Дональд Джонсон - Птичий вольер в “Аде” Набокова Страница 3

Вторая “птичья” ассоциация, связанная с Люсеттой, предвещает ее судьбу. В первую ночь, проведенную на “Адмирале Тобакоффе”, когда море штормило, Вану снится “водная павлиноглазка, медленно снижавшаяся и вдруг проделавшая сальто на манер ныряющей чомги” (456). Здесь находят продолжение два мотива — один связан с “водной павлиноглазкой”, другой, более важный, — с точно описанными погружениями в воду и акробатическими трюками чомги, “дублера” Люсетты во сне Вана. Чуть позже в тот же день Люсетта поразит Вана своим талантом ныряльщика, и повествователь выделит ее огненно-медную прядь. Прыжок в плавательном бассейне оказывается репетицией ее последнего прыжка после того, как Ван жестоко ее отвергает. Лишь позднее Люсетта на самом деле станет отождествляться с чомгой (Podiceps cristatus) с ее огненно-медным украшением на голове. Приехав в Монтру ради неудавшегося воссоединения с Адой в октябре 1905 года, Ван смотрит на озеро и замечает, что “чомги уже сбивались в зимние стаи, но лысухи еще не вернулись” (487). Попавшие в поле зрения чомги заставляют его подумать: “Ардис, Манхаттан, Монтру, наша рыжая девочка мертва” (487). Выразительность этого фрагмента усиливается видом на “рыжую гору” с ее красноватыми осенними листьями.

В нетерпении ожидая приезда Ады, Ван просыпается на рассвете под громогласное карканье альпийских ворон. Завтракая на балконе своей комнаты в отеле “Три лебедя”, он “оставил без внимания прилетевшую на разведку чайку” (487). После прибытия Ады они с Ваном сидят у озера, наблюдая за чомгами, и Ада описывает их причудливые брачные ритуалы. Они “застывают лицом друг к дружке, вот так (подняв скобками присогнутые указательные пальцы), — вроде двух книгодержателей без единой книги между ними, и поочередно встряхивают отливающими медью головками” (503)16. Описание “брачного ритуала” толкает ревнивого Вана к выпытыванию подробностей подобных “ритуалов” ее мужа Андрея — провокационный вопрос, от которого Ада в присущей ей манере уклоняется, пускаясь в рассуждения о любви Андрея к птицам и о русских названиях разных видов чомги. Все дальше уходя от темы, Ада замечает: “Нет, ты только посмотри, чайки играют в курятник” (503). Следующий абзац, написанный, можно предположить, Ваном, примечателен в нескольких отношениях: “Несколько rieuses расселись, хвостами к пешеходной дорожке, по идущим вдоль озера вермильоновым перильцам, и поглядывали одна на другую, желая выяснить, у кого из них хватит храбрости усидеть при приближении нового пешехода. Когда Ван и Ада приблизились, большинство сорвалось и слетело на воду; только одна дернула хвостом и как бы присела, но скрепилась и осталась сидеть на оградке” (503-504). Ада затем произносит: “По-моему, мы (она и ее муж Андрей. — Д.Б.Д.) всего один раз наблюдали этот вид в Аризоне — есть там одно место под названием Солтсинк, такое рукодельное озеро. У наших обычных чаек совсем другие окончания крыльев” (504). Rieuses (Mouette rieuses17) — это чайки, относящиеся к виду Larus atricilla (по-английски именующиеся “Laughing Gull”). Но в Европе они не встречаются и обитают лишь вдоль восточного побережья Соединенных Штатов, причем исключительно на озере Солтон-Си в Калифорнии. Ада и Ван, вероятно, видят чайку обыкновенную (Larus ridibundus)18 (“ridibundus” = “laughing”), традиционно обитающую на озере Леман. Хотя у чаек обоих видов в брачный период головки черные, кончики крыльев, как замечает Ада, у них различаются. Читатель подготовлен к странностям в орнитологических обозначениях непосредственно предшествующим этому эпизоду разговором о русских и английских названиях чомги. Но откуда этот переход от чомг, связанным с Люсеттой, к чайкам? Это скорее не отступление от темы, а ее продолжение, поскольку французское rieuses — еще один отзвук встречавшихся ранее названий, связанных с Люсеттой, — Монтру, Монтруссе, la rousse и т.д. Родовое название чаек — Larus. И эта последняя mouette rieuse, которая не улетает, продолжая сидеть на оградке, — призрак великодушной Люсетты, которая остается, чтобы порадоваться недолгому воссоединению брата и сестры, духом Люсетты освященного. Любые сомнения в том, что за образами птиц скрывается Люсетта, отметаются с появлением чомги, медленно погружающейся в воду перед тем как нырнуть, после чего следуют слова Вана: “Почему, собственно говоря, ты не дала ей хоть каким-то способом знать, что не сердишься на нее?” (504) Финальный отзвук мотива “Люсетта — чомга” появляется в эпизоде последней встречи любовников в 1922 году, когда они “поднимали свои бокалы с искристым шампанским в пародии на брачные ритуалы нырцов” (534).

