Ханнес Ростам - …Ваш маньяк, Томас Квик Страница 27

Их связал общий интерес к наркотикам, и на Йимми глубокое впечатление произвела потрясающая способность Стюре добиваться дополнительной выдачи препаратов.

— Он кидался на пол в комнате отдыха и начинал орать на все отделение. И тут они прибегали не с дозатором, а с целой банкой. «Сколько тебе, Стюре?» Умнющий мужик! Он разыгрывал приступы страха и получал столько гальциона и ксанора, сколько душа пожелает.

Вскоре врачи догадались, что Стюре не ограничивается препаратами, назначаемыми ему в отделении, — он также снабжает себя нелегальными наркотиками. Важнейшим источником для Стюре был Йимми Фагерстиг.

— У нас наркотики водились в таком количестве, что нам звонили с воли, — рассказывает Фагерстиг. — Если в Хедемуре кончались психостимуляторы, они звонили мне. «Само собой, приходите в девять», — отвечал я.

«Порыбачить баночкой» означало, что заключенные спускали баночку с препаратами на веревке через вентиляционное окно. Когда баночку поднимали снова, в ней лежала оплата.

Осенью и зимой 1991 года Стюре считается настолько надежным и стабильным, что ему разрешается самостоятельно посещать воскресную службу в церкви Сэтера и бегать в одиночку вокруг озера Юстерн.

Но 18 декабря он преподносит врачам и санитарам неприятный сюрприз, не вернувшись из увольнительной вместе с другим пациентом. Из карточки:

«Мы ждем до 18 часов, когда истекает время свободного перемещения. В отделении не появляется. Телефакс в 18.19. Полиция Фалуна поставлена в известность».

При обыске комнаты Стюре обнаруживаются прощальные письма врачам и санитарам, в которых Бергваль признается, что решил покончить с собой.

«Пациент и его спутник, судя по всему, сбежали. Пациент оставил у себя в комнате целую пачку прощальных посланий, большинство из которых датированы сентябрем и октябрем, но в них сделаны добавления в день побега. Среди прочего пациент просит прощения за свой поступок. Он дает подробные инструкции по поводу того, как надлежит поступить после его смерти, а в последней приписке указывает, что его тело будет находиться в небольшом радиусе от здания больницы. Однако позднее выясняется, что в первой половине дня пациент неоднократно приходил в кассу и интересовался своей пенсией, которая на тот момент еще не поступила. Сотрудники обыскали местность вокруг больницы, однако ничего не обнаружили. Сегодня от полиции прибыло сообщение, что пациент и его спутник, по всей вероятности, взяли машину напрокат в Сала».

На следующий день Стюре с другим пациентом возвращаются в Сэтер на арендованном «Вольво». Стюре признается, что накануне принял амфетамин и что они побывали в Оре и в иных местах. Он сказал, что целью побега было покончить с собой, врезавшись в скалу у дороги, но он не смог реализовать свой план, поскольку с ним в машине находился еще один пациент. Своему врачу Челю Перссону Стюре объясняет побег так — его замучила совесть, поскольку он купил амфетамин на территории больницы.

Записи в карточке после побега показывают: врачи заподозрили, что Стюре самостоятельно принимает медикаменты и получает их не только от врачей больницы. Персоналу дается указание обыскивать Стюре после увольнительных, и его несколько раз засекают при попытке пронести в отделение запрещенные препараты.

На психотерапевтических сеансах Стюре начал рассказывать все более ужасные подробности своего детства. Он сообщает Челю Перссону, что раньше у него не было никаких воспоминаний об этих событиях, но теперь жуткие картины возникают в памяти одна за другой. Все начинается с того, что родители были к нему холодны и равнодушны к его потребностям. Затем пробуждаются воспоминания об отце, который использовал его сексуально с трехлетнего возраста.

Мать Стюре Тюра Бергваль была известна в Корснэсе как добрая и внимательная женщина, заботившаяся о семье и по большей части содержавшая семерых детей. Во время терапевтических бесед с Челем Перссоном к Стюре возвращаются воспоминания, разоблачающие двуличие матери. Он рассказывает, что она пыталась утопить его в проруби, когда ему было четыре года. Стюре потерял сознание, однако в последний момент был спасен отцом. В другой раз мать пыталась отделаться от Стюре, толкнув сына на рельсы перед мчащимся трамваем. Каким-то образом ему удалось выжить и после этого покушения.

