Александр Зиновьев - Без иллюзий Страница 3

Довольно часто в «Высотах» я использовал непристойные выражения и описывал непристойные ситуации. Некоторые считают, что это – отражение реальной ситуации в Советском Союзе, где языковые непристойности процветают, особенно – в кругах интеллигенции. Возможно, что это отчасти и так. Но жизненная непристойность груба, пуста и неэстетична. Непристойность как средство литературы имеет совсем иные источники и иную задачу. Я использовал это средство для того, в частности, чтобы восстановить реальные масштабы персонажей и событий, вознесенных до небес официальной идеологией и пропагандой, и выразить свое отношение к описываемым феноменам. Часто без непристойностей вообще нельзя высказаться с таким эффектом, как хотелось бы. Причем эти средства воспринимаются как непристойности только русско-язычным читателем, в большинстве случаев привыкшим лицемерить даже в языке. Любопытно, что меня однажды обвиняли в непристойностях довольно интеллигентные люди, которые во время нашей беседы совсем не церемонились и выражались так, что было тошнотворно и стыдно. Это была непристойность житейская, т.е. совсем не литературная.

Ибанск с его персонажами и событиями я, повторяю, выдумал, а не собирал, бегая по Москве с записной книжечкой. Конечно, я использовал многое, что мне было известно о конкретных лицах и реальной истории страны. Но я не летописец и не бытописатель. Я, естественно, возражаю против «расшифровки» текста книги. Конечно, комментарии такого рода, в которых говорилось бы, что то-то и то-то послужило поводом для написания таких-то фраз и кусков книги, что такой-то реальный человек послужил прообразом для такого-то персонажа, были бы полезны. Но книгу можно читать и без этого. Верно, что Сталин, Хрущев, Брежнев, Солженицын, Галич, Неизвестный, Евтушенко и др. послужили прообразами для Хозяина, Хряка, Заибана, Правдеца, Певца, Мазилы, Распашонки и т.д. Но не более того. Даже Мазила не есть Эрнст Неизвестный, хотя факты его жизни я часто использовал в книге. Вводя Мазилу в книгу, я хотел показать судьбу гения (как явления социально-психологического, а не с точки зрения продукции) в ибанском обществе, приписывая Мазиле мысли, которых я никогда не наблюдал у реального Неизвестного. Вообще мысли всех персонажей книги – это мои собственные мысли, лишь розданные разным персонажам, а не подслушанные у других. Я не хочу этим сказать, что их не было у других. Я хочу этим сказать лишь то, что это – содержание моего сознания, распределенное в интересах изложения между разными персонажами.

Я подошел к последнему вопросу моего выступления – к позиции самого автора. Мне часто приписывают утверждения моих героев. Иногда я соглашаюсь, иногда нет. Дело в том, что в книге действительно воплощена моя позиция, но так, что автор элиминирован, а персонажам предоставлена возможность поговорить и поспорить. Потому не все, что говорят они, принимаю я. И многое такое, что я принимаю, они обходят молчанием. И все же я думаю, что при достаточно внимательном и повторном чтении книги читатель может угадать авторскую позицию и даже выработать в себе нечто подобное. И главное в этой позиции – не заученные омертвевшие фразы (формулы), а тип характера, стиль мысли и поведения, реакция на происходящее, основная жизненная линия. Я могу в одной ситуации высказать и обосновать одно суждение, а в другой – нечто противоположное ему. Это не беспринципность. Это – желание взглянуть на дело с другой точки зрения, рассмотреть другой аспект проблемы. Иногда – просто из духа противоречия. Дело в том, что я не доктринер, не пророк, не политик, не благопристойный профессор. Я живу в языке, как в особой реальности, причем – в реальности сложной, противоречивой, текучей. Тут губителен всякий догматизм. Тут нет раз и навсегда установленных формул. Устойчивым в моей позиции является одно: стремись к истине и противься насилию, ибо без этого ты – не человек.

Мюнхен, октябрь 1978 г.

О ТАК НАЗЫВАЕМОЙ НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКЕ.

