Светлана Букина - Неоднажды в Америке Страница 30

Ну почему, почему мне так грустно?

Может, потому, что не так много праздников в жизни? Что вех, подобных первому походу в школу, ещё меньше? Что объяснить ребёнку, насколько важен в его маленькой жизни этот день, легче, если школа и общество хоть как-то помогают?

Так хотелось чего-то радостно-торжественного, значительного, так хотелось, чтобы он запомнил этот день, как запомнила свой первый-раз-в-первый-класс я. А ведь вряд ли запомнит.

Всего лишь средство передвижения

Старики за рулём – тема в Америке больная. Большинство людей живут не в крупных городах, а в пригородах, как мы, где общественный транспорт либо не ходит совсем, либо ходит раз в год по обещанию. От нас до ближайшего магазина минут десять на машине. Добраться куда бы то ни было отсюда пешком физически невозможно. Прожив в своих домах по сорок – пятьдесят лет, привязавшись к родному городку, привыкнув к соседям и вырастив садик-огородик на заднем дворе, пожилые люди отнюдь не рвутся переехать в шумный, пыльный, дорогой и куда менее безопасный город. А проживание вне города без машины смерти подобно, поэтому «тяжёлый конец» откладывается до последнего. Люди не хотят верить, что представляют опасность для жизни окружающих, обманывая прежде всего самих себя. Продолжают садиться за руль, когда уже… Впрочем, я лучше приведу вам пару примеров из своей медицинской практики.

Эта женщина пришла к нам в офис с диагнозом «артрит коленных суставов». От коленных суставов там уже мало что оставалось, но доктор не решался на операцию. У пациентки было много других проблем со здоровьем (серьёзный диабет, плохое сердце), и врач не был уверен, что она перенесет хирургическое вмешательство и многочасовой наркоз. Поэтому её послали на физиотерапию, хотя что мы могли для неё сделать, остаётся для меня неясным. Ни одно колено не выпрямлялось. Если считать прямую ногу за ноль градусов, то левое колено имело запас движения от 5 до 20 градусов, а правое – примерно от 10 до 50. Иными словами, они уже почти не двигались, да и то минимальное движение, на которое эти суставы были ещё способны, сопровождалось жутким хрустом и болью. Ничего более ужасного я за всё время работы физиотерапевтом не видела. Обычно людей оперируют на гораздо более ранней стадии, но сердце, диабет… Ах да, диабет. Диабет привёл к частичной потере зрения. Левый глаз видел только узкий «тоннель» прямо перед собой, а правый, наоборот, только периферию (или наоборот – уже не помню). Давление скакало, а кончики пальцев рук и ног давно почти ничего не чувствовали. Стоит ли мне говорить вам, что на лечение эта дама приезжала на машине? Минут двадцать в одну сторону. Жила она с дочерью, но та целый день проводила на работе, и пациентка разъезжала на автомобиле в магазин, в аптеку, по врачам, в гости…

Когда я работала в доме престарелых, у меня был пациентом некий старичок из бывших магнатов – владелец нескольких предприятий, миллионер.

Прихожу к нему как-то, а он чернее тучи.

– Жена, – говорит, – очередную машину грохнула. Третью за последние полгода.

– Как же так, что случилось?

– Наехала на мусорный бак. Главное, она ничего не помнит.

– Не помнит, как наехала?

– Да. У меня вон со здоровьем плохо, так я тут сижу, а у неё со здоровьем всё всегда нормально было, поэтому я за неё не волновался. Но тут дети начали говорить, что у матери с памятью проблемы начинаются. Мы сначала внимания не обращали. Первую аварию приняли за случайность, тем более что тогда она хоть помнила, что делает. Вторую тоже помнила и клялась-божилась, что это опять случайность. Поскольку деньги есть, то она просто идёт, покупает себе очередной «Мерседес» и продолжает ездить. В этот раз она даже не помнит, что была авария. Никто не знает, что случилось. Машина совершенно разбита, на жене только пара царапин…

– Слушайте! У неё надо отобрать машину, пока не поздно!

– А вы попробуйте. Она пока в повседневной жизни вполне адекватна, со свободой расставаться не хочет, а попытки детей предотвратить очередную покупку машины восприняла как желание побыстрее от неё избавиться и получить наследство. Адвокату даже позвонила. Ничего с ней сделать нельзя, врач отказывается писать заключение. Она пока слишком нормальна, у него могут быть неприятности.

– И что же дальше?

– Ничего… Пошла покупать очередную машину. Я-то вообще тут лежу с сердцем и ещё долго лежать буду. Если вообще вылезу. Банковские счета у неё. Дети ничего не могут сделать.