Люсетта — источник, равно как и объект, еще одной “крылатой” аллюзии. В вещем сне Вана на борту “Адмирала Тобакоффа” появляются две птицы. Пригрезившаяся Вану “водная павлиноглазка”19 заставляет вспомнить кувыркающуюся чомгу Люсетты. “ Водная павлиноглазка” указывает на “высокое, великолепное существо с тонкими щиколотками и отталкивающе мясистыми бедрами”, “выцветшей гривой” и парчовой набедренной повязкой в качестве купальника, — блондинку, которая фамильярно приветствует Вана у бассейна (461). Ревнивая Люсетта спрашивает: “Kto siya pava?” (Кто сия пава?”). Хотя слово “пава” может иметь и более общее значение, буквально это — “самка фазана”. Ван утверждает, что не знаком с “павой”, но он поражен мыслью о том, что киноактриса с ее смуглой кожей мулатки, серебристо-светлыми волосами и толстыми багровыми губами словно на негативе повторяет Аду — ее кожу цвета слоновой кости, черные как вороново крыло волосы и бледные губы. Люсетта презрительно называет незнакомку “мадемуазель Кондор”, заставляя Вана ответить “лучшим русско-французским каламбуром”20 (463), который ему когда-либо доводилось слышать. Той ночью, когда Люсетта зовет его в свою каюту, он решительно отказывается, ответив: “Я не один”. Люсетта ошибочно полагает, что у него мадемуазель Кондор.

Кроме того, Люсетта упоминает имя Джонни Старлинга (с Фуэртевентуры, одного из Канарских островов), о котором, в попытке разрушить любовь Вана к Аде, рассказывает как об одном из многочисленных ее любовников. Как и Ада, он актер, “красивый испано-ирландский юноша, темноволосый и бледный, и многие принимали их за близнецов” (368). Следующему появлению его имени будет предшествовать разговор о птицах. Ада рассказывает Вану о своей сценической карьере, один из этапов которой — пьеса Чехова “Четыре сестры”, где и у Ады, и у Марины были роли — равно как и у Джонни Старлинга. Ада жалуется на то, что Марина постоянно дает раздражающие указаниями, уподобляя ее тем птицам-матерям, которые “заходятся в нервных припадках, гневно издеваясь над своими бесхвостыми беднячками, когда тем не удается быстро выучиться летать” (417)21. Просматривая список исполнителей, Ван обращает внимание на то, что некий “Джон Старлинг” играет Л. Скворцова, а его имя, как успевает заметить Ван, происходит от русского названия птицы(“starling” — “скворец”). Ада краснеет, но признается лишь в легком флирте, который закончился тем, что она бросила Старлинга, когда узнала, что он “состоял в puerulus у жирного учителя танцев по фамилии Данглелиф” (417). Как утверждает Ада (в ответ на расспросы Вана), Джонни покончил с собой. По версии Люсетты, его попытка самоубийства закончилась тем, что он потерял способность говорить. Ван мрачно предполагает: “Теперь ему по силам сыграть безъязыкого евнуха в картине “Стамбульский буль-буль” или переодетого кухонной девочкой казачка, являющегося с важным известием” (368). Последнее замечание — завуалированный намек на девочку, выдававшую себя за мальчика и принесшую Перси де Прею вызов на дуэль с Ваном. Безусловно, это также и отсылка к роли Л. Скворцова в “чеховских” “Четырех сестрах”.

“Старлинг” — вполне подходящее имя для актера, но парадокс в том, что, как замечает Ада, Старлинг всего лишь должен был из-за кулис крикнуть “Эй!”, чтобы дать сигнал Тузенбаху отправляться на дуэль. Он, Скворцов, — секундант Соленого. Именно это наблюдение Вана над значением русского эквивалента фамилии “Старлинг” (скворец) — вынудило Аду отвечать. “Скворец” фигурирует в широко известной русской поговорке “переимчив, как скворец”. Люсетта уже рассказала, что любовник Ады, Джонни, — ее “coeval (однолеток), внешне почти не отличимый от нее” (367). Но Джонни Старлинг переимчив и в иных отношениях, поскольку он — бисексуал. Его роль секунданта Соленого на дуэли в “Трех (или четырех) сестрах” соотносима с ролью другого секунданта — лейтенанта Арвина Лягвенца — в дуэли Вана с капитаном Стукиным22 (300-302). В “Примечаниях” Дамор-Блок сообщается, что милейший капитан и его друзья состоят в Ложе Лесной Фиалки, а их “фиолетовые” имена указывают на гомосексуальные наклонности соперника Вана и его секундантов23.