Алексей Лукьяненко - Темная сторона Англии Страница 17

За соседней стенкой холодильника находится «Процесс». Это цех, где лосося режут на филе специальной машиной и вынимают из филе кости. Самое интересное, что кости из филе можно вытащить не сразу. Перед этим убитая рыба должна постоять в холодильнике около двух дней, для того чтобы кости отслоились от мяса. День уходит на резку и обработку, день на дорогу через море до Большой земли, день до склада, и день до магазина. Так что свежее филе лосося до магазина идет примерно неделю. Это если до Англии. Ну а если в Германию или Францию, то плюс еще пару дней.

Однажды инженеры в пятницу забыли закрыть уличные ворота в наш холодильник, и в понедельник утром мы просто не могли зайти в цех. Несколько тонн рыбы протухли, кровь из нее вытекла на пол, и вонь стояла такая, что просто тянуло вырвать. Но заводу надо было работать, а офис лихорадочно думал, что теперь с этой рыбой делать. В итоге ее пустили на коптильню. Существует масса рецептов с различными пряностями и специями, которые спасают протухший продукт.

Больше всего досталась девчонкам из «Процесса», они морщили носы и отворачивались, когда разделывали рыбу на филе. Самое интересное, что они даже не догадывались, почему стоит такая вонь. Но в перерыве мы внесли им ясность, что компания не может терпеть убытки. После этого случая никто никого не наказал, и инженеры как ни в чем не бывало продолжили работать на своих должностях.

В коптильне, кстати, тоже происходили чудеса. Однажды мне сказали, что мы будем паковать копченую рыбу для акции в торговой сети. Здесь в магазинах очень часто проходят акции «плати за одну — бери две». В цеху отправки стоял поддон с картонными коробками, покрытыми снегом. Обычно пакетики с рыбой вылетали из окошка коптильного цеха, но сегодня они лежали в картонных коробках на палете. Несколько рабочих доставали из коробок их содержимое и клеили наклейку с датой на несколько дней вперед. Сначала я не понимал, что происходит, но потом, когда пошли в морозильную камеру, доставая очередную заледеневшую коробку, я увидел на ней наклейку с цифрами. Там стоял сентябрь 2009 года, а на дворе была вторая половина 2011. Рыба хранилась в морозильной камере два года, а теперь ее паковали на акцию в магазин, в котором она стоит двадцать пять фунтов за килограмм. Я спросил литовца, что будет с той, которую коптят сейчас. Он ответил, что пойдет в морозилку на место предыдущей.

В само́м коптильном цеху лучшее место — это линия разделки, там, где готовое филе режут на пластинки. Во-первых, там втихаря можно поесть копченого лосося. Если сырого еще можно иногда брать легально, то за копченого сразу увольняют. Поэтому, если стоять спиной к камере видеонаблюдения, можно втихаря его поесть. Во-вторых, на заводе есть один вид обработки, при котором на копченого лосося перед вакуумной упаковкой брызгают бренди. Брызгают вручную, из пшикалки для цветов. Обычно на это место становятся наши и пшикают раз на рыбу, раз себе в рот. Конец смены, как правило, весьма неплох. Местные же туда не становятся потому что они вообще не представляют, как можно пить чистый виски, бренди или водку. Для них это нереально. Хотя три-четыре пинты (пинта — 0,568 литра) пива за вечер и пару бокалов вина сверху — это не вопрос.

Когда надо было паковать готовые пачки с копченой рыбой в коробки, супервайзер старался брать только наших. Потому что там рыба сделана по четырем разным рецептам и паковать ее нужно в разные коробки, перед этим разложив их в четыре разных картонных конверта. Но самое сложное — все время засовывать вакуумную пачку с рыбой в бумажный конверт лицом к «окошку» в конверте. Кроме того, нужно выбраковывать пачки с нарушенным вакуумом. Местные это делали с огромным трудом. Они постоянно ошибались. А магазины выставляли заводу претензии потому, что вместо рыбы в окошке упаковки была видна обратная сторона фольги от подкладки, а в некоторых пачках был полностью нарушен вакуум.

Убойный цех

Если с размаху поставить пластиковый ящик с рыбой на палету, от удара у рыбы что-то происходит в спинном мозгу, и она начинает биться и скакать, несмотря на то, что давно убита и выпотрошена в соседнем цеху. В такие моменты становится немного не по себе. Я уже не говорю о том, что все рабочие из убойного цеха немного странные люди.

