Александр Шубин - Ритмы истории Страница 17

Крушение подобного режима откроет дорогу новой эпохе — развитому информационному обществу. Его модель, вероятно, будет основана на свободных ассоциациях производителей информации, регулируемых неким подобием центра, авторитет которого будет опираться прежде всего на превосходство знания (такая структура может быть воспроизведена путем сравнения признаков информационной эпохи и признаков периода синтеза). Вероятно, стратификация этого общества будет определяться уже не столько социальными признаками, сколько соотношением в психике субъектов духовного, косного (в данном случае — деструктивного) и животного начал. Соответственно, и динамика сил будет далека от привычной нам социальной логики. Поэтому мы ограничимся здесь только предположением, что смысл этой эпохи будет заключаться в подготовке человека к переходу к новому, надцивилизационному состоянию, для которого характерно абсолютное преобладание информационного начала. Сам процесс такого перехода будет проходить в эпоху импульса, смысл которой легче обсуждать в рамках теологии, чем социально-исторического исследования.

АНАЛОГ ТАБЛИЦЫ МЕНДЕЛЕЕВА ДЛЯ ИСТОРИИ?

В заключение повторим, что взаимодействие в социальном организме косного, животного и духовного начал порождает эффект регулярной смены определенных этапов общественного развития, в каждом из которых в смягченной форме повторяются те же этапы и так далее. Черты этапов и закономерности их смены были описаны выше. В краткой работе мы не могли рассказать обо всех нюансах этой периодической структуры общественного развития. Однако важно другое: историческое развитие подчиняется вполне конкретным закономерностям, исследование которых позволяет составить объективное и сравнительно точное представление не только о прошлом, но и о будущем.

Неужели история настолько предопределена и многообразна? Но со школьных лет мы знаем, что весь окружающий нас мир состоит из сотни элементов таблицы Менделеева. Периодический закон, обнаруженный Д. Менделеевым, позволяет многое объяснить в мире, но он не превращает природу в серое однообразное повторение уже пройденного. Кроме того, закон Менделеева не «отменяет» бездонной сложности атомов и их частиц, по поводу структуры которых до сих пор ведутся горячие споры — не менее жаркие, чем дискуссии о психологической структуре человека. В этом отношении окончательной «точности» и «предопределенности» не достигнут ни естественные, ни гуманитарные науки. Но это не мешает нам стремиться постичь хотя бы элементы истины, чтобы в бескрайнем лабиринте исторических развилок и развилок своей души иметь хотя бы общее представление о том, в какую сторону ведет очередной поворот, каковы контуры будущего, какой наш шаг послужит совершенствованию, а какой — деградации. Мы не можем «перепрыгнуть» через стенку лабиринта, но мы можем обойти ее, имея общее, а иногда и детальное представление о том, где находимся. История диктует нам довольно жесткий алгоритм развития, который не терпит ни «прыжков выше головы», ни попыток «остановить время». В то же время развитие не фатально — оно полно малых и больших развилок, которые позволяют направить развитие неизбежного исторического этапа по руслу того или иного варианта, уменьшить издержки исторического шага. В знании нет рецепта против неизбежного, но оно позволяет подчинить неизбежное своему духу. Глупого судьба тащит, мудрого — ведет.

Приложение

Выдержки из «Гармонии истории»[1]

Ссылка по сноске #9

Вокруг личности Петра не одно столетие происходят дискуссионные схватки. Как правило, историки и публицисты, для которых смыслом прогресса является государство, отзываются о Петре положительно; те же, для кого приоритетно общество, — с осуждением. Нам предстоит не столько высказать свое отношение к этому государю, сколько найти ему место в ряду периодов, тем более, что вслед за формированием XVII века наступает «развилка», т. е. можно двинуться в сторону реакции, можно — в сторону патернализма. А может быть, Петр избрал свою дорогу?

К сожалению, и Петру I, и прочим государям не удалось выбрать нечто третье. Его политика, часто отождествляемая в истории с реформизмом и модернизацией, несет в себе явные черты реакции. Переворот 1689 г., в результате которого Петр получил реальную власть, положил конец планам фаворита правительницы Софьи Алексеевны Василия Голицина начать умеренные преобразования в пользу введения парламентарных институтов[2] (своего рода подтверждение победы над «бухаринизмом»). Дальнейшие преобразования Петра, какими бы западными вывесками они ни прикрывались, всегда преследуют одну цель — изыскать средства накачивания мускулов государства. Попытка стрельцов, доведенных до отчаяния непривычными для них условиями службы, сопротивляться этому курсу (стрелецкий бунт 6-17 июня 1698 г.) вызвала первую волну широких репрессий. Проведенный осенью того же года «стрелецкий розыск» привел на плаху около тысячи стрельцов[3].

