Петр Хомяков - Свои и чужие Страница 22

Колебания ресурсного потенциала на соседних территориях причудливым образом соотносятся друг с другом, что обусловлено изменениями климата, исходными объёмами эксплуатации и т. п. Изменения потенциала, связанные с увеличением территории или её потерями, накладываются на естественные колебания этого потенциала.

Всё это даёт совершенно неожиданные соотношения сил различных государств во времени.

Понятие пассионарности популяции, введённое Л. Н. Гумилевым, с точки зрения ресурсно-экологической не что иное, как режим функционирования популяции на восходящем витке ресурсного потенциала.

Агрессия пассионарной популяции (и государства, ею населяемого) вовне, в том виде, в каком её изображал Л. Н. Гумилев, не что иное, как попытка реализовать стратегию захвата, пользуясь неожиданно увеличившейся мощью.

Трагедия безудержного захвата заключается в её бессмысленности. Если нет существенной разницы в техническом уровне (а именно так по большей части было в древности), то захватываемые территории имеют, как правило, меньший потенциал (иначе они были бы населены более сильными соседями).

В подобном случае вполне естественно, что пассионарная популяция «растворяется» в захватываемых соседях, как хорошее вино в кувшине с простой водой. В итоге среднее качество популяции и среднее качество территории в расширяющемся государстве «пассионариев» неизбежно падает.

Тем не менее, в процессе укрупнения государств может происходить и прогрессирующее накопление потенциала. Подобное происходит, если удаётся захватить большие территории, мобилизовать большие объёмы (вследствие именно величины территорий, а не их относительного богатства) доставшихся ресурсов, существенно увеличить орудийный парк и все это сконцентрировать на деятельность, способствующую резкому накоплению суммы знаний.

Слова «мобилизовать» и «сконцентрировать» являются в данном случае ключевыми. Однако мы должны ясно отдавать себе отчёт, что это есть не что иное, как ограбление. И исходно более скудные захватываемые территории становятся ещё беднее. А расширяющееся государство «пассионариев» в итоге, в среднем, всё же ускоренными темпами «скудеет», если говорить о его территории в целом.

Однако гораздо более важен вопрос, куда будут направлены сконцентрированные «пассионариями» ресурсы. Концентрация ресурсов на цивилизационный прорыв (что по силам именно государству как специфической структуре) далеко не правило, а лишь одна из возможностей.

Следует, однако, заметить (и об этом мы ещё будем говорить ниже), что только реализация подобных сценариев является главным оправданием сохранения государства как структуры с точки зрения цивилизационной и эволюционной целесообразности.

Любой же захват в «чистом», если так можно выразиться, виде, рано или поздно вновь ставит вопросы выживания, но на большей территории и для большего числа подданных (да ещё и после мерзостей и потерь грабительских войн, а потому в ещё более острых формах). Невозобновимые ресурсы медленно, но неуклонно расходуются. Объем потребления возобновимых подходит к своему пределу, за которым начинает сказываться жёсткая зависимость колебания потенциала от колебания объёма возобновимых ресурсов.

А возможности соседей могут в любой момент возрасти. Поэтому угроза вымирания от голода либо уничтожения в войне никогда не покидала совершенно народы древности и Средневековья.

Собственно, накопление знаний в то время имело бессистемный характер. Основным источником знаний были религия, искусство и техническое обслуживание бытовой роскоши. Фундаментальная наука находилась в зачаточном состоянии. На современном этапе она стала основным источником новых знаний, однако роль вненаучных источников знания пока тоже сохраняется.

Мы зачастую недооцениваем вненаучные источники знания на определённых этапах развития цивилизации. Между тем они сыграли и продолжают играть колоссальную роль в развитии человечества. Приведём только несколько примеров.

Культурные растения и животные, как установлено современной наукой, первоначально использовались в первобытных религиях как культовые элементы. Таким образом, животноводство и земледелие выросло из религиозного поклонения неким поначалу «бесполезным» растениям и животным.

