Журнал Русская жизнь - Гражданская война (октябрь 2008) Страница 17

К вечеру нас уже отпускали. Правда, возникла проблема: шофер нашей машины успел во всем признаться. Стражи порядка решили проблему с присущей им изобретательностью. Беднягу снова вызвали на допрос, обвинили в том, что он оклеветал честнейших людей, и снова избили. После чего показания, естественно, изменились.

Можно было идти домой. Но, черт возьми, начинался очередной комендантский час. Оставаться еще на одну ночь в обществе гостеприимных милиционеров почему-то не хотелось. Наши хозяева, однако, теперь страшно боялись, как бы с нами чего не случилось. Выйдете на улицу, а там другие менты. Опять загребут!

Решение было найдено простое и почти гениальное: к метро мы шли под конвоем спецназовцев в масках и при полном вооружении. Доведя нас до станции, они сердечно попрощались, заметив, что держались мы хорошо, а Ельцин - козел. Но приказ, сами понимаете.

Ранним утром уже у меня дома появился испанский журналист Рафаэль Пок. Разглядывая синяки и ушибы, он подробно записывал рассказы о том, кого и как били, причмокивая от удовольствия и вскрикивая: «Потрясающе! Великолепно! Какой сюжет!»

Приятно иметь дело с профессионалом.

За пятнадцать лет, прошедших с тех пор, изменилось многое, в том числе и наше собственное сознание. Быт и нравы Москвы стали другими, вчерашние противники власти стали ее поклонниками, а ее бывшие поклонники жалуются на «обманутые надежды» в эфире «Эха Москвы». Страна живет - вернее, некоторое время жила - в условиях стабильности. Но время от времени возникает вопрос: а как будут вести себя люди в случае очередного политического кризиса? И так ли сильно изменились общественные нравы, чтобы мы с уверенностью могли утверждать: в российской столице стрелять больше не будут…

Михаил Харитонов

Девяносто третий год

На что мы способны

Диктофон хрюкнул: пленка кончилась.

Я вскрыл приборчику черное пузико, осторожно выпотрошил и сунул свежую кассету - последнюю, кстати, больше не купил. Кассета не лезла, я вытянул ее, перевернул, поставил на перемотку.

Генерал смотрел на мою возню неодобрительно. У него-то все делалось четко, на раз-два, по схеме - и во времена Подразделения, и теперь, в охранном бизнесе. Я, в свою очередь, не то чтобы считал себя творческой личностью, - такие мысли меня перестали посещать еще в институте, - но с раз-два не дружил и к четким схемам относился без должного уважения. Это было зря, но понял я это только потом. Впрочем, мы вообще мало чего понимаем вовремя. Сова Миневры вылетает в сумерки, когда она уже на хрен никому не сдалась. Как и генеральские мемуары, которые я было взялся записать, расшифровать и привести в божеский вид.

- И чего он тогда? - я уже знал, что разговор прекращать нельзя, генерал мог уйти в себя и потом не найти зацепки в памяти. Однажды мы с ним уже так застряли, когда он рассказывал про Афган, - там было интересное, а потом заголосил мобильник, генерал напрягся, и я почти физически почувствовал, как интересная фактура просыпалась мимо. Фактура, конечно, а не факты. Факты генерал излагал как по писаному: в таком-то году Подразделение выполняло такие-то задачи, в таком-то такие-то, с датами и именами. Схему помещений в школе номер 12, где двое дезертиров захватили в заложники девятиклассников, он, похоже, помнил. А вот какая была погода, что передавали по телевизору - нет.

Но тут- то все было близко -ну, относительно.

- Что он? - генерал потер лоб. - Сказал и ждет. Все сидят молча. Тогда он спрашивает: вы будете выполнять приказ президента? Мы все молчим. Он тогда сделал паузу и спрашивает: вы не будете выполнять приказ президента? Мы опять все молчим. Он посмотрел и вышел, дверью хлопнул. Потом Барсуков объявил, что или мы идем, или он подпишет приказ о расформировании.

- Я там был, - зачем-то сказал я. - Ну, не в самом Белом доме. Не дошел. Там уж все перекрыли.

Генерал смотрел в потолок. Ему давно было все равно. Мне - нет. Мне хотелось понять, почему все получилось так, как получилось.

- Вы же могли, это… - осторожно начал я, не зная, как сказать. - На той стороне тоже была законная власть.

Генерал посмотрел на меня без понимания. Потом махнул рукой.

- Крови мы не хотели, - сказал он, наконец. - Ничьей. Один м… к оттуда с нами по спецсредству связался. Говорил, что вешать нас будет.

- А что потом с ним стало? - поинтересовался я, слушая, как мотается пленка и тоскливо ноет слабосильный моторчик.

