Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2002) Страница 24

— И избрали для этой цели вас, которого видят тоже в первый раз в своей жизни, — бесстрастным голосом прокомментировал Суслов. — Продолжайте...

— Я, конечно, никаких полномочий вести разговор об установлении доверительных контактов не имел, — смутился Тыковлев. — Ни в чем их и не обнадеживал. Тем не менее, счел своим долгом доложить. На мой взгляд, заслуживает интереса, что наша наступательная позиция оказывает на них воздействие, что они понимают необходимость доверительного диалога, ищут контакта с ЦК КПСС. По сути дела, это признание Западом руководящей роли партии в управлении нашим обществом и государством. Мне кажется, что такие обращения не стоит оставлять без ответа. Разумеется, излагать при этом нашу принципиальную позицию, изучать их настроения, подходы, резервы. Если же не отвечать, то они из этого могут сделать неправильные выводы.

— Согласен, — кивнул Суслов. — Мы так и поступаем, товарищ Тыковлев. Не буду особенно распространяться, но, как вы, наверное, догадываетесь, у нас имеются доверительные каналы для общения с Западом. Есть для этого КГБ и МИД. Не будем вмешиваться в дела товарищей Андропова и Громыко. Это им поручено, они и докладывают в ЦК. Я, кстати, вашу записку им обоим пошлю. Пусть почитают. На мой взгляд, ничего нового вам ведь и не предложили. Или вы не так считаете? Отказаться от принципов социалистической демократии и дать свободу ее противникам. Это что, нам подходит? Или в одностороннем порядке сократить нашу армию и ее вооружения, созданные в сугубо оборонительных целях тяжким трудом двух поколений советских людей. Неужели мы должны идти на это?

— Разумеется, не подходит ни то, ни другое, — струхнул Тыковлев. — Мы должны были бы пойти лишь на некоторые косметические меры в этих двух областях, а в обмен потребовать от них серьезных уступок. Отказа от политики нагнетания напряженности, отмены всяких торговых эмбарго, дискриминации...

— Ну, вот видите, — улыбнулся Суслов. — Мы косметические меры, а они — серьезные уступки. Они, смею вас уверить, думают ровно таким же образом. Не зря мы говорим о несовместимости двух систем. Не слова это, а суровая реальность. На мякине никого вы не проведете, товарищ Тыковлев. Внешней политикой занимаются не дурачки и не дилетанты. Так что уж пусть ведут с вашими лордами и сенаторами дела те, кому это поручено. Что, вам своей работы мало?

— Ни в коем случае, — насупился Тыковлев.

— То-то и оно. Вас партия поставила идеологическими вопросами заниматься, советской интеллигенцией. А все ли у нас тут в порядке, товарищ Тыковлев? Смотрите, то какие-то почвенники объявились, то кого-то югославская модель социализма увлекает, то взялись вслед за Солженицыным на лагерную тему обезьянничать, то всякие подлости про партизанскую войну в Белоруссии сочиняют. Машеров жалуется. И прав, очень прав. Я что-то не вижу активной линии нашего отдела пропаганды. Вы ведь там работаете. Ваше прямое упущение, стало быть. Отвлекаетесь на несвойственные вопросы, товарищ Тыковлев, а своим непосредственным делом не занимаетесь, как надо. Вы не обижайтесь, но подтянуть работу нужно. Так и своему заведующему передайте. А за информацию спасибо. Вы свободны.

Суслов встал и пожал руку Тыковлеву, оставляя его в догадках, был ли учинен разнос или состоялась просто отеческая беседа.

— Спасибо, Михаил Андреевич, — с чувством произнес Саша. — Обещаю, что выводы сделаем в ближайшее время. Разрешите идти?

— Да, да. Желаю успехов. Извините, еще об одном забыл спросить. Вы в записке всех участников беседы перечислили?

— Всех.

— Странно. А мне говорят, что там был с вами еще какой-то русский, бывший власовец. Он-то откуда взялся? Вы его откуда знаете?

— Не знаю я его, — похолодел Тыковлев. — На семинаре познакомились. Он в какой-то западноберлинской газете работает. А в записке я о нем не упомянул, потому что он весь вечер молчал. Сидел только и слушал. Я ему значения не придал.

— Аккуратнее надо, — глядя поверх Тыковлева, сказал Суслов. — Он у наших комитетчиков на примете. Темная личность. Вы это поимейте в виду на будущее.

