Андрей Сахаров - Собрание сочинений. Тревога и надежда (статьи, письма, выступления, интервью). Том 1. 1958—1986 Страница 26

В-третьих, Сахаров еще раз вернулся к утверждению Малярова о том, что встречи с иностранцами несовместимы с его, Сахарова, прежними обязательствами. В 1950 году, когда он начал работать в засекреченном учреждении, он действительно подписал документ, обязывающий его не встречаться с иностранцами вне работы, причем максимальным наказанием за нарушение этого было увольнение с работы. Однако Сахарова уволили уже в 1968 году, после опубликования его «Размышлений о прогрессе…», задолго до того, как он встретился с первым иностранцем. И Сахаров повторил журналистам то, что сказал уже Малярову. Он заявил, что его встречи с иностранными корреспондентами ничего не имеют общего с нарушением государственных тайн и что он никогда, ни при каких обстоятельствах не считал бы такие нарушения допустимыми.

На вопрос одного из журналистов, почему именно после интервью шведскому радио последовали предупреждения Малярова и нападки ТАСС, Сахаров ответил, что интервью сыграло, по-видимому, роль «последней соломинки». Кто-то, вероятно, дал разрешение или приказ вызвать его к прокурору. Возможно, этот приказ был дан с самых верхов, но может также быть, что кто-то на среднем уровне хотел застраховать себя от упреков, что не было сделано попыток предупреждения и переубеждения.

Другой журналист просил объяснить, видят ли власти разницу между деятельностью Сахарова в Комитете прав человека и его критическими замечаниями о советском строе.

Сахаров ответил, что оба вида его деятельности неприемлемы для властей, но в разной степени. Комитет — совершенно лояльная организация, к тому же Сахаров — только один из его членов. При беседе он старался пояснить Малярову, что высказывает только свою личную точку зрения.

Последовали вопросы о том, хочет ли КГБ, чтобы Сахаров покинул страну, и думает ли о выезде он сам. Сахаров ответил, что единственный намек властей, возможно, содержался в словах Малярова «вы все еще советский гражданин». Но это может быть истолковано и как предложение обращаться в советские инстанции. Лично же у него, как Сахаров говорил уже раньше, решение такого рода еще не созрело.

По поводу дальнейших возможных шагов властей против него Сахаров сказал, что больше всего опасается давления на родственников и друзей. Он не может ничего предсказать, но давление может быть оказано и на него самого. Он надеется, что абсолютно лояльный характер его деятельности будет понят в буквальном смысле слова — его лояльность по отношению к закону.

Последовали вопросы о средствах к существованию и о работе. Сахаров ответил, что получает 400 рублей как член Академии и 350 — за работу в институте. В 1969 году он пожертвовал государственному фонду и Красному Кресту все свои накопления — очень большую сумму — точно 139 000 рублей. Он отказался объяснить причины этого шага, так как в настоящее время считает его неправильным.

Сахаров сказал, что регулярно ходит на работу, но его основная деятельность по теоретической физике проводится дома, за письменным столом. Он сказал, что его внутренняя напряженность не способствует плодотворному исследовательскому труду. Несмотря на это, он выразил надежду, что еще сможет добиться определенных результатов в своей работе.

Сахаров рассказал, что его коллеги по работе за очень редкими исключениями не пробовали повлиять на него, чтобы он изменил свою общественную позицию. Их молчание на эту тему он воспринимает не как согласие с его деятельностью, а лишь как нежелание занять определенную позицию.

На вопросы о давлении, оказываемом на его родственников, он рассказал, что дочь его жены от первого брака — Татьяна Ивановна Семенова (1950 г. р.) была исключена в прошлом году из университета. Сын — Алексей Иванович Семенов (1956 г. р.) тоже не смог поступить в университет. Более косвенный вид давления — отсутствие ответа на поданное 6 апреля прошение о разрешении на выезд в США для Т. Семеновой вместе с мужем и братом. Все трое приглашены в Массачусетский технологический институт, где им предоставлена возможность закончить образование. Им даже не сообщено, принято ли их прошение к рассмотрению.

Самого Сахарова тоже пригласили в Принстонский универси­тет (США) для чтения лекций в течение одного года. Он рад этому приглашению, гордится им, но не предпринял никаких шагов в этом направлении.

Затем разговор перешел к преследованию инакомыслящих и сегодняшнему положению в «Демократическом движении».

Сахаров ответил, что, преследуя инакомыслящих, власти подходят к каждому случаю индивидуально, но что комбинация трех методов преследования — тюрьмы, сумасшедшие дома и высылка за границу — дает им самые широкие возможности. Он сказал, что ему всегда трудно говорить или думать о «Демократическом движении». Род деятельности, который он предпочитает, трудно назвать «Демократическим движением». Он пытался помогать отдельным жертвам беззакония, протестовать против неправых судов, против неоправданных задержаний в сумасшедших домах; оказывать дружескую помощь семьям пострадавших. Это — не движение. Это — нормальная человеческая деятельность, которая не носит политического характера.

Но есть другой аспект проблемы. Есть люди, которые требуют свободы убеждений для себя и для других. В связи с тем, что эти убеждения могут быть самыми разными, в этом случае тоже нельзя говорить о движении. Если глубоко вникнуть в вопрос, то становится ясно, что движения нет, потому что нет политической цели, например, борьбы за власть. Но и при поверхностном наблюдении движения не видно. С точки зрения Сахарова у властей нет никаких оснований для беспокойства и, конечно, для преследований. Все причины беспокойства находятся в самой природе власти.

Сахарова попросили сравнить нынешнюю деятельность инакомыслящих с тем, что было года два назад. Сахаров ответил, что, говоря о числе известных инакомыслящих, следует признать, что в результате преследований ряды их поредели. Это очень несправедливо, и это — большая трагедия. Личная трагедия для очень многих людей, трагедия, которая отрицательно отражается на психологическом — не политическом — климате в стране. Это очень плохо сказывается на международном положении страны. Сахаров отметил, что считает усиление репрессий абсолютно неправильной реакцией властей. Столь же неверно поступили и ровно пять лет тому назад, вторгнувшись в Чехословакию. Многие это уже за­были. На вопрос, почему же власти идут этим неправильным путем, Сахаров ответил, что у тех, кто возглавляет советское общество, — свой собственный образ мышления. Они, по-видимому, не могут реагировать иначе.

Изменились ли взгляды Сахарова с 1968 года, когда он писал свои «Размышления…»? Сахаров ответил, что говорил тогда аллегорически. Как и раньше, противостоят друг другу два возможных пути: путь конвергенции или путь усиления конфронтации и угрозы атомной войны. И ни в коем случае нельзя затушевывать грозящую конфронтацию двух миров. Сейчас перед миром стоит очень конкретная проблема: произойдет в ходе сближения Востока с Западом демократизация советского общества или нет?

Разрядка напряженности без демократизации, примирение, в ходе которого Запад примет правила игры Востока, были бы, по словам Сахарова, очень опасны и совершенно не решили бы стоящих перед миром проблем. Это была бы просто капитуляция перед растущей силой СССР. Это была бы попытка торговать, получая газ и нефть, но игнорируя все остальные аспекты проблемы. Сахаров считает это очень опасным.

Сахаров полагает, что, если Советский Союз освободится от проблем, которые он сам не в состоянии решить, он сможет сконцентрироваться на накоплении силы, в результате чего разоруженный мир окажется перед мощью советского неконтролируемого бюрократического аппарата. Сахаров повторил, что считает разрядку напряженности без всяких условий, принимая советские правила игры, очень нежелательной.

Таким образом культивируется и поощряется замкнутость страны, где все скрыто от посторонних глаз, а подлинный облик страны скрыт за маской. Никому не желательно иметь такого соседа, особенно вооруженного до зубов.

Сахаров считает, что большинство западных политиков это понимают и что совещание в Хельсинки уже показало, что разрядка должна сопровождаться одновременным отказом социалистических стран от изоляции.

Принятие поправки Джексона кажется минимальным шагом в этом направлении. Она важна не только сама по себе, но как символ того, что разрядка не означает отказа от контроля за тем, чтобы Советский Союз не смог стать опасным для соседей.

Когда Сахаров произнес «вопрос эмиграции евреев», журналисты перебили его и отметили, что поправка Джексона касается эмиграции вообще — не только евреев. Сахаров сказал, что это ему известно, но подчеркнул, что люди часто связывают ее только с вопросом эмиграции евреев. Это очень выигрышно звучит для советской пропаганды, но в основном неверно. Сахаров отметил, что не хочет уменьшать значения эмиграции евреев. Он считает ее важным событием и оправданным явлением в жизни страны. Это очень важная проблема, но ею вопрос не ограничивается.