Светлана Букина - Неоднажды в Америке Страница 31

Муж прошёл по стержням на другую сторону и сказал:

– Иди!

– Не пойду… Пусть меня снимают отсюда.

– Не валяй дурака. Ты сама сюда полезла. Иди.

– Не пойду… Я боюууууусь…

– Возьми себя в руки и иди!

И я пошла. Но кайф почему-то испарился; адреналин не выделялся, а если и выделялся, то не тот. Мне было плохо. Мы шли по узким тропкам, взбирались на маленькие камни, должны были хвататься за пресловутые вбитые в скалу скобы, а сзади всё время зияла пропасть. Даже не глядя вниз, знаешь, что она там. Одно неосторожное движение – и всё.

В одном месте надо было поставить колено на камень, ухватиться за скобу и подтянуть себя на следующий уровень. Муж поставил, ухватился, подтянулся и залез. Я поставила, потянулась и… рука не достала до скобы. Понятия не имею, как туда лазили десятилетние дети, но моих ста шестидесяти четырех сантиметров явно не хватало. Одна нога на одном камешке, колено на другом повыше, за спиной эта треклятая пропасть, а держаться не за что, разве что ногтями впиваться в скалу. Причём пропасть начинается не в метре за мной и не в полуметре, а там, где кончаются мои пятки и спина. То есть я над ней вишу. Муж схватил мою руку и потянул. Кое-как, кряхтя и нелитературно выражаясь, я дотянулась, наконец, до скобы. Совместными усилиями мы втащили меня на следующий уровень.

И тут я сломалась. Не заплакала даже, а заистерила: я не могу больше, я не пойду дальше, пусть что хотят делают, не могу, не пойду, не могу, не пойду…

Но пошла. Куда деваться-то? Оттуда нет выхода. Вниз не спустишься. Надо как-то дойти до вершины, где есть лёгкая тропа к подножию горы.

Так мы и шли. Спокойный, как слон, подбадривающий меня супруг, который терпеть не может высот и приключений и никогда не лезет на американские горки в парках, и Мисс любительница адреналина, затащившая его на эту гору, а теперь перед каждым обрывом причитающая, что она дальше не пойдёт. Моментов «оступись – и всё» на том маршруте было штук десять, если не больше. Когда мы дошли, наконец, до вершины, я готова была целовать землю. Меня мутило и трясло, я хотела убить хозяйку гостиницы, я хотела просто тихо лечь, я не верила, что дошла. И тут муж мой сказал спокойно так, что ему никогда в жизни не было так страшно.

– А как же ты держался? – изумилась я.

– Кто-то из нас должен был держаться. Если бы я сломался, мы бы не дошли.

Нужно ли говорить, что я не получила от сего приключения никакого удовольствия? Зато в тот день я очень чётко осознала разницу между «безопасным» страхом, сопровождающимся развлекательным вспрыском адреналинчика, и настоящей опасностью, между «ух ты, дух захватывает» и реальным риском. И ни разу с тех пор эти понятия не путала. Я не смелая – смелый мой муж. Я трусиха. Трусиха в поисках приключений, адренолиноманка, развлекающаяся высотой и крутизной в крепко пристёгнутом состоянии.

Говорили мы тут с подружкой о влюблённостях, изменах, потере головы и сносе крыши. Я обожаю влюбляться, увлекаться и развлекаться – вот уж где адреналина пруд пруди! Объясняла подруге, что не надо бояться увлечений и стесняться притока гормонов в голову и прочие места, что это полезно для самооценки, кровообращения и много чего ещё. А она всё время спрашивала, что будет, если крышу снесёт полностью, если потеряешь контроль, если изменишься и не найдёшь пути назад. Страшно отпускать себя, что ни говори. Печальные примеры того, к чему это приводит, можно опустить; все и так знают хотя бы парочку.

И тут я вспомнила Бихайв – разницу между «пристёгнутым», рассчитаным риском и настоящей опасностью для жизни и здоровья. Нет, говорю, милая моя, Бