер», снял форму – и превратился в обычного человека. А каков там бюджет клуба, чего президент от команды ждет, как менеджер игроков подбирает – Игорю Николаевичу все это глубоко параллельно. И уж на новостях из других клубов он тем более не фокусируется.

Кучмий было загрустил, но тут неожиданно выяснилось, что недавно зачисленный в штат тихий бухгалтер Аркаша Смирнов – хоккейный фанат, поэтому он в газету и пришел, и глаза у него под очками такие беспокойные не потому, что он во внеслужебное время в одиночестве квасит – нет, он по ночам где-то, оказывается, кассеты с энхаэловскими матчами смотрит. Смирнов, едва успев расколоться, был послан в магазин, и в процессе разлив-тестирования выяснилось, что у Аркаши какой-то очень своеобразный взгляд на хоккей. В том смысле, что в происходящем непосредственно на льду наш счетовод ориентировался, примерно как я – в бухгалтерии, но как человек, долгое время имевший дело с большим количеством чужих денег, он с легкостью необыкновенной готов был начать давать советы какому-нибудь Майку Кинэну, как тому грамотней распоряжаться клубными миллионами. Помните замечательную фразу Филиппа Бэнга из культового фильма «Блеф»: «Это так глупо, что может сработать»? Вот ровно по этому принципу мы и запустили Аркашину «экспертизу» в тираж – коль ввязались в авантюру, надо было хотя бы делать вид, что мы все держим под неусыпным контролем. И, конечно, сработало – обидно лишь, что «Железному Майку» ни одной из всех этих подсказок с помойки не перевели, а то бы наш бухгалтер, глядишь, давно уже в другой стране считал другие деньги. И может быть, даже – свои.