Герберт Уэллс - Утро богов Страница 17

Ну, вот, еще совсем немного времени, и мы дойдем до края огромной морщинистой горы, закрывающей вход в нашу бухту. Человек, приплывший издалека, может и не заметить этого потаенного залива. Говорят, здесь и начинался наш город, скрываясь от глаз морских разбойников. Но теперь улицы раскинулись далеко на излучине берега, дома прихотливо выбегают из-за обрушенных прибоем скал, а дальше полосатым зеленым ковром тянутся виноградники, в клетках каналов желтеют квадраты полей, из садов красными гребнями взмывают крыши усадеб. Надо готовиться. Захождение в бухту — маневр сложный, он требует сосредоточенности.

— Поворот вправо на румбе двести семьдесят.

— Есть.

— Закончить поворот.

— Есть, закончен…

— Скорость сорок три.

Уже недолго ждать… Вот-вот, как обычно, я прикажу убрать крылья; затем — приготовить корабль к плаванию в узкости. Машины на стоп… Швартовая команда размотает концы. Из домишки КП, прилепленного над двухсотметровым обрывом, придет «добро» на проход и сообщение, что место у стенки свободно.

Я привык, прирос к родной бухте, как, говорят, прирастают к протезу, но каждый раз саднит внутри, когда захожу в ее узкое извилистое горло. Вода покрыта радужными вавилонами, она темна и непрозрачна, словно грязное коричневое стекло, однако я буквально вижу груды железа, ржавеющего на дне. Здесь не водится рыба, не летают чайки. Ближе к берегу лежат хищные туши подводных лодок, у них кусками ободрана стальная шкура, между ребрами полыхают слепящие зарницы электросварки. В глубине залива у причалов дремлют наши ПСК. До революции вокруг бухты стояли частные особняки и гостиницы, было курортное местечко, райский уголок, и греки-рыбаки, потомки эллинских переселенцев, продавали рыбу болезненным москвичам и петроградцам. Дома в большинстве сохранились, уютные, с лепкой на фасаде. В одном из них живал знаменитый русский писатель, друг и собутыльник отчаянных «листригонов». Теперь вид у зданий удручающий, многие окна забраны фанерой. Город засекречен, все подмял флот. Только выше по склону заграждающей бухту горы оканчиваются наши владения. Там вовсю развернулась камнедобыча. Склоны изъедены ямами, громовые вздохи взрывов и скрежет экскаваторов подчас заглушают все звуки военно-морской базы…

Напротив этой горы, в открытом море, две недели назад чуть было не погибла Ариша. По ее данным, скорее всего здесь должна находиться потонувшая статуя, и оттого, получив рабочую смену батискафа, гоняла она «Тритон» до последнего издыхания. Водитель протестовал, но когда Арина увлечется чем-нибудь, с ней не поспоришь.

«Тритон» на полной скорости вошел в проход между донными скалами. Когда широкий коридор вдруг сменился расселиной, усталый водитель не успел среагировать. Винты с разгона воткнули аппарат в жесткую щель. Ужасный скрежет чуть не лишил Арину сознания, толчок бросил ее на стенку кабины. Свет погас, затем сменился более тусклым — были повреждены главные батареи, и включился резервный аккумулятор.

Водитель, молодчина, первым делом бросился помогать спутнице. Она отделалась здоровенным кровоподтеком на скуле (виден до сих пор) и ободрала костяшки пальцев. У гидропилота кровь текла из десен. Оба порадовались тогда, что целы прозрачный обтекатель — «забрало» и иллюминаторы шаровой кабины. Иначе людей уже смяли бы в лепешку потоки воды, ворвавшиеся под давлением ста атмосфер.

Немного придя в себя, связались с судном-маткой. Оттуда велели не паниковать и не принимать поспешных решений. Водитель выбросил на тросе аварийный буй, и они стали ждать.

Откуда им было знать, злосчастным, что на поверхности разыгралась буря, сопровождаемая мощными магнитными помехами? Судно не могло ни пробиться к месту аварии, ни предупредить «утопленников»… Час прошел, и другой, и третий: дыхание сделалось колючим, воздух липким. Наконец, умываясь седьмым потом, раздевшись почти донага, Арина и водитель решили действовать сами.

Нажатием соответствующих клавиш были сброшены винты, забортные манипуляторы, обтекатель и кормовое крыло. Когда это не привело к всплытию «Тритона», водитель решил (и правильно), что вода заполнила кормовой балластный танк, и отделил половину аккумуляторных батарей, весом около полутонны. Напрасно. Они не могли знать, что корма не только искорежена, но и придавлена обломками свалившихся глыб, чье подножие расшатал ударом батискаф.

Оставалось одно — надеть гидрокостюмы и выскользнуть через боковой люк. Но, как только они начали одеваться, раздался хруст, и по выпуклому стеклу переднего иллюминатора зазмеилась трещина. Устрашающе поскрипывая, «Тритон» наклонился на левый борт. На него медленно сползал, наваливался стронутый с основания монолит, который даже в воде весил не один десяток тонн.

Несмотря на ужас, охвативший их, от которого хотелось просто лечь на пол и закрыть глаза, борясь со слабостью. Арина и водитель мигом напялили гидрокостюмы, проверили подачу кислорода в баллонах. Затем водитель дрожащими руками открыл кингстон в полу…

Дождавшись, пока ворвавшаяся вода перестанет подниматься, а стало быть — наполнив легкие воздухом, уплотненным до ста атмосфер, они бросились к люку. Но тут «Тритон» под тяжестью глыбы наклонился еще больше, и нижний край крышки оказался заклиненным.

