Витаутас Петкявичюс - Корабль дураков Страница 18

Генералы несколько раз уходили в отдельную комнату советоваться, а мы в ожидании ответа курсировали между военными и Ландсбергисом, пока в 22 часа 14 января не усадили обе стороны за стол переговоров. Наконец мы вынудили отменить приказ о введении в Вильнюсе комендантского часа. Тогда и люди стали расходиться от парламента.

Не могу передать словами напряжение того дня, но попробую дать оценку действиям обеих сторон. Этот грозный эпизод Я вспомнил только для того, чтобы иметь возможность еще раз заявить: сами военные без приказа или устного разрешения не могли даже тронуться с места. Сейчас, опираясь на собственный опыт и побывав во всех горячих точках, могу сделать достоверный вывод, что и эта трагедия, Михаил Сергеевич, произошла не без Вашего ведома. Так было в Карабахе, Сумгаите, Баку и Оше, так было в Фергане, Тирасполе, Цхинвале и Тбилиси… Поверьте, мне очень хочется ошибиться, но все делалось по одному сценарию, о котором Вы, как обычно, якобы ничего не знали, не понимали, разводили руками и уже с опозданием посылали нас, свою пожарную команду, все выяснить, но и нас по заранее заготовленному плану задерживали на полпути.

Работал один сценарист, но, самое странное, с обеих сторон. Кто отдал приказ, кто нашептал, кто велел Ландсбергису заранее, за два дня собирать людей к парламенту, если Вы ничего не знали о штурме?

Почему было разрешено задержать и избить русскую депутацию, если Ландсбергису о ней сообщили заранее?

Почему позволяли Терляцкасу и ему подобным, учинять безобразия перед Северным городком?

Кто предупредил Буткявичюса о том, что, во избежание кровопролития, в штабе было принято решение стрелять холостыми?

Он в течение двух дней кричал об этом по радио и через мегафон…

На эти вопросы сегодня и я могу ответить: в совещании у военных участвовал не только Миколас Бурокявичюс, но и представители КГБ, подлинные авторы «Черного сценария».

О подготовке военного переворота неожиданно узнал и я. Меня принял Бурокявичюс и, не спрашивая о цели моего визита, предложил стать членом Комитета национального спасения. Изрядно удивившись, я спросил, кто придумал эту глупость, ведь без армии осуществить подобный замысел невозможно.

— Если будет нужно, будет и армия, — ответил он.

— Вы безумцы, ответил я и спохватился, что поспешил. — Хорошо, допустим, я согласен. А кто будет председателем комитета, ты?

— Нет, мне нельзя, будь ты.

— Хорошо, я уже председатель, а что дальше?

— Все делается на высшем уровне.

— Но что конкретно?

— Пока что это секрет.

— Я пришел к тебе просить газетной бумаги. Дашь ее на задуманную мной газету?

— Если пойдешь, дам.

— За такую низкую цену — такой огромный риск?

— Подумай, как следует, ведь ты же коммунист.

— Ты считаешь, что без партбилета я неспособен думать? Ничего не добившись, я уведомил об этом руководство КПЛ, но там только усмехнулись. Когда подошел Касперавичюс спросить моего согласия, я ответил со смехом:

— Дураки, Ландсбергиса надо сбрасывать навозными вилами, а не танками. Вы преступники, а этот тип ведет с вами двойную игру.

Этот мой ответ он опубликовал уже после событий 13 января, выгораживая себя. Более того, когда «каспервидение»l стало для Бурокявичюса обузой, он предложил мне взять на себя это дело. Теперь уже было не до смеха:

— Миколас, это преступление, предлагайте Чепайтису. Сидевший рядом Касперавичюс мне спокойно ответил: — Мы об этом уже говорили с Вагнорюсом. Он согласен. Будет создан специальный общественный комитет.

Эти слова пробудили во мне странное подозрение. Об этом я рассказал Ю. Весялке и А. Бендинскасу. Они согласились, что предложение более чем интересное. Мы пригласили к себе Касперавичюса. Он торопил нас с принятием решения и сказал, что согласие на это дано Москвой, но с одним условием: чтобы телевидение не служило одному лишь Ландсбергису. Мне снова показалось, что дурно запахло. До сих пор не могу понять, каким образом в эту аферу оказался замешанным Г. Вагнорюс. Поэтому я вынужден повториться: сценарий осуществлялся с обеих сторон, а пострадали невинные люди.

1 Так называли телевидение, которым ведал Касперавичюс.

Кроме того, скажите, кого третьего июня представляли члены Инициативной группы? Кто их делегировал? Кто их выбирал и обязал на такой шаг? Где эти организации, общества, союзы? Где те полномочия, статьи, пресс–конференции или выступления по телевидению? Спросите Ландсбергиса, где постановление об избрании его председателем «Саюдиса»? Такого документа не было и нет. Кто уничтожил или спрятал протоколы Инициативной группы, коли таковые имелись? Если найдется что–то, я готов снять большую часть своих обвинений. Но ничего нет. А если в группу и было привлечено десятка полтора известных и признанных обществом деятелей, то они были нужны только для прикрытия. Сегодня это никому не нужно доказывать, но в то время мы находились под воздействием необычайной эйфории, поэтому о какой–либо подлости «своих» боялись даже подумать.

Мы, старые идиоты, были рабами идеи. Готовили академические мониторинги, писали экономические и политические трактаты, создавали законы, которые, как оказалось, никому не были нужны. Сколько бессонных ночей и творческого полета ушло на это творчество, превращенное ландсбергистами в обычную макулатуру.

Вспоминаю, я шел на встречу с Николаем Слюньковым.

С этим интересным человеком я познакомился в Минске. В то время он был директором тракторного завода. В столице Белоруссии проходила декада литовской культуры и искусства. Нашу группу опекал Слюньков. После всех торжеств за бокалом вина мы с ним крепко поспорили и не заметили, как «набрались». Гостеприимный хозяин утром поднял нас довольно рано и предложил опохмелиться. Во время «лечения» мы еще сильнее сцепились, за что дома я получил нагоняй. Я понял, что мои разглагольствования были записаны. Антанас Снечкус выговаривал мне:

— Свиньи эти гуды[6], но и ты не лучше…

— Кто бы мог поверить? На таком уровне!

— Подслушивают и повыше. Твое счастье, что белорусы не намного отстали от тебя… Здесь работали другие, наши…

Во второй раз со Слюньковым мы встретились как старые приятели на шестидесятилетнем юбилее писателя Василя Быкова. На телевидении мою приветственную речь основательно обкромсали. На следующий день, улучив момент, я подошел к Слюнькову. Теперь он уже был первым секретарем ЦК КП Белоруссии, поэтому о каких–либо спорах не могло быть и речи. Я только пошутил:

— Неужели длинная колбаса так опасна?

— Не понимаю тебя, — ответил он.

— Когда поздравляли Васю, я в своем выступлении сказал, что длинная колбаса лучше, чем длинная речь… Все это вырезали.

— Не может быть.

Мое приветствие во второй раз было показано полностью, а мы с ним по такому случаю еще раз пропустили по бокалу, но на сей раз только шампанского.

Вот теперь, появившись в нашем ЦК, он меня узнал и подошел:

— Здорово, писатель!

Такой фамильярностью член бюро ЦК КПСС выдал мне очень большой вексель, поэтому наши деятели поспешили включить меня в сопровождающую его свиту. Тогда он говорил, спорил и учил жизни не таких тузов, как я. Мне оставалось довольствоваться малым.

— Хотите самостоятельности? — сказал один из советников члена Политбюро, доктор экономических наук. — Пожалуйста!.. Но сначала верните 40 миллиардов, которые Союз вложил в вашу республику.

— Вложить вложил, это правда, но сколько забрал? По 58 копеек с каждого заработанного нами рубля. — Отличная водка удесятеряла мою смелость. — Где в мире вы видели такие проценты? Мне кажется, эти инвестиции давно окупились.

— Ты ведь не борщ хлебаешь, а разговариваешь с ответственным человеком, — напомнил мне о моем месте доктор наук.

Старшинский тон меня разозлил:

— А сколько вы вывезли? Не только бекона. Я — о двухстах тысячах… А сколько не вернулось, замерзло, погибло, а сколько еще и сейчас ломают спины?

Он побледнел, но взял себя в руки и с горечью сказал:

— Вывозили не только вас, русских там еще больше оказалось.

Среди них и мои родители.

— Это ваша внутренняя проблема.

— Неправда, если бы была только наша, я сюда бы не ездил.

Я понял, что перегнул.

В конце концов мы согласились, что это некрасивая и непристойная бухгалтерия и что о ней нужно забыть, так сказать, начинать все

с нулевого варианта, т. е. со дня будущего развода.

Я извинился, но тоже с условием:

— Вы эту бухгалтерию нам навязываете, поэтому я и защищаюсь этими всем надоевшими римскими счётами.

Через какое–то время мы опять начали разговор о том, что занимало нас обоих.

— Хотите суверенитета? — учил нас другой подозванный на помощь специалист с еще более высоким научным званием. — Пожалуйста, но тогда расплатитесь или выкупите строения, землю, коммуникации.