Андрей Сахаров - Собрание сочинений. Тревога и надежда (статьи, письма, выступления, интервью). Том 1. 1958—1986 Страница 27

Сахарова спросили, что случится, если 10% советских ученых захотят эмигрировать. Сахаров ответил, что это нереально, такого числа желающих выехать из страны никогда не найдется. Однако он считает естественным, если число желающих выехать научных работников увеличится. Ученые покидают самые разные страны, и проблема утечки мозгов обсуждается во всем мире. Однако к катастрофическим результатам она не приводит. Наука международна. Технология теперь тоже становится международной, а вопрос местожительства ученого — его личное дело.

Сахарова спросили, когда, по его мнению, произойдут суды над инакомыслящими. Он ответил, что первые процессы, видимо, состоятся в ближайшие месяцы, вероятно, в сентябре. Но конкретных данных нет. Процессы неоднократно откладывались, и планы менялись, но, по-видимому, скоро предстоит суд Якира и Красина. Вероятно, на суде встанет вопрос, что деятельность Якира и Красина и людей, связанных с ними, эксплуатировалась антисоветскими организациями в антисоветских целях. Сахаров напомнил, что уже выразил свою точку зрения на эту проблему в начале разговора.

Есть ли новости о генерале Григоренко?

Сахаров ответил, что нет, что он по-прежнему содержится в ужасных условиях в Черняховске. И хотя решением суда он должен был по закону быть переведен в нормальную больницу, перевод его отложен без объяснений. Его жене сказано только, что директор СПБ в Черняховске — Бочков — в отъезде до 10 сентября. Сахаров сказал, что друзья Григоренко все еще надеются, что его переведут и после четырех лет страшных страданий ему станет несколько легче.

На последний вопрос, каковы цели данной пресс-конференции, Сахаров ответил, что вызов к заместителю Генерального прокурора показателен и представляет собой угрозу для него и его семьи. Он также считал, что таким образом ему удастся осветить ряд очень важных проблем.

ИНТЕРВЬЮ ГОЛЛАНДСКОМУ ИСТОРИКУ

БЕССЕМЕРУ[52]

А. Сахаров. …разрядки напряженности. Единственное, к чему я всю жизнь стремился, это уменьшение опасности войны. Для меня это самый важный вопрос. Но для меня кажется несомненным, что сближение должно быть двусторонним, должно сопровождаться в нашей стране демократизацией и большей откры­тостью страны внешним влияниям. Граждане должны свободно уезжать, свободно приезжать, должны иметь свободу выбора, так же как в любой стране, не больше и не меньше. У нас должны быть одинаковые правила игры. Не мир должен принимать наши правила игры, а все должны играть по одним правилам. Но я за разрядку, конкретно начиная с 1968 года, а на самом деле — всю жизнь.

— В вашем интервью с западными корреспондентами вы говорили о свободе выезда и о прекращении глушения радиопередач, о том, что следует поставить этот вопрос на европейском совещании по безопасности. К тому же, вы сказали, что, вероятно, западным правительствам труднее говорить о политических репрессиях. Но если на совещании зайдет речь о подобных репрессиях, то какие вопросы, по вашему мнению, следует тогда поставить в первую очередь?

А. Сахаров. Тут есть ряд вопросов — общих и частных. Если говорить о частных вопросах, то просто есть ряд лиц, совсем недавно репрессированных или стоящих перед такой угрозой, — о них надо говорить в первую очередь. Я уже многократно называл их фамилии, могу повторить. Это такие люди, как Шиханович, Плющ, Борисов, Амальрик, Григоренко, который по-прежнему в неопределенном положении находится в больнице.

— Это конкретно, а в общем плане?

А. Сахаров. А в общем плане я считаю, что должен быть допуск Международного Красного Креста в советские места заключения и в психиатрические больницы. В такие больницы, как Днепропетровская, где сейчас находится Плющ, в такие больницы, как Сычевская Смоленской области, Ленинградская на Арсенальной. Нельзя допустить, чтобы эти больницы были совершенно скрыты от постороннего взора. Если Красный Крест может прибыть в Грецию и в Южный Вьетнам, то наша страна, которая претендует на очень многое, тоже должна давать допуск. Это определенно надо требовать. Наш режим — режим наших исправительных заведений — должен соответствовать международным нормам.

— Что вы еще можете сказать в этом плане?

А. Сахаров. Я считаю, что 70-я статья в нашем Уголовном кодексе не соответствует международным правовым нормам.

— Этот вопрос теперь для вас исчерпан?

А. Сахаров. Да, исчерпан.

— Хорошо. Следующий вопрос: что вы думаете о процессе против Петра Якира и Виктора Красина и об их пресс-конференции?

А. Сахаров. О пресс-конференции я читал только в газете. У меня очень неполные сведения. Но впечатление очень печаль­ное — люди сломлены. Я, никогда в таком положении не бывав­ший, не считаю себя вправе их судить. Но мне все это очень грустно, очень грустно и печально. Очень многое из того, что они сказали, конечно, неправда.