Хорошо мне тех стариков критиковать, конечно, но вот имею ли я право?

Дорога на работу длинная, час занимает. Я за это время успеваю съесть йогурт с парой кусков хлеба, накрасить глаза и губы, поболтать по телефону, напудриться… Если перечислись всё, что я когда-либо делала в машине, причём на ходу, то… ой, не надо в меня ничем бросать, пожалуйста. Я живу в своей машине, провожу в ней как минимум два часа в день, уже лет пятнадцать как, и многое из того, что не успеваю дома или на работе, доделываю за рулём. Справедливости ради замечу, что всё это делается в основном на светофорах (я мало езжу по хайвеям). Скажу вам сразу: переселяться в город и ездить на автобусе я не захочу ни через тридцать лет, ни через сорок пять. Я привыкла жить там, где живу, и жить так, как живу. Дай мне бог мудрость и остатки мозгов, чтобы понять, когда придёт время, что оно пришло, спокойствия, чтобы принять этот факт, и мужества, чтобы навсегда расстаться со вторым домом на колёсах. Это гораздо труднее, чем кажется.

Адреналин

Я очень люблю американские горки. Не дешёвые медленные подделки, путешествующие по пригородам каждое лето, а огромные, крутые, дух захватывающие и желудок с сердцем местами меняющие. Такие, как в «Шести флагах» (Six flags) или Диснейленде. Вообще-то вестибулярный аппарат у меня тот ещё: тошнит чуть ли ни на велосипеде, летаю на препарате «Драмамин». Но с размаху вниз, с горы в пропасть, в самой первой коляске/кабинке/что-у-них-там – и ничего, и не тошнит. Тошнота ведь начинается от движений из стороны в сторону, как при качке, на них-то наш вестибулярный аппарат и реагирует, потому что среднее ухо… Да чёрт с ним, с вестибулярным аппаратом и средним ухом, никому это не интересно, да и не о том речь. Просто от движений взад-вперёд не тошнит, а на настоящих, дорогих американских горках тошниловка минимизирована. Максимизирован страх. По крайней мере, мне раньше так казалось: я путала обильные выделения адреналина со страхом. Столько народу боится, не лезет на эти горы, а по мне чем дольше свободный полёт, тем лучше; чем круче пропасть, тем интереснее. Бесстрашная я какая, ух!

В Акадию мы поехали, когда старшему сыну было года два, а младшего ещё в проекте не было. Акадия – это необыкновенной красоты национальный парк в штате Мэйн, в котором много туристических маршрутов разной степени сложности. Нам сразу бросилось в глаза описание двух из них – Пресипис (Precipice, или «Край пропасти») и Бихайв (Beehive, или «Пчелиный улей»). В описании маршрутов встречались выражения типа «открытая высота», «вбитые в скалу железные скобы» и «несколько раз в год туристов снимают с горы вертолёты». Моя истосковавшаяся по адреналину кровь радостно забулькала. Муж мой хоть и не адреналиноголик, но человек сильный, с определёнными представлениями о том, что значит быть настоящим мужчиной. Неотделимой частью его внутреннего кодекса является правило, что если жена куда-то лезет, то мужу грех отступать.

На всякий случай спросили у хозяйки маленькой гостиницы, в которой мы останавливались, не опасно ли лезть на Пресипис и Бихайв. От Пресипис она нас сразу отговорила: не для новичков это, мол, несколько человек в год там насмерть разбиваются. А Бихайв – раз плюнуть, она туда с детьми ходит каждое лето (детям на вид лет так девять – двенадцать). Идите, говорит, смело, если открытой высоты не боитесь. Я? Открытой высоты? Ха!

На следующее утро мы собрались и пошли. Сначала было не страшно, но постепенно дорога становилась всё уже и круче, и в какой-то момент мы пошли по узкому каменному тротуарчику – слева скала, справа пропасть. Ладно, назвался груздем… Идём. И вдруг она кончилась, тропинка эта. Правда, через полметра она начиналась опять, посередине в скалу были вбиты какие-то железные стержни, на которые теоретически можно было наступать. Но тот факт, что некое расстояние от камня до камня надо было перепрыгнуть или пройти над пропастью по круглым железным стержням, это не меняло. Я вдруг вспомнила, что дома у меня маленький ребёнок, который очень любит свою маму. И мама, которая очень любит свою единственную дочку. Мне только тридцать, очень хочется жить, а слететь отсюда – пара пустяков. Оступишься или потеряешь равновесие – и пиши пропало.

Муж прошёл по стержням на другую сторону и сказал:

– Иди!

– Не пойду… Пусть меня снимают отсюда.

– Не валяй дурака. Ты сама сюда полезла. Иди.

– Не пойду… Я боюууууусь…