Вспомним 1929 год. Сталин и его подручные приступают к радикальной перестройке общества. В чем ее смысл? Самоуправляющееся крестьянское хозяйство уничтожается (равно как и хрупкая, но экономически эффективная сеть самоуправляемых кооперативов)[4] и заменяется абсолютно послушной системой крупных сельских «мануфактур» — колхозов. Официальная пропаганда кричит о том, что сообща легче можно будет применять трактора, но эта идея еще ничем не подкреплена — тракторные заводы пока лишь в проекте. Когда же производство наладится — технику оставят у государственных МТС. Зато председатель колхоза не сможет отказать в поставках правительству. Председатель, а не крестьянин распоряжается хлебом — голодать он будет последним, однако перед НКВД отвечать — первым.

Огромная масса колхозного хлеба должна быть направлена строителям гигантских заводов (гигантами легче управлять неповоротливой бюрократии), производящих не то, что нужно крестьянам, а то, что пожрет военно-промышленный комплекс и другие части государственного организма.

Такая система не терпит инакомыслия, зато нуждается в большом количестве специалистов. Сделать из специалиста конформиста, загнать крестьянина во «второе крепостное право» может страх — проводятся показательные политические процессы («Промпартии», «Трудового крестьянского союза», меньшевиков), начинаются массовые репрессии против крестьян.

Военная истерия (при том, что на Россию никто не нападает) сочетается с готовностью расширять торговые отношения с Западом. Причем Россия выступает в качестве сырьевого придатка (растет экспорт дешевого хлеба, древесины и т. д.). Этому немало способствует все более широкое применение рабского труда (концентрационные лагеря). Несмотря на пропагандируемую враждебность к Западу, СССР охотно покупает зарубежные технологии, приглашает специалистов. Стремясь превратиться в мировую супердержаву, СССР опирается во внешней политике не на интересы населения, а на возможность вмешательства в зарубежные конфликты (опора на Коминтерн, широкие операции НКВД за границей, включая похищения политических деятелей).

Не такой ли план лежал в основе политики Петра I? Рассмотрим под этим углом его преобразования. 1699 год — удвоение налогов с купцов под предлогом введения муниципалитетов. Муниципалитеты потом легко были вмонтированы в систему абсолютной монархии, а налоги продолжали быстро расти. Постепенное сведение на нет власти высших коллегиальных органов, способных принимать самостоятельные решения. Сталин пытается это делать, но дважды терпит поражение — в начале 1930 года — крах первого этапа коллективизации; в 1932 году «дело Рютина» (последователя Бухарина), потребовавшего устранения Сталина «любыми средствами». Попытка Сталина добиться расстрела Рютина не удалась вследствие сопротивления Политбюро.[5] Причина особенностей сталинского правления кроется и в том, что цари в 1671–1698 гг. провели «дополнительную» подготовку к введению абсолютизма (об этом периоде «выпавшем» из XX века, мы уже упоминали) и имели больше «конституционных» оснований на единоличную власть. В то же время при большевиках существует абсолютизм Политбюро, которое и можно рассматривать в этот период в качестве «коллективного Петра». Позднее Сталин догонит абсолютных монархов XVIII века.[6]

В 1700 г. казна накладывает руку на церковные доходы. Откровенно фискальный характер носит городская реформа. Дополнительный канал поступлений открывает денежная реформа (новое, более аккуратное, чем в XVII веке, введение медных денег) — монетный двор за два послереформенных года увеличил производительность в девять раз (9, с. 78). С началом Северной войны (Петру, в отличие от его аналогов, представился случай ввязаться в драку)[7] резко возрастают налоги, что вызывает разруху и голод, поборы взимаются со всего — с бород, цвета глаз, гербовой бумаги. Но главное достижение этой политики — окончательное закрепощение крестьянства: в 1718–1721 гг. проводится всеобщая перепись населения, и теперь каждый крестьянин закреплен за определенным поместьем (словно колхозом). Конечно, приусадебный участок колхозника гораздо меньше крестьянского надела, но ведь эта разница количественная. XX век несет с собой больший индустриализм, норовя и сельское хозяйство перестроить по образцу фабрики.