Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса Страница 29

Мистер Радж не различал нюансов терминологии — речь его прозвучала более оскорбительно, чем он того хотел.

— Ах, ты ж! — возопил Джек Браунлоу и двинулся на мистера Раджа.

И снова у меня возникло впечатление топорно смонтированной кинопленки. Куда-то исчезли несколько секунд, потому что Джек Браунлоу был уже на полу, а по стойке бара по дуге катился бокал, следом за расплескавшимся содержимым, и капля за каплей торжественно вели отсчет, падая на голову лежащего в нокауте. Мистер Радж, похоже, не сделал ничего, кроме разве что крохотного шажка вперед. Невозмутимо улыбаясь, он взглянул на поверженного Браунлоу и сказал насмешливо и громко:

— Бедняга, наверное, это воздух виноват. Атмосфера здесь слишком спертая.

Не думаю, что кто-то помимо нас пятерых посвященных понял, что это не просто обморок. Глядя на бесчувственное тело, все, кроме самого мистера Браунлоу и Элис, казались довольными, их вечер — как раз перед ударом колокола — увенчался чужой неудачей, мужчины раздулись от сознания собственного превосходства перед чьей-то мужской несостоятельностью, заставившей женщин огорченно зацокать языками.

Не столь довольный Тед пустил по рукам стакан воды для Джека. Миссис Браунлоу неожиданно накинулась на Элис:

— Я думала, ты присматриваешь за ним. Ну, знаешь ли, тебе нельзя доверять. Своего мужика упустила, теперь за чужого взялась, а мне теперь самой его до дому тащить.

Мистер Радж кивал и улыбался всем вокруг, выдавая официальную версию события:

— Это все жара, да-да. Тесновато здесь у них, в этом, как говорят, лучшем помещении. Жара и плохой воздух.

— Уж кто бы говорил насчет плохого воздуха, — обиделся за свой паб Седрик, — у вас у самих там черная дыра, в Калькутте вашей.

— Калькутта, — назидательно поправил его мистер Радж, — это не Цейлон. Она расположена на севере Индии, в прошлом фактория Ост-Индской компании и ныне преуспевающий город, а вовсе не черная дыра.

Элис Уинтерботтом в ответ на поношения миссис Браунлоу почему-то начала смеяться. Наверное, я был уже не в том возрасте, чтобы понять, что же такого веселого, такого отчаянно веселого в этой ситуации. Никто, похоже, не горел желанием вывести Джека на холод, и дело тут не в недостатке альтруизма, а в том, что закрытие близилось и надо было успеть выпить по последней.

— Оставьте его на месте, — сказал кто-то толстый и авторитетный, — опасно их двигать, когда они в отключке. Пусть сам очухается.

Так что капли с последних бокалов и рюмок оросили Джека Браунлоу и его коленопреклоненную супругу, умолявшую:

— Джек, отзовись. Ответь мне, любимый.

Чарли Уиттиер выглядел так, будто его вычерпали и смяли. Уинтерботтомша продолжала хихикать, но вскоре стало слышно, как ее смех смодулировал в рыдания, сквозь которые можно было различить слова: «Ох, Билли, Билли, зачем ты меня покинул?».

Из общего бара показались любопытные сверкающие очочки и открытый рот Селвина. А потом брякнул колокол. Мистер Радж сказал Элис:

— Не бойтесь, вам не придется идти домой в одиночестве. Для меня будет бесценной и совершенно платонической радостью сопровождать вас.

Элис снова расхохоталась. Тед заорал:

— Ну-ка, вы все, выкатывайтесь, а то полицейские машины тут прям за углом, нынче новый сержант дежурит, а он ублюдок еще тот, давайте-ка, голубчики мои, домов у вас, что ль, нету?

Джека Браунлоу водрузили на множество плеч, что твоего Гамлета в кино, а рыдающая миссис Браунлоу шла следом, словно безутешная вдовица. Тед прошептал мне, слегка благоухая кедром:

— Оставайся, голубчик, распробуем твои сигарочки.

Потом он переобнимал и перецеловал уходящих, и все мы вышли посмотреть, как Джека Браунлоу загружают в самый большой автомобиль — все, кроме Элис и мистера Раджа. Когда я возвратился, Элис уже плакала пристойно и тихо, а мистер Радж подумывал было заключить ее в утешительные объятия, но, улыбнувшись, поостерегся. Как я и предполагал, Элис оплакивала своего потерянного супруга. Мы с мистером Раджем глядели друг на друга, а руки наши безвольно болтались вдоль тела, словно пустые рукава.

— Ах, Билли, Билли, — всхлипывала Элис.

Пока мы оба стояли и ничего не делали — ни я, ни мистер Радж не осмеливались коснуться Английской Женщины, — Седрик вернулся из уборной и тут же всполошился.

— Ну, вы оба даете, — сказал он, — не видите, что ли, как она расстроена?

И захлопотал вокруг Элис, утешая.

— Ну же, милая, не надо так переживать. У меня тут машина рядом, — и уволок ее плачущую, на прощание бросив мистеру Раджу: — Воздух ему плохой, как же!

— Итак, мистер Денхэм, — сказал мистер Радж, — контакт установлен, если не в буквальном, то хотя бы в метафорическом смысле. Теперь вы пойдете к своему отцу, который, кажется, уже покинул паб. А я отправлюсь в свой гостиничный номер и проведу одинокую ночь под грохот железной дороги. Но вы можете прогуляться со мной до автобуса.

— Мне придется задержаться, — сказал я, с ужасом чувствуя, что простуда все явственнее дает о себе знать. — Я должен поговорить с Тедом Арденом. По делу, — прибавил я. — На самом деле я хотел выпить рому — и как можно скорее, поскольку ром был моим личным средством от простуды, впрочем, довольно неэффективным, как и все прочие средства от простуды.

Вбежал суетливый Седрик:

— Она забыла свою сумочку, — сказал он, — я думаю, кое-кто должен тут немного помочь.

Он снова побежал к выходу, размахивая сумочкой.

— Передайте Теду, что я вернусь через пять минут, — сказал он.

Мистер Радж улыбнулся и сострил:

— И черная дыра вместе с вами.

Седрик проигнорировал его реплику, но дверью хлопнул знатно. Мистер Радж сказал:

— Значит, я пойду домой один. А как насчет завтра, мистер Денхэм? В котором часу мы встретимся?

— Завтра, — шмыгнул я носом, — я проведу в постели. Я чувствую, что серьезно заболеваю. И, — предупредил я, заметив, что мистер Радж готов стать моей сиделкой и выносить за мной судно, — лучше держитесь от меня подальше. А то подхватите заразу и будете по-настоящему страдать.

— Ради вас, мистер Денхэм, и пострадать не жалко.

Я застонал. Мистер Радж не сдавался — храбрый стойкий шоколадный солдатик. Я сказал:

— Английская простуда может роковым образом сказаться на обитателях тропиков.

Так что мистер Радж нехотя позволил мне проводить его к дверям, где Тед Арден доцеловывал последних заболтавшихся. После бесконечных пожеланий всяческих благ, изъявлений вечной дружбы, подобной цветущей пальме, благодарностей за этот чудесный вечер и за множество вечеров, которые еще предстоят, и надежд на счастливое будущее, мистер Радж откланялся. Крепкая, статная фигура тропического жителя в новом пальто и без шляпы удалилась в черноту зимней ночи.

— Чудной тип, вот что. Саданул Джека этого Браунлоу в самые яйчишки, тот и пикнуть не успел.

— Вы это видели?

— Тот сам напросился, голубчик мой. Я встрять не мог, так все быстро. Он это по-жентльменски сделал, взаправду. Но больше не надо, спасибочки. Не в моем пабе.

Пока мы — Селвин, Сесил и я — исполняли подённую работу, Тед колдовал с измерительными стержнями в погребе, а Вероники нигде не было видно, Сесил в своем осином тельнике рычал похабную песенку начала девятнадцатого века — о том, как моряки понаделали ублюдков в английском порту Роулендсон, а потом снова ушли в море, чтобы их вздернули на рее и протащили под килем. Внезапно Селвин перестал тереть посуду, уставился в пространство всеми тремя лицевыми дырами и произнес:

— Я его вижу, бистер. Вижу его башиду, ода уже тут. Остадавливается. Од выходит. Сборкает дос в платок. Вот од у заддей двери…

И, конечно, вошел Седрик, засовывая носовой платок в карман, и сказал:

— Теперь-то с ней все будет хорошо. Чуток расстроена, но она справится.

Потом он поцокал языком, глядя на бокалы, что я протер, и принялся их перетирать заново. Тем временем вкрадчивые пальцы моей простуды проникали все глубже и уже начали щекотать мне бронхи. Я снова мучительно чихнул.

Вскоре мы все дружно пили ром, сладко дыша друг на друга, и курили сигары из Джафны.

— Очень приятственное курево, голубчик.

Сесил и Селвин курили равнодушно. Седрик по-кроличьи подергал носом над своей сигарой и затушил ее. Я затянулся, закашлялся и никак не мог унять кашель. Скорчив мину, я изобразил опасение, что могу потревожить Веронику.

— Она в отлучке, голубчик мой. Поехала к мамаше — та животом мучается. Ну, чистые, говорит, тебе уголья горячие в утробе всякий раз, как луку поем. Любит она его, лучок-то.

— Слышьте, — оживился Тед, — я вам счас сверху снесу, пока жены нет.

«Фу, тошнотворный лучок, — подумал я, — да еще консервированный, только не это!»