*   *   *

За окном шел дождь со снегом. Погода, прямо сказать, собачья. Но сегодня праздник. 7 ноября. Годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. На здании ЦК висели красные флаги. Напротив окон тыковлевского кабинета виднелись полотнища лозунгов. Из репродукторов неслись револю­ционные песни. Саша только что вернулся с военного парада на Красной площади. Ходил в первый раз в жизни на трибуну у Мавзолея. В первый раз в жизни почувствовал свою сопричастность элите, почувствовал физически, стоя рядом с заведующими отделами ЦК, генералами, министрами, передовиками произ­водства, народными артистами, лауреатами Ленинской премии, академиками. Теперь он свой в этом кругу.

Через час прием во Дворце съездов. Тоже в первый раз в жизни. Позвали, правда, без жены. Но Татьяна не обидится. Замзаву по должности не положено. Пока что замзав. Но ничего. Поживем еще, увидим.

Тыковлев раскрыл сейф и вытащил из него листок белой слегка шершавой бумаги. В пятидесятый или сотый раз прочел знакомые строчки вверху: “Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза”, сбоку насчет обращения: “как с конспиративным материалом”. Поглядел на красную печать и подпись секретаря ЦК и довольный откинулся в кресле. Постановление постановлению рознь. А это — этап в его жизни. Он вышел в люди. Наконец-то. Про него, про Тыковлева, это постановление высшего органа родной Коммунистической партии. “Утвердить заместителем заведующего отделом т. Тыковлева А. Я.”. Так-то. Знай наших. От поздравлений телефон разры-вается. Все в друзья просятся. Отбоя нет. Назначили. Значит, считают, что потянет. Это не только аванс, но и признание всего, что сделал раньше. Не говоря уже о том, что признание полной чистоты и лояльности перед партией. В КГБ, небось, все, что только могли узнать про Тыковлева, десять раз переспросили и перепроверили. Чист он и непорочен, как белый снег.

Тыковлев самодовольно улыбнулся. На мгновенье ему припомнился раскрасневшийся от злобы Фефелов, поклявшийся тогда, после той глупой истории с девчонкой в госпитале, утопить его как гаденыша, если в руки попадется. “Утопишь, держи карман шире, — прошептал невольно Саша. — Теперь моя очередь топить будет. Да только где ты, безногий, кому ты нужен. Кто с тобой связываться будет? Я, как говорится, на другом уровне жизни. Что мне теперь грешки молодости? Что Надя, что Никитич, что Банкин? Да ровным счетом ничего”.

Репродуктор забухал бравурным маршем военно-воздушных сил, и Тыковлев поймал себя на том, что начал подпевать:

Все выше, и выше, и выше...

Удовлетворенно потер руки, достал из сейфа бутылку армянского коньяка и отхлебнул из нее глоток.

— На улице холодно, — вроде как оправдался перед собой. — Сегодня праздник. Пока до Кремля дойду, запах выветрится. К начальству до первого тоста подходить не буду. На всякий случай. Да оно в народ, скорее всего, и не пойдет.

Напялил ратиновое серое пальто, надел широкополую мягкую шляпу и вышел на улицу.

*   *   *

Дворец съездов горел тысячами лампочек. В раздевалках внизу женщины переобувались из меховых сапог в туфли, тщательно оправляли перед зеркалами прически, украдкой поглядывая на других: кто в чем пришел, что из драгоценностей на себя надел? Бриллианты и золото — это для артистов, жен академиков, писателей. Жены партийцев драгоценностей не носят или носят с осторожностью. Откуда им брать их? На зарплату мужа в 500 — 600 рублей золота и камней не укупишь. На шубу, пожалуй, соберешь, на брошку. Вот и приходится соревноваться, кто какое платье сумел “отгрохать” в совминовском ателье. Это можно. Остальное нельзя. Иначе обвинят в стяжательстве. Коммунист не может быть стяжателем, копить собственность. Зачем она ему? То, что нужно для нормальной, скромной, но с достатком жизни, рабочий класс дает своим руководителям. Тому, кому этого мало, не место среди нас. Что же до всяких там певиц или балерин, то пусть себе тешатся. Все равно поют и танцуют они для нас, а не мы для них.

Забавно смотреть на военных. Они, как женщины, тоже замирают перед зеркалами. Проводят расческой по волосам, поправляют погоны, одергивают мундир, трогают пальцами ордена. Глянь на такого, и сразу все ясно: первый, второй или десятый сорт. Все наружу. Для всех качеств есть видимые распознаваемые признаки. Сколько звездочек на погонах, какие погоны, сколько орденов и какие ордена. На человека можно не смотреть, достаточно взглянуть на мундир.

С военными могут потягаться разве что гражданские авиаторы, железно­дорожники, метрошники, моряки да дипломаты. У них тоже есть форма. Но там не поймешь, что за знаки отличия, да и “иконостас” у них с военными не сравнится. Так, какое-то недоразумение.