Ханнес Ростам - …Ваш маньяк, Томас Квик Страница 26

Беседы пробуждают у него чувство тоски, вызывают мышечное напряжение, однако пациент просит о новых встречах, поскольку они помогают ему навести порядок в собственных мыслях».

Поведение Стюре во время бесед амбивалентно. С одной стороны, он просит о контакте с врачом, с другой — он закрыт. «Он предпочитает выражаться абстрактными понятиями, вместо того чтобы рассказывать о конкретных событиях своей жизни, — пишет Перссон и продолжает: — Центральным в его мироощущении на сегодняшний день является отсутствие оправдания своему существованию. В отделении он ведет себя образцово, однако мы не можем доверить ему свободу перемещения, до тех пор пока оцениваем, что он слишком закрыт, недоступен и его трудно понять».

Стюре и раньше посещал психотерапевта. На тех сеансах, как и сейчас, его просили рассказать о своем детстве. Тогда он ответил, что у него не осталось каких-то конкретных воспоминаний, имея в виду, что детство в многодетной и достаточно бедной семье не содержало в себе ничего увлекательного. Стюре заметил, что Чель Перссон ищет травматические переживания детства, и ощущение Бергваля, что он неинтересный пациент, укрепило его общее отношение к себе как к неудачнику. Даже как психопат он не состоялся.

Мне Стюре объяснил:

— У меня были интеллектуальные интересы, однако не было образования, и я испытывал комплекс неполноценности по отношению к братьям и сестрам. Они все закончили университеты, имели академические профессии, в то время как я являлся неудачником и испытывал колоссальное чувство одиночества. Я боготворил психоанализ и был полностью зациклен на том, чтобы начать проходить такую глубокую психотерапию. Однако я не ставил себе целью разобраться со всякими странными мыслями и идеями в моей собственной голове. Я стремился к социальному контакту. Быть интеллектуалом, сидеть и строить свободные ассоциации в разговоре на равных — вот что влекло меня. Во многом речь шла о том, чтобы получить подтверждение — я интеллектуал.

Психотерапия в Сэтерской больнице строилась на так называемой теории объектных отношений. Это ответвление психоанализа возникло в 1930-е. В нем огромное внимание уделяется первым годам жизни ребенка. Вкратце можно сказать: все сводится к тому, что нарушения личности часто объясняются физическим и сексуальным насилием со стороны родителей. Поскольку люди в общем и целом не имеют воспоминаний о столь раннем периоде своей жизни, важной задачей психотерапевта становится умение «воссоздать» эти воспоминания или интерпретировать смутные ощущения так, чтобы они стали понятными и вписывались в психотерапевтические модели. Центральная идея этой теории заключается в том, что мучительные воспоминания могут вытесняться и даже «диссоциироваться», то есть попадать не туда, поэтому психотерапевт должен быть готов к поиску реальных событий, стоящих за метафизическими и зачастую символическими рассказами, воспоминаниями и снами.

В Швеции первым проповедником теории объектных отношений стала Маргит Нурель. В 60-е годы она вышла из психоаналитического сообщества, чтобы создать свое общество «холистического» психоанализа, а затем вышла и из него. Когда Стюре Бергваль поступил в Сэтерскую больницу, эта семидесятилетняя дама, ветеран в области теории объектных отношений, осуществляла коучинг[29] психологов и психотерапевтов клиники. По словам Стюре, сотрудники относились к ней с безграничным почтением, и сам он в своих записках именовал ее «великой».

В больничной библиотеке он основательно изучил теории, на которых строились психотерапевтические методы лечения клиники, — так он рассказал мне.

— Вскоре после моего перевода сюда, в Сэтерскую больницу, я начал читать Алис Миллер,[30] которая писала о ребенке и родителях. Она считает, что ребенок полностью зависим от родителей и потому не может справиться с воспоминаниями о родительском насилии. Такого рода воспоминания слишком тяжелы, поэтому они вытесняются и становятся недоступны сознанию. Вскоре я заметил, что теории Алис Миллер очень соответствуют теоретическим основам моей клиники, — что именно в детстве надо искать объяснения поведению взрослого человека. И что тяжелые воспоминания вытесняются. Когда мы с Челем Перссоном стали встречаться для бесед, я прекрасно понимал, какие идеи были у него в голове, и умел сформулировать свои мысли так, что они оказались восприняты позитивно. Эту адаптацию собственного прошлого я произвел для того, чтобы добиться желаемого — человеческого контакта.