(Из доклада на конгрессе научной фантастики в Брюсселе, XI. 1978)

Выражение «научная фантастика» логически противоречиво. Если какие-то рассуждения научны, они не фантастичны, а если фантастичны – не научны. Так что это выражение условно. Если иметь в виду практику литературы, именуемой научной фантастикой, то она содержит в себе два глубоко враждебных друг другу явления: выдумывание всяческой ерунды с использованием материала современной науки и попытки с помощью фантазии и данных науки представить себе явления, которые мы сейчас пока вообще наблюдать не можем, в том числе – попытки вообразить будущее состояние общества и другие возможные миры с разумными существами. По моим наблюдениям в подавляющей части «научной фантастики» преобладает именно фантастика, т.е. ерунда, претендующая на научные источники, но не имеющая с наукой абсолютно ничего общего. Например, в связи с идеями современной физики даже в научных кругах стали часто говорить об изменении хода времени, об убыстрении и замедлении хода времени. С логической точки зрения это – чушь. Но чушь модная, свидетельствующая о прогрессивности воззрений. Писателям эта чушь нравится, и они начинают сочинять на эту тему фантастику в самом точном смысле слова. Например, изображают, как космонавты летят в какую-то чудовищно отдаленную точку пространства. Летят год, десять лет, сто лет. Что-то случилось. И тогда они решают «проколоть» или «свернуть» пространство или что-то сотворить со временем, и через несколько мгновений они у цели. Зачем, спрашивается, они потратили столько времени на обычный полет? Взяли бы и сразу сотворили эти штучки с пространством и временем, и сразу бы оказались там, где нужно. Правда, тогда и писать было бы не о чем.

Аналогично (если не хуже) обстоит дело с фантастикой на социальные темы. Тут наукой даже не пахнет. Законы общественной жизни, имеющие силу для любых человеческих (и подобных им) ассоциаций, игнорируются полностью. Тут имеет место фантастика, но скорее псевдонаучная или антинаучная.

Я ничего не имею против фантастики любого сорта. Я лишь хочу обратить внимание на то, что литература так или иначе играет идеологическую роль, прививает людям определенные взгляды на мир, на человеческое общество, на перспективы человечества. А потому в этой литературе имеет право на существование и такая, которая считается с настоящими законами природы, общества и логики мышления, хотя и пользуется средствами литературной фантазии. Я убежден в том, что такая в принципе реалистическая основа литературы ничуть не сокращает ее художественных возможностей. Можно сообщать людям правду на высоком эстетическом уровне. И можно людям врать на низком эстетическом уровне. Чаще именно так и происходит.

Я в течение многих лет работал как профессионал в области логики, изучающей законы языка. И также в течение многих лет изучал для себя общественные явления, стремясь выявить в них нечто закономерное, устойчивое, необходимое. И хочу высказать по этому поводу несколько соображений, которые, как мне кажется, не бесполезны и с точки зрения художественной литературы.

Литературные произведения суть явления, выполненные в языке – суть языковые явления. В языке в принципе можно высказать все, что угодно. Однако не все, о чем мы можем высказать что-то, может существовать реально. Бывает такое содержание языковых выражений, которое невозможно в действительности в силу самих логических правил языка. Например, логически невозможно быть отцом самого себя или своим собственным сыном. Логически невозможно оказаться старше своих родителей, и никакие ссылки на физику тут не помогут. Можно лучше сохраниться своих родителей и можно их пережить – это банально. Но старше – нет, ибо согласно определению понятий «порождающее» и «порождаемое» порождающий всегда старше порождаемого, если они существуют одновременно. С другой стороны, логически вполне объяснимы такие, казалось бы, логически противоречивые явления, как возможность любить и не любить нечто одновременно, возможность полезных и вредных последствий одного и того же явления. Более того, в случае сложных событий и сложных систем их взаимоотношений такие взаимоисключающие тенденции и явления неизбежны. В особенности это касается общественной жизни. И литература, в какой-то мере претендующая на научность, должна считаться с такого рода явлениями. Разумеется, литература вправе использовать все языковые средства, чтобы добиться желаемой цели, и в том числе – преднамеренное нарушение законов логики и искажение законов природы и общества. Но именно как изобразительные средства, а не как материал для серьезного изложения с претензией на образованность и мудрость. Если вы, например, нарушаете законы логики, не подозревая об этом и воображая, будто вы используете новейшие данные и идеи науки, это не будет изобразительным средством литературы. Это будет проявлением невежества или спекуляцией на неких околонаучных идеях. Многие анекдоты построены на преднамеренном нарушении законов логики. Но они тем и хороши, что это известно. Если бы факт нарушения законов логики был неизвестен, анекдоты эти не были бы смешными. Аналогично обстоит дело и с прочими средствами литературы. Например, рассказывают такую шутку. Ты слышал, – говорит один человек, – крокодил проглотил Генерального Секретаря КПСС. И чем это кончилось? – спрашивает другой. Крокодил вторую неделю испражняется орденами, – отвечает первый. В этой шутке явный гротеск. Крокодилы, как известно, партийных вождей не едят. Последних если кто-то и сжирает (да и то не в прямом, а в переносном смысле), так это их соратники по партии. Но эта шутка выражает социологически бесспорную истину: возвеличивание вождей есть необходимый атрибут коммунистического общества. Эта шутка есть средство научной фантастики в самом хорошем смысле слова.