Медь сначала использовалась в украшениях, в то время как люди ещё пользовались в основном каменными орудиями. Таким образом, первая металлургия изначально выросла из обслуживания «индустрии роскоши».

В рамках ювелирного искусства позднего Средневековья были отработаны технологии, на которых базировалось первоначальное примитивное приборостроение, без которого невозможно было бы навигационное обеспечение регулярных плаваний в Америку (к новым богатым ресурсам!).

Первая винтовка была выполнена в качестве подарка королю Франции как диковинка с нарезкой ствола в виде лилии. И только потом выяснилось тактико-техническое превосходство нарезного оружия. Да и сейчас на Западе множество внедрений та же военная промышленность черпает из новинок электроники, разработанных для развлекательных нужд.

Таким образом, можно утверждать, что отсутствие науки не есть отсутствие инноваций. Исключительная роль науки состоит, возможно, не столько в самом поиске инноваций, сколько в их систематизации и тиражировании. Наука не даёт (во всяком случае, не должна давать) новым знаниям исчезнуть. Инструментом этого служит теоретическое осмысление новых фактов, позволяющее затем «на кончике пера» восстановить любую один раз зафиксированную и осмысленную ситуацию.

Однако знания всё-таки накапливались и в «донаучные времена». Удачливые государственные правители поощряли роскошь и искусство, жертвовали средства на развитие церквей. Случайное бессистемное знание, аккумулируясь, давало иногда возможность для технологических прорывов.

Научно-технические революции обычно протекали следующим образом. Сначала в результате накопленного знания появлялась и реализовывелась идея расширить круг потенциально используемых ресурсов. Ярким примером служит здесь металлургия, начавшая с использования самородной меди, а затем освоившая все медные руды, оловянные руды, железные руды различной степени богатства и т. п.

Как правило, это расширение сразу давало колоссальный выигрыш трудозатрат.

Затем начиналось медленное эволюционное совершенствование технологий. Целенаправленно, а зачастую просто по логике производства, методом проб и ошибок постепенно увеличивался коэффициент полезного использования материалов и энергии. Яркий пример тому – появление все новых поколений двигателей внутреннего сгорания, где КПД медленно, но растёт.

Уровень специализации не так ярко проявлялся в успешном увеличении производственного потенциала, однако был как бы автоматически предопределён самим процессом производства.

Любой технологический прорыв (реализованное знание!) тут же закреплялся в военной сфере.

Выигрыш в битве за глобальный ресурс получал самый умный. Фактически никто не отменял жестоких правил борьбы за выживание. Однако эволюционно не закреплялось голое животное хищничество древних деспотий, а лишь хищничество, обслуживающее эволюцию.

В конечном итоге, в процессе конкуренции выигрывал тот народ, который с помощью растущего знания успешно реализовывал одновременно стратегии универсализации и специализации. Возможность захвата чужого ресурса была лишь дополнительным поощрением способному «ученику», которое должно было стимулировать дальнейший поиск.

Как уже видно из вышесказанного, борьба за ресурс и цивилизационное лидерство не прекращалась с самого начала развития цивилизации. Разумеется в этой борьбе не мог не использоваться такой инструмент, как государство. Именно внешние функции государства, направленные на концентрацию усилий (а именно это основная функциональная ценность государства как структуры) по обеспечению борьбы за цивилизационное лидерство (а именно к этому в конечном итоге сводилась наиболее напряжённое межгосударственное противоборство) соответствовали этике эволюции. Государство «рационализировалось», превращаясь из «подлого паразита» в «благородного хищника».

Соответственно, рационализировались и другие структуры управления, созданные под влиянием государства. Именно положительные, эволюционно оправданные свойства различных управленческих структур и соответствующих социальных слоёв дают возможность создавать их благоприятный образ в общественном сознании.

Однако следует признать, что изначальные черты «антиэволюционности» и, следовательно, паразитарности никогда не были изжиты до конца ни государством, ни создававшимися под его эгидой социальными институтами. Более того, неоднократно наблюдался обратный процесс паразитарного перерождения вроде бы обретших цивилизационный смысл управленческих структур.