Алиция Володзько - Юрий Дружников и его критики Страница 3

Пушкин, доказывает Дружников, уже давно превращен в монумент, перед которым все обязаны преклоняться. Сразу после смерти великий поэт стал знаменем; полтора столетия им охотно размахивали крайне разные направления, общественные группы, лица. В советское время Пушкин был "точкой опоры пропаганды" для масс, а пушкиноведение поддерживало и разрабатывало мифы о нем. Поэтому, хотя может казаться, что все аспекты творчества и биографии поэта давно изучены, есть в знаниях о нем вопросительные знаки, белые пятна. Одно из них -- судьба Пушкина, лишенного возможности выезда за границу, всю жизнь рвущегося из России на Запад. Как это похоже на судьбу поколения, к которому принадлежит Дружников! Он также, подобно Пушкину, был долгие годы отказником, с тем что в отличие от великого поэта все-таки вырвался на свободу.

"Изгнанник самовольный" исследует круг проблем, связанных с попытками Пушкина оказаться за границей -- начиная с 1817 года, то есть с момента окончания Царскосельского лицея, по 1824 год, когда поэт был выслан из Одессы в Михайловское. "Досье беглеца" -- вторая хроника о "невыездном Пушкине", доводит события до 1829 года, когда не получив разрешения на зарубежное путешествие, Пушкин строит планы бегства из ссылки за границу (его приятель Алексей Вульф готов увезти его под видом слуги), затем опять пытается уехать легально, подает прошение за прошением, надеясь на заграничный военный поход, просится в армию, но все время получает отказы. "Держать и не пущать!" -- это и был фундаментальный вклад российской державы в права человека", -- ядовито шутит автор, все же добавляя, что "по сравнению с советским периодом, во времена Пушкина, если не считать самого поэта, в вопросах выезда был относительный либерализм" (14). Такие параллели между современностью и пушкинской эпохой проводятся Дружниковым постоянно -и подчас оказывается, что николаевское время было чуть ли не идиллией по сравнению с советским. Выезд Пушкина без разрешения на Кавказ в 1829 году, описанный потом в "Путешествии в Арзрум", был, как считает автор, запланированной попыткой бегства из России через русско-турецкую границу.

Обе книги о Пушкине основаны на доскональном изучении творчества поэта, его переписки, воспоминаний современников и мировой пушкинистики в целом. Автор не скрывает, что тему выезда Пушкина за границу затрагивали перед ним знатоки творчества поэта, М. Цявловский и Н.Лернер. Однако никто не осмелился разработать ее глубже, и Дружников здесь, несомненно, первопроходец.

Мы имеем здесь дело с довольно редким случаем, когда академическая монография читается как увлекательный, приключенческий роман. Созданный Дружниковым портрет Пушкина жив, многоформатен, психологически достоверен. Это трагический, но и веселый, жизнерадостный гений, как все люди, не лишенный слабостей и пороков. Дружников цитирует циничные высказывания поэта о женщинах, говорит о его легкомысленном, капризном, непредсказуемом характере. Наблюдает у великого поэта также склонность к "поэтическому лизанию того, что Владимир Даль называет в своем словаре местом, по которому во Франции запрещено телесное наказание" (15). Проявляется эта склонность в панегирических стихах, восхваляющих царя за сомнительные подвиги вроде усмирения Польши и доказывающих, что поэт любит его всем сердцем и душой. А вне всего этого Пушкин достоин восхищения: ведь именно он "совершил рывок из русской литературы средневековья в литературу современную" (16), хотя его изолировали от европейской культуры, с которой был кровно связан.

Как в "Доносчике 001", изучив забытые документы, свидетельства мемуаристов и архивные материалы (в книге присутствует богатый научный аппарат), Дружников ведет литературное следствие, сверяет факты, события, противоречивые мнения. И выдвигает увлекательные, иногда спорные гипотезы. Автор сам оговаривается, что в его хрониках о Пушкине есть и место для воображения, домысла, то есть того, что чуждо "чистой" филологии. Впрочем, домыслы извлекаемые Дружниковым из источников, литературных или документальных, весьма убедительны.

