Журнал Современник - Наш Современник 2006 #2 Страница 19

Конечно, в Берлине считали Ленина чудаком, утопистом и были уверены, что он, как и все подобные мечтатели, в конце концов плохо кончит. Ну, туда ему и дорога! Однако же социалистическое восстание пролетариата во Франции и Италии — это было бы совсем недурно. Освобождение угнетаемых великороссами народов — еще лучше, особенно если после этого они подпадут под контроль немцев. Бунты в колониях — это великолепный способ ударить в спину Англии. Немцам было, конечно, ясно, что Ленин ни в коем случае не желал победы империалистическому рейху, но это было не так уж важно. Мало ли чего он там считает. Важно было, чтобы Ленин и большевики вышли на арену политической борьбы в России и попробовали осуществить свою программу. Об остальном должен был позаботиться германский генштаб.

Если в 1915 году, когда революцией в России по-прежнему не пахло и настроение у большевиков было соответственное, Ленин в шею выгнал Парвуса, то после февраля 1917 года обстановка в корне изменилась. Революция, о которой еще в январе Ленин не смел и мечтать (он говорил, что мы, представители старшего поколения, “наверное, уже не доживем до решающих боев будущей революции”), наконец началась. Оставаться в эмиграции в этих условиях было равносильно отказу от борьбы за власть и надежд на то, что социалистическая программа большевиков когда-либо будет реализована. Надо было любой ценой прорываться назад в Россию, чтобы принять активное участие в развитии событий там. К тому же немецкие представители разных мастей буквально осаждали скромную квартиру Ленина, провонявшую запахами расположенного во дворе мясоперерабатывающего предприятия. Ехать в Россию через страны Антанты означало почти наверняка быть арестованным и интернированным, как это случилось с Троцким после того, как он выехал из США. Немцы же предлагали проезд через свою территорию в Финляндию, а оттуда прямиком в Петербург.

У нас сейчас много говорят и пишут, что, мол, и деньги на эту поездку немцы дали, и что вагоны поезда Ленина не были опломбированы, и что контакт с германским генштабом он поддерживал, хоть и через третьих лиц. Все это перепевы того, что тысячу раз писалось и говорилось в те годы. Ленин прекрасно понимал, что сиди он под пломбой или не сиди, останавливайся в пути или нет, все равно политические противники постараются объявить его германским шпионом. Более того, он вполне допускал, что по прибытии в Петербург тут же будет арестован. Но другого выбора у него, если он хотел участвовать в революции и определении судеб России, просто не было.

Германским шпионом, как это признают сами германские источники, он никогда не был. Что до неизбежных подозрений и обвинений, то Ленин, видимо, справедливо полагал, что история всех рассудит. Победит революционная Россия, так все эти разговоры и наветы повиснут в воздухе. Не победит — так “укокошат нас с вами”, как говорил он в те времена своим соратникам, на всякий случай предлагая принять меры к спасению для будущих поколений своих работ по теории государства и революции. Его решение 9 апреля 1917 года ехать через Германию, которое и в те дни, и сейчас пытаются изображать как “позорное пятно” на нем самом и партии большевиков, конечно, было в высшей степени драматичным, но политически вполне обоснованным и целесообразным. Как реалист до мозга костей, понимающий необходимость не витать в воздухе, а стоять обеими ногами на твердой почве фактов, Ленин сознательно подчинился обстоятельствам, не имея возможности изменить их. С точки зрения большевика-революционера, его решение не могло быть другим. Ленина ждали в Петербурге единомышленники, за ним стояла партия, предать которую и бросить на произвол судьбы он не мог. Понять тонкую, но решающую разницу между продажей души дьяволу и согласием на временное сотрудничество с ним с целью надуть его можно предоставить будущим поколениям. В конце концов, история судит о своих творцах не по словам, а по делам их.

Неутомимый Парвус попытался устроить встречу следовавшего через Стокгольм транзитом Ленина с руководством германской социал-демократии. Он наивно полагал, что Эберт, Шайдеманн и Бауэр немедленно договорятся об организации социалистических революций в Германии и России и о последующих совместных действиях. Но немецкие социал-демократы не знали, о чем им, собственно, говорить с российскими социал-демократами (а вместе с Лениным, кстати, ехали около 400 социал-демократов и прочих оппозиционеров разных мастей). Воспользовавшись задержкой поезда Ленина, они с удовольствием вскоре сбежали из Стокгольма, попросив Парвуса передать русскому революционеру приветы. Гримаса истории состояла в том, что революцию в России поддерживали не германские левые, а германские националисты и милитаристы — прародители будущих третьего рейха и ФРГ. Левые не знали, что делать в случае победоносной революции в России, и опасались ее. Они пришли в полный ужас, после того как Ленин потребовал мира без аннексий и контрибуций и призвал превратить империалистическую войну в гражданскую. Как и во времена Бисмарка, поворотные решения в германо-российских отношениях принимались не красными и не розовыми, а самыми черными германскими политиками.