Воспоминания Стюре о поступках родителей становятся все чудовищнее, и в конце концов вся семья оказывается втянутой в ужасные события — в качестве жертв и преступников.

Чем более экстремальные воспоминания возвращаются к Стюре во время терапии, тем более позитивно Перссон относится к своему пациенту:

«Со временем он стал охотнее раскрываться во время контакта, не боится анализировать самого себя и свое сексуальное извращение, что явно привело его к более осознанному отношению к себе, в том числе он осознал, насколько „больным“ было временами его поведение, хотя раньше он пытался это вытеснять и отнекивался. О пациенте можно сказать, что он двойственная натура: он демонстрирует и сдержанность, и сговорчивое, почти заискивающее поведение в отделении, а за этой маской скрывается буря чувств, которые он не решается показать или обозначить словами».

Записи Челя Перссона от 9 апреля говорят о том, что Стюре бывает спокоен, добродушен и приветлив в повседневной жизни в отделении. Однако во время психотерапевтических бесед было замечено, что это всего лишь маска, за которой скрывается его «двойственная натура». Терапия же направлена именно на то, чтобы раскрыть эту самую двойную натуру.

В той же карточке Перссон отмечает:

«Пациент проанализировал впечатления своего детства. Ранее они, кажется, были надежно вытеснены из сознания, но теперь пробудились новые воспоминания. Он проанализировал также свои сны. Кратко можно сказать, что обстановка в семье была крайне напряженная, у пациента в детстве практически не было пространства для реализации своих потребностей».

В этих заметках Чель Перссон ходит кругами, как кот вокруг горячей каши, поскольку стремится как можно дольше сохранить свою тайну. По его мнению, ему удалось в рамках психотерапии помочь Стюре вернуть себе давно вытесненные воспоминания о чудовищном насилии, которому он подвергался в детстве.

По бытующим в Сэтере представлениям, Перссону удалось справиться с этой задачей, поскольку он опытный и талантливый психотерапевт.

Весной 1992 года Стюре помещают в закрытое 36-е отделение, однако ему предоставляется все большая свобода. Редкие записи в карточке рассказывают, что он ходит на прогулки, бегает вокруг Юстерна и ездит в отпуск в Авесту. Иногда у него бывают приступы страха, и тогда ему дают стесолид и другие наркосодержащие препараты, преимущественно бензодиазепины.

Ближе к лету врачи приходят к выводу, что Стюре настолько стабилен, что 6 июня ему разрешают полную свободу перемещения, то есть он может беспрепятственно находиться в обществе в дневное время.

Однако за гармоничной картиной, создаваемой записями в карточке, скрывается истинный драматизм, разыгрываемый три раза в неделю, — с бурей чувств и рассказами о сексуальном насилии и избиениях. Чель Перссон понимает, что правда о Стюре не может просачиваться постепенно — она будет иметь эффект разорвавшейся бомбы. В тот день пациент и его терапевт попадут на первые полосы газет. Но время еще не пришло. Терапия должна продолжаться еще некоторое время.

Поход на пляж

Четверг 25 июня выдался теплым и солнечным — прекрасный день для похода на пляж озера Юстерн вместе с Терезой, сотрудницей отделения, к которой Стюре испытывал особую симпатию. С ней легко общаться, и она не тяготится его компанией. Лежа на пляже и загорая, они рассеянно переговаривались о жизни Стюре и о его прежних преступлениях.

— Интересно, что бы вы подумали обо мне, если бы узнали, что я совершил нечто по-настоящему тяжкое?

Тереза вопросительно посмотрела на Стюре:

— В каком смысле — тяжкое?

— Нечто очень-очень серьезное. Сама понимаешь. Как бы это повлияло на отношение ко мне?

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Нечто очень серьезное? Лучше скажи ясно, что ты имеешь в виду.

— Я могу дать тебе подсказку.

— Давай.

Некоторое время Стюре размышлял в полном молчании, потом произнес по буквам:

— У-Бе.

— Убе?

Тереза посмотрела на спутника с тревожной улыбкой:

— Стюре, я что-то ничего не понимаю.

Весь этот разговор выглядел странным, даже немного неприятным, но она не хотела этого показывать. Не так уж трудно догадаться, что может означать «нечто тяжкое» для пациента психиатрической клиники, уже совершившего разбойное нападение, сексуальное насилие над ребенком и нанесшего тяжкие физические повреждения. Терезе удалось сменить тему, однако, едва вернувшись в отделение, она доложила о словах Стюре.