Изучив неприятный аспект биографии великого поэта: его контакты с Третьим отделением, а особенно с шефом тайной полиции графом А.Х. Бенкендорфом, автор приходит к выводу, что Пушкину предлагали стать осведомителем. Хуже того, поэт раздумывал, не принять ли этого манящего предложения, "перебирал любые возможные варианты, включая сотрудничество, чтобы ослабить ошейник" (17). В январе 1828 года написал для полиции положительную характеристику на своего доброго знакомого Адама Мицкевича. Есть свидетельства о том, что граф Бенкендорф предлагал Пушкину службу в канцелярии 3-го отделения, однако все доказывает, что поэт отказался от этой чести. "Спору нет, в России преуспевающий поэт должен в той или иной степени стать функционером и выполнять предначертания властей" (18), -- отмечает Дружников, усматривая в этом важном, не до конца выясненном эпизоде жизни великого поэта, не столько индивидуальный случай, сколько правило, обязательное в России. И со спокойствием добавляет очередную историко-литературную ересь: весьма правдоподобно, "что Гоголь, честолюбивый молодой человек, мечтавший о карьере и власти над людьми, с 1829 года тайно служил Третьему отделению" (19). Не менее страшные вещи читаем о Гоголе в вышедших позже "Русских мифах": Николай Васильевич был, оказывается, болтун, врун, и в такой же степени, как Хлестаков, пребывал "с Пушкиным на дружеской ноге".

Во многих пушкинских стихах, поэмах, переписке, то и дело находит Дружников подтверждение, что поэт мечтал о дальних странствиях, "жаждал краев чужих", и обладал, как когда-то сам Пушкин выразился, "развитым органом полета". Знаменитая сцена из "Бориса Годунова" в корчме на литовской границе, когда Григорий Отрепьев обманывает преследующих его приставов, в сущности, не имеющая с действием пьесы ничего общего, вызвана этими устремлениями и мечтами.

Дружниковзадумывается и над тем, как сложилась бы дальнейшая судьба Пушкина, если бы его выпустили из России. Кем стал бы великий поэт -невозвращенцем или просто туристом? Вернулся бы в Россию или нет? Кем был бы по отношению к Западу, проживи еще четверть века -- Гоголем или Герценом? Никто не в состоянии ответить на этот чисто риторический вопрос. Пушкин, по словам Достоевского, унес с собой в гроб великую тайну и останется навсегда человеком неразгаданным. Дружников все же хочет ее разгадывать, на этот раз в третьей, последней хронике, доведенной до смерти поэта -- фрагменты ее уже опубликованы (20).

Многие другие легенды о Пушкине и его окруженииразвенчаны в "Русских мифах". Преостроумно написана "Няня в венчике из роз". Это богохульное словосочетание, пародия известной строки блоковской поэмы "Двенадцать", фигурирует в названии очерка, посвященного Арине Родионовне, воспетой Пушкиным няне. По Дружникову, она не была, как учат русских школьников с ранних лет, ни музой поэта, ни его мудрой учительницей, знакомящей своего питомца с народным творчеством, но -- безграмотной старухой, любящей выпивку и приводящей к своему барину, если он этого пожелал, деревенских красоток. По-новому также поставлены в "Русских мифах" другие темы, в том числе "Пушкин к декабристы", "Пушкин и царь Николай". В эссе "113-я любовь поэта" читаем о том, как Наталья Николаевна Гончарова, супруга великого поэта России, без меры идеализированная, исполняет роль "первой леди русской литературы". Подобно Анне Ахматовой, Марине Цветаевой и польскому писателю Ярославу Ивашкевичу, Дружников видит в ней недалекую барыню, занятую развлечениями, попрыгунью, слишком рано обремененную обязанностями домохозяйки и матери, словом, женщину, которая и интеллектуально, и эмоционально не была поэту парой.

"Русские мифы" сродни "Прогулкам с Пушкиным" Андрея Синявского. Оба автора не стоят на коленях перед русским гением (который был по происхождению арапом, а в лицее получил прозвище "француз"), присматриваются к нему без академических котурнов, иногда дерзко, непочтительно. Не сомневаются в его гениальности, но не обходят молчанием того, что было в этом человеке обыденного, приземленного, мелочного, даже отталкивающего. Когда "Прогулки с Пушкиным" были изданы в 1975 году в Лондоне, некоторые эмигрантские литературные авторитеты старшего поколения обвинили Синявского в попрании народной святыни, в ненависти к русской культуре. Публикация фрагментов "Прогулок с Пушкиным" в московском журнале "Октябрь" в начале 90-х вызвала аналогичную реакцию: обвинения в русофобии. Появились утверждения, что Синявский такой же святотатец как Салман Рушди. Опубликовав "Узника России" Дружников был встречен подобными инвективами, обозван "пушкиноедом", агентом ЦРУ, который хочет отнять у России Пушкина, "ненавистником России" (21).

И наконец, еще одна область, в которой Юрий Дружников показал себя мастером -- это публицистика. Он часто и охотно пишет статьи, очерки, фельетоны,посвященные текущим событиям. Зорко присматривается к современности. Эссе "Я родился в очереди", опубликованное в 1979 году тогда еще московским писателем, перепечатало двести газет мира. Именно потому, что обыденную житейскую ситуацию -- необходимость стоять в очереди, прекрасно известную любому жителю соцстран, автор с мрачным юмором объявил метафорой советского бытия.