Мы еще увидим, что этот феномен вовсе не случаен. Он четко прослеживается на протяжении последующих десятилетий. Ленин пошел сознательно на сделку с “черными”, чтобы выскочить из Швейцарии, где, по собственному выражению, сидел, как закупоренный в бутылке. Если германские империалисты были настолько глупы, чтобы позволить ему развернуться, и даже вручали в его руки факел, который должен был зажечь пожар мировой пролетарской революции, в надежде зажарить на нем свою филистерскую немецкую яичницу, то надо было хвататься за такую возможность. А что до надежд и расчетов кайзеровского правительства, то предстояло еще посмотреть, оправдаются ли они. Ленин рассчитывал обыграть своих противников, как они, в свою очередь, думали обыграть его.

Октябрьская революция была делом Ленина. Это под его руководством она свершилась, поколебав устои всего мира. Немцы, конечно, помогли победить Ленину и большевикам. Из песни слов не выкинешь. Помощь, в том числе финансовая, была, но роль ее не следует преувеличивать. Наверное, позднее, уже в годы советской власти, Берлин был готов отрубить себе ту руку, которой помогал большевикам. Но дело было сделано. Большевики взяли власть, а Ленин возглавил правительство Советской России, в одночасье превратившись из безвестного эмигранта в фигуру мирового масштаба.

Зимой 1917-1918 годов в Брестской цитадели (остальной город был практически весь уничтожен пожаром) встретились представители кайзера и Ленина, чтобы заключить мирный договор. Большевики пришли к власти, пообещав народу прекратить войну, и должны были выполнить это обещание. Немцам мир был нужен, чтобы в последнюю минуту повернуть ход войны на Западе в свою пользу и добиться победы. Казалось, в этом главном вопросе интересы обеих сторон совпадали. Но это было лишь кажущееся совпадение.

Германия желала не просто скорейшего мира, хотя он ей был позарез нужен, ибо она готовила очередное крупное наступление на Запад. Нет, она собиралась, как шекспировский Шейлок, вырезать из тела России солидный кусок, чтобы создать могучую немецкую восточную империю на ее землях.

Не имея возможности оказывать серьезное военное сопротивление (российская армия была разложена, и солдаты разбегались делить помещичьи земли), большевики надеялись использовать переговоры в Брест-Литовске для целей пропаганды, чтобы ускорить начало революционного пожара в Германии.

Силы были неравны. Для вида немцы вначале согласились с советским предложением о мире без аннексий и контрибуций, но только, если на это пойдут и другие участники войны. Те, разумеется, и не помышляли об этом. Поэтому после короткого периода произнесения торжественных речей стороны перешли к обмену упреками и пинками под столом переговоров. Затем Германия набросилась на Россию и принялась выкручивать ей руки, вымогая у нее территориальные уступки и неслыханные контрибуции. Немцы торопились, опасаясь, что советское правительство вот-вот падет, а мирный договор с ним так и не будет подписан. Поэтому, принявшись душить Советскую Россию, они были в то же время озабочены, как бы не переборщить, и в кулуарах жаловались, что с этими большевиками им приходится носиться как с писаной торбой (“rohes Ei” — по-немецки).

В Брест-Литовске заседало странное собрание, пугающее своей мрачной неестественностью и несовместимостью участников. Воспоминания немцев пронизаны брезгливостью и неприятием российских делегатов. Те, в свою очередь, платили им взаимностью. Тогдашний германский статс-секретарь по иностранным делам Кюльманн так, например, описывает торжественный обед, устроенный в честь советской делегации главкомом Восточного фронта престарелым принцем Леопольдом Баварским: “Москвичи, конечно, только из пропагандистских соображений включили в состав своей делегации женщину, прямиком прикатившую из Сибири. Она застрелила непопулярного среди левых тамошнего генерал-губернатора и в соответствии с мягкой царской практикой была не казнена, а осуждена на пожизненное заключение. Эта выглядевшая как пожилая домохозяйка дама, по фамилии Биценко, судя по всему, примитивная фанатичка, рассказывала за ужином принцу Леопольду, по левую руку от которого ее посадили, со всеми подробностями, как она совершила это покушение. Держа в левой руке меню ужина, она показывала ему, как вручала генерал-губернатору (“Он был плохой человек”, — поясняла мадам при этом) объемистое прошение и одновременно стреляла ему в живот из револьвера правой рукой. Принц Леопольд со своей обычной любезной вежливостью слушал с напряженным вниманием, как будто рассказ этой убийцы интересовал его живейшим образом”.