- Тогда все на нервах были. Мало ли чего кто говорил. У нас все-таки какое-то понятие осталось - люди все военные… Ну что там у тебя, пишет?

Я нажал клавишу.

***

Количество исторической правды, собранной любителями и профессионалами о московских событиях девяносто третьего года, поменьше, чем вокруг убийства Кеннеди, но по российским меркам - внушительно. В интернете есть несколько сайтов, где подробнейшим образом реконструировано - по дням - как оно там было. Остались кое-какие материальные свидетельства - начиная от самодельного мемориала вблизи Белого дома (не знаю, жив ли он еще: при Ельцине не трогали, а в эпоху стабильности могли и вынести, некрасивая штука - фотографии мертвых людей, это ведь, наверное, мешает законодательной работе) и кончая следами от пуль в тоннеле, соединяющем корпуса в останкинском телецентре. Лучше сохранились слова: начиная с текста Указа № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации» и кончая письмом Дудаева: «Правительство Чеченской Республики одобряет подавление коммунистическо-фашистского мятежа в Москве», и еще письмо российской интеллигенции того же содержания. А также фотоархивы, видеозаписи, тома мемуаров, вороха воспоминаний. Могилы, наконец.

И я не хочу лить в это море несколько своих жалких воспоминаний. Чужих тоже - хотя сколько-то любопытного материала как раз по этой теме у меня бы нашлось, включая ту кассету, о которой выше, и еще кое-что. То есть это, наверное, все интересно, и надо бы сохранить для истории. Но вопрос о пользе и вреде истории для жизни со времен Ницше не разрешен окончательно. Скорей, больше вреда - люди клеют танчики или спорят о форме пуговиц на ширинке офицера вермахта, и будут это делать, даже если НАТО нападет. Потому что их интересует неизменное и завершенное, а не то, что на улице.

Разумеется, события записаны и подшиты в скрижали двух противоборствующих российских идейно-политических сил - условных «демократов» (которые теперь «либералы») и условных «патриотов» (которые сейчас по большей части «националисты»). Не буду цитировать Новодворскую и прочих идеологических монстров. Мне больше запомнилась одна интеллигентная тетенька, которая в 2003 году с удовольствием написала в интернетном дневничке: «Десять лет тому назад наши танки раздавили большевистскую сволочь». Мнение это с удовольствием поддержали все приличные люди. Неприличные - то есть «патриоты» - разумеется, скрежетали зубами. Я тоже. Я тогда возненавидел эту дурную тетеху даже больше, чем тех ментов, которые забивали насмерть людей по подворотням. Сейчас я отношусь к ней ни на скрупул не лучше и не теплей, но уже, как говорится, без живого чувства. «Прошло».

Да, прошло. События девяносто третьего стали именно что историей, окончательной, бесповоротной, бессмысленной.

Проверяется это простым мыслительным экспериментом. Можно ли воспользоваться какими-то обстоятельствами в текущей политической ситуации? Если да, то эти обстоятельства еще не совсем история, еще что-то дымится. Если нет - значит, все.

Так вот. Например, «ветеран Отечественной войны» - это вполне себе политическая позиция, причем сегодняшняя. Найти бодрого старичка, который Берлин брал, вывести его на трибуну, и все будут его слушать. А вот защитника Белого дома - ну, будут, но не больше, чем любого другого. Этот факт биографии ничего ему не прибавит: ни лишнего внимания, ни даже лишнего возмущения - вне зависимости от того, из кого состоит предполагаемая аудитория.

Ибо Вторая мировая до сих пор остается чем-то актуальным - хотя бы потому, что итоги ее пересматриваются. Итоги девяносто первого, может быть, когда-нибудь тоже будут поставлены под сомнение. Но итоги девяносто третьего пересматриваться не будут. Во всяком случае, я не могу себе представить такого варианта развития событий, даже в самой смелой фантазии. С этим покончено - именно как со сколько-нибудь живой реальностью.

Осталось эти итоги подвести.

***

Сейчас трудно вспомнить, кто, собственно, был сторонами конфликта. Формально это было вооруженное противостояние двух ветвей власти. На самом деле это был конфликт эпох.

Упомянем все же формальную сторону. Поссорились друг с другом президент РФ и Верховный Совет того же государства.

Сначала о последнем. ВС РФ имел почтенную историю: некогда он назывался Верховным Советом РСФСР. Это был квазипарламент, орган, мало чего решающий, поскольку русские территории управлялись напрямую союзным руководством. Из девяти председателей его (с тридцать восьмого по девяностый год) в народной памяти остался только Жданов, из двенадцати председателей президиума - никто. Тринадцатым стал Ельцин, к которому перешли в конце мая девяностого года все полномочия. После чего Ельцин сделал себя президентом, а опустевшее кресло сдал Руслану Имрановичу Хасбулатову, которому был многим обязан.