Эти контакты Стюре Бергваль использовал для обсуждения самых разных вещей, в том числе содержания знаменитого бестселлера Брета Истона Эллиса:

— Мне было очень важно иметь возможность обсудить эту книгу с Челем, сопоставить фантазии Патрика Бейтмана с моими собственными. Роман «Американский психопат», рассуждения Алис Миллер о вытесненных воспоминаниях, идеи клиники — все это создало благодатную почву для произрастания серийного убийцы. Следует помнить, что в этой клинике проходят лечение люди, совершившие преступления, связанные с насилием. Я находился в этой среде, общался с этими людьми — я стал частью всего этого. И в конце концов мне захотелось тоже принадлежать к этому миру — ведь ничего другого у меня не было.

Наркомания и терапия

С помощью Челя Перссона Стюре начал «воскрешать в памяти» травматические воспоминания детства — настолько болезненные, что они подверглись «фрагментаризации» и вытеснению. Постепенно восстанавливались фрагменты воспоминаний, которые в конечном итоге складывались в события, а те, в свою очередь, образовывали подробный рассказ об ужасном детстве, окрашенном насилием, сексуальным принуждением и смертью.

Усилия Стюре на сеансах психотерапии воспринимались очень положительно — его хвалили как никогда в жизни.

Результатом рассказов Бергваля стало то, что он получил «поощрение» в форме свободы передвижения, рамки которой постепенно расширялись. Записки Перссона, ниже — от 2 октября, приобретают все более положительный тон:

«Беседы с пациентом раз в неделю продолжаются. Он то открыт, то снова закрывается. Когда он закрыт, то надевает на себя маску беззаботности, и становится очевидно, что он очень устал от самого себя».

К концу осени Стюре уже доверено три часа свободного перемещения в день — судя по записям санитаров, он ведет себя безукоризненно.

Перссон записывает, что уход за пациентом «не создает никаких проблем», а также что он всегда «вежлив и готов к сотрудничеству». По желанию Стюре беседы теперь проводятся два раза в неделю, отмечает Перссон 4 ноября. «Центральное место в наших беседах занимает его чувство изгойства. Он не решается показать себя и находит мало оправданий своему существованию».

Прежние медицинские карточки Стюре и ранние приговоры рассказывают о жизни, где значительное злоупотребление алкоголем, наркотиками и препаратами раз за разом создавало для него серьезные проблемы. Но эта проблематика ни разу не затрагивается в записях.

Зато легальное прописывание Стюре медикаментов нарастает как снежный ком, однако обстоятельно зафиксированное злоупотребление препаратами не находит отражения в психотерапевтических беседах. Для того, кто читает карточку много лет спустя, это кажется полнейшей загадкой, как и тот факт, что Стюре охотно говорит о себе как о насильнике, серийном убийце и каннибале, но не как об алкоголике и наркомане.

Уже в первые месяцы пребывания в Сэтере Стюре обнаружил, что и среди персонала, и среди пациентов есть люди, которые ему симпатичны, но есть и те, кого он с трудом переносит. И в обоих лагерях есть те, кто может быть ему полезен. Один из тех, кого Стюре и любит, и использует, — двадцатидвухлетний Йимми Фагерстиг, интеллигентный и неоднократно судимый за насильственные преступления рецидивист, тело которого полностью покрыто татуировками.

— Помню, как Стюре попал в отделение. Я сразу подумал, что он — инородное тело. Умный мужик, множество идей в голове. Но у него были приступы страха и стремление к смерти. Он не раз просил меня убить его каким-нибудь деревянным предметом мебели. Ложился на пол и умолял: «Убей меня, Йимми!»

Постепенно Стюре возвышается в глазах Йимми — и не потому, что всех обыгрывает в «Скрэббл», а потому, что он осужден за разбой. Оба играют за одну команду, хотя Стюре старше и опытнее.

— Мне показалось, что это очень круто — грабануть банк, переодевшись Дедами Морозами! Так что на этом он ехал некоторое время, — рассказывает мне при встрече Йимми.

Их связал общий интерес к наркотикам, и на Йимми глубокое впечатление произвела потрясающая способность Стюре добиваться дополнительной выдачи препаратов.

— Он кидался на пол в комнате отдыха и начинал орать на все отделение. И тут они прибегали не с дозатором, а с целой банкой. «Сколько тебе, Стюре?» Умнющий мужик! Он разыгрывал приступы страха и получал столько гальциона и ксанора, сколько душа пожелает.