В частности, Якир сказал о положении в наших психиатрических больницах, что оно вполне нормальное. На это, конечно, он не имел никаких оснований. Жена Григоренко звонила его родственникам и просила передать, что этим заявлением он убивает ее мужа и Володю Буковского, к которым можно добавить и многих других.

— Что вы думаете, как они дошли до этого?

А. Сахаров. Как дошли? Это мне очень трудно сказать. Я знаю, что у Якира была очень трудная жизнь, он долго сидел в лагере. Его отношение к жизни поэтому уже отличается от отношения человека, не прошедшего через все это. Я не могу его судить. Мне просто очень жаль его, жаль его семью. Он с четырнадцатилетнего возраста сидел за своего отца в продолжение восемнадцати лет, то есть все лучшие годы, годы формирования человеческой личности он провел в совершенно нечеловеческих условиях. После этого я не могу его ни в чем обвинять. Но мне жаль его и жаль его семью, которая оказалась в совершенно ужасном положении.

— Думаете ли вы, что этот процесс очень отрицательно отразится на движении за человеческие права в Советском Союзе?

А. Сахаров. Я думаю, что к движению это не имеет никакого отношения. Это просто дело этих двух людей. То, что они «покаялись», — это их личное дело…

…И никакого отношения к еврейским вопросам это дело тем более не может иметь, — это судьба целого народа. Как могут слова двух людей иметь к этому какое-то отношение?

— Я только передаю то, что думают некоторые.

А. Сахаров. Я понимаю. Но вот моя точка зрения такая.

— Что вы думаете о тех людях, которые теперь ставят свою подпись под письмами против вас, которые появляются в прессе, — которые подписывают эти письма?

А. Сахаров. Во-первых, что я думаю о всей кампании в целом. Она весьма характерна для духа в нашей стране, для общего настроения, общей подавленности людей, их связанности. Если кто-то считал нашу интеллигенцию свободной, то в свете такой кампании свободной ее уже считать никто не может. Это очень разоблачительная кампания для порядков в нашей стране.

Для каждого человека, который это подписывает… Людьми владеет такой же страх, как во время кампании против Пастернака, когда люди думают, что если они не подпишут, то их лишат… И так же, как во время кампании против космополитов. Это тот же страх, тот же… Это показывает, что обстановка в стране очень мало изменилась со сталинских времен, психологическая обстановка, так как фактически сейчас уже нет таких страшных лагерей на 15 миллионов человек. Масштабы репрессий гораздо меньше, но психологическая обстановка осталась. Духовный мир меняется гораздо медленнее, чем материальный, и сейчас есть угроза изменения материального мира. Лично это одни переживают, а для других это естественный акт — люди разные.

— Есть ли что-нибудь, что бы вы хотели еще сказать вашим слушателям?

А. Сахаров. Нет. Спасибо, спасибо за внимание.

— Да, мы постараемся быть внимательными. До свидания. И наилучшие пожелания вам.

А. Сахаров. До свидания.

ЗАЯВЛЕНИЕ ПО ПОВОДУ ГАЗЕТНОЙ КАМПАНИИ[53]

Газетная кампания по поводу моих недавних интервью использует в качестве основного аргумента обвинение в том, что я якобы выступаю против разрядки международной напряженности, чуть ли не за войну. Это бессовестная спекуляция на антивоенных чувствах народа, перенесшего величайшие страдания во второй мировой войне, потерявшего миллионы своих сыновей и дочерей. Это сознательное искажение моей позиции.

Начиная с 1958 года я выступал и в печати, и закрытым порядком за прекращение ядерных испытаний в атмосфере. Думаю, что эти выступления внесли свой вклад в заключенный в 1963 году исторический московский договор о прекращении испытаний в трех средах. В своих основных общественных выступлениях: в «Размышлениях» 1968 года, в «Памятной записке» 1971 года и в «Послесловии» 1972 года я писал об устранении смертельной опасности термоядерной войны как о главной задаче, стоящей перед человечеством. Поэтому я всегда приветствовал и приветствую разрядку международной напряженности, усилия правительств по сближению государств, по ограничению гонки вооружений, по устранению взаимного недоверия. Я считал и считаю, что единственный реальный путь решения мировых проблем — это встречное сближение, конвергенция капиталистического и социалистического строя, сопровождающаяся демилитаризацией, усилением социальной защиты прав трудящихся, созданием экономики смешанного типа. Эта моя неизменная позиция отражена также и в моих недавних интервью иностранным корреспондентам в Москве. В этих интервью я при этом подчеркиваю важность взаимного доверия, одним из условий которого является широкая гласность и открытость общества, демократизация, свобода распространения информации, обмен идеями, уважение ко всем основным правам личности, в частности уважение к праву каждого на выбор страны, в которой он хочет жить.