Все последующее происходило как бы в сонном кошмаре. Бешеные попытки отодрать проклятую крышку — ударами ног, ножом, стамеской; мягкие, неумолимые толчки наседающей глыбы, леденящий душу скрежет и хруст сминаемого корпуса…

И тут произошло событие, которому — в пересказе Арины — я бы, честно говоря, не придал особого значения, посчитав его мутью перепуганного мозга. Но в памяти моей накрепко засели россказни штурманского стажера Мохнача, а потому я призадумался.

Будто бы, пока они надрывались около люка, что-то светлое мелькнуло за правым, высоко поднявшимся иллюминатором. Ариша, хотя и была уверена, что это просто рыба, все же невольно оглянулась на движение — и увидела, как за круглой рамой скрывается сильная, безупречной формы женская рука. Рука была молочно-бела и, кажется, чуть прозрачна, как тело медузы. Мгновенно прилипнув щекою к стеклу, в водной толще увидела Арина искаженную оптикой, удаляющуюся по дну стройную белую женскую фигуру.

Потом закаленное, неподвластное ударам бронестекло с каким-то одушевленным вздохом рассыпалось, и акванавты на мгновение остолбенели от потрясающего зрелища; удерживаемая воздушным пузырем, замерла за окном водяная масса со взвешенными в ней рачками, парой зазевавшихся бычков…

Не размышляя более, Арина схватила водителя за руку и ринулась вон из батискафа.

Подъем казался долгим, точно школьный урок в детстве… Как учили ее на курсах подготовки, Арина все время выдыхала, «стравливала» воздух, поскольку он ощутимо расширялся в груди и давил на ребра. Она задыхалась, в ушах стоял раздирающий звон, в голове — нестерпимая ломота; она была глуха и слепа, не могла ни вздохнуть, ни крикнуть. Мириады игл кололи изнутри в глаза, в гортань, в кончики пальцев — то «закипала» кровь, отдавая кислород.

Все же милая моя оказалась выносливее гидропилота и ближе к поверхности помогла ему открыть вентили на баллонах — раньше это было бы опасно.

Ракетами вылетев из воды, они тут же сорвали маски. Шторм давно утих, ладонь моря мощно и бережно покачивала акванавтов. А за выпуклой свинцовой равниной, у самого горизонта, был приклеен к тучам словно вырезанный из черной бумаги силуэт судна-матки. Оно шло на помощь.

Что-то заурчало в глубине, Арина испуганно рванулась прочь… И вот — вырвались громадные пузыри воздуха, а за ними радужное, быстро расходящееся пятно масла. То далеко внизу скала покончила с беднягой «Тритоном».

Самое интересное, что и после этого Арина ни на секунду не почувствовала себя беспомощной: наоборот, она отдыхала среди пустынного моря, как беспечная гостья, под защитой Той, белорукой…

О Любовь беспредельная, согревающая ойкумену! Что же было на свете, когда еще не было тебя? Мне кажется, Ты жила от века, иначе просто не рождались бы миры и дети. Хотя предания наши говорят иначе, называя Тебя то дочерью Зевса и океаниды Дионы, то божеством, не имеющим родителей, явившимся из кровавой пены, когда над океаном был оскоплен праотец богов и людей Уран. Потому и зовут Тебя Афродитой — Пенорожденной, и первое из прозвищ твоих — Анадиомена, Возникшая на поверхности моря… Давно это было, еще до того, как надменные боги поселились на Олимпе. Вместе с тобою из крови и семени Урановых слепились неуклюжие гиганты, грозившие затем самому Громовержцу, и злобные крылатые Эриннии — ибо гордыня и вражда столь же древни, как и Ты.

Говорят еще, что пришла Ты со знойного Юга, пережив погибшие великие царства. В стране Кадма называли тебя Астартой, в Междуречье — Иштар, на Ниле — Исидой, в Малой Азии — Кибелой… Вокруг Тебя витают голуби, к ногам Твоим льнут усмиренные львы и медведи, на челе Твоем розы, мирты, фиалки, но Ты опаснее и страшнее, чем сам Арес в неуязвимой броне, с мечом, способным косить целые армии. Недаром родились от Тебя и жестокий Эрот, стрелами разящий сердца бессмертных и смертных, и Фобос — Страх, и Деймос — Ужас! Но от Тебя же — и светлая, прелестная Гармония. Ты разрушаешь и созидаешь. Ты своенравна и часто идешь против воли Тучегонителя: так, помогала Ты защитникам обреченной Трои, поскольку был среди них Твой сын Эней, и спасла в бою своего любимца Париса, того самого, что назвал Тебя прекраснейшею из богинь, кому подарила Ты Елену, ослепительницу мужей. Диомед ранил тебя в нежную, могучую руку — что ж, не избежал дерзкий измены жены и смерти на чужбине… Кто устоит против Тебя? Свой пояс Ты передала Гере, и этого было достаточно, чтобы соблазнить царя всех живущих. Помогая страстно любящим, Ты сурово казнишь тех, кто грешит против Любви, и вот — убит собственными конями надменно-целомудренный Ипполит, превращен в цветок самообожатель Нарцисс, принуждена любить быка гордая Пасифая, чей отец раскрыл тайну Твоих любовных забав…