Да и чего там удивляться, у кого хочешь поедет крыша, если ты каждый день собственноручно умертвляешь двадцать — двадцать пять, а иногда и тридцать тысяч живых существ, пускай даже это рыба. Огромные ванны, полные крови, вокруг тебя явно не прибавляют романтики, ведь кровь есть кровь, и она всегда красного цвета. А здесь, на отправке, я все чаще начинаю ловить себя на мысли, что работаю в рыбьем морге. Что по линии идут гробы, в которых лежат рыбьи трупы, на гробах наклейки с датой смерти и что мы пакуем эти гробы в какую-то огромную братскую могилу, в которой находимся и сами по себе.

— Эй, Алекс! — голос литовца вырывает меня из фильма ужасов. — Пошли кормить морского котика.

Это уже другой литовец, который пришел работать к нам в цех вместо ушедшего Арвидаса. Его зовут Йонас.

— Ты что, если поймают, уволят сразу. — Я уже в курсе, чем заканчиваются такие мероприятия на нашем заводе.

— Ничего, — отвечает он мне. — Вынесем мимо камер.

Огромные морские котики населяют Шетландские острова с незапамятных времен. Очень часто, когда идешь по городской набережной, они спокойно лежат на берегу и греются на солнышке, распевая басом какие-то только им понятные песни.

— Смотри, они совсем нас не боятся, — однажды сказала мне Катя, когда мы гуляли у берега.

— Конечно, ведь это их берег, — ответил ей я. — Они были здесь гораздо раньше нас и будут после. Это для нас берег чужой.

Несмотря на свои огромные размеры, котик выглядит очень дружелюбно. Он и его сородичи давно освоили всю прелесть лососевого завода, хотя, надо отдать должное, приходят за рыбой в основном старые особи. Молодежь, судя по всему, ловит рыбу сама, а эти почтенные старички просто рассчитывают на нашу доброту. Они вылезают из воды, шлепают по берегу прямо к рампе, где грузятся фуры, ложатся и смотрят на нас преданными собачьими глазами, выпрашивая рыбку.

Кстати, рыбка — это совсем не та салака, которой кормят морских артистов в дельфинариумах. Здесь рыбка — это лосось килограммов так на пять-шесть. Меньше, я думаю, даже не о чем разговаривать, иначе зверюга не накушается и придется идти еще. А так как снова идти за рыбой в цех — это довольно опасное мероприятие и можно вылететь с работы, то лучше рисковать один раз. Так что мы берем рыбину побольше, потихоньку пробираемся мимо камер и выходим на рампу. Благодарное животное хватает лосося и удаляется к воде, а мы с чувством выполненного долга возвращаемся на линию, где супервайзер уже рвет и мечет потому, что наш английский напарник Давид грузит коробки один.

— Ничего, пускай поработает, мы за него и так все время пашем как подорванные, — зло произносит мой новый литовский друг.

Мы становимся рядом с Давидом и начинаем работу. Монотонность и однообразие движений развивают мускулы, но потихоньку начинают убивать мозг эмоции. Зато есть время подумать о чем-то. Раз работа не требует применения ума, нужно занять его чем-то другим. Мой ум все чаще занимают мысли о том, почему я потерял все, что у меня было, и как я очутился здесь.

Я мог предполагать в своей жизни многое, но только не рыбный завод. Если бы кто-то знал, как часто я вспоминаю предыдущие годы. Нормальную квартиру, поездки по миру, интересную работу. Как же было интересно самому придумывать дизайны тюнинговых машин, а потом воплощать их в реальность!

Как приятно было делать что-то новое! Как безумно здорово было что-то создавать, радовать людей. Тогда я и не думать не мог, что настанет время, когда каждое утро нужно будет идти в холодный цех и заниматься тупой монотонной работой, весь день грузить руками тяжелые ящики и переносить все болезни на ногах.

Кстати о простудах. При такой работе она схватывается на раз-два, причем регулярно каждые две недели. Сначала пару часов ручная погрузка, потом час перерыва на роботов, ты стоишь рядом с линией, а разгоряченное тело остывает. И вот вам, пожалуйста: сопли, кашель и больное горло. Больничный? Ну что вы, у нас некому работать. Все, что вам светит, уважаемый Алекс, это не забыть в перерыве выпить растворимый «Колдрекс» и взять с собой таблетки в цех.

А может быть, мне все это за то, что я мало уделял времени своей семье? Может быть, потому, что я не ценил того, что семья была рядом? Может быть, мне дали по-настоящему попробовать, что такое, когда рядом нет сыновей? Судьба загнала меня на край географии и создала неимоверные трудности для того, чтобы я пришел в себя? Упал с небес на землю? Так я вроде не зазнавался и «звездной болезнью» не болел.

А может быть, болел, но не чувствовал этого? Не замечал? Как бы там ни было, меня «приземлили», и посадка была очень жесткой. Я как огромный самолет без шасси со всего размаха врезался в бетонную полосу и продолжаю пропахивать ее носом, двигаясь по инерции и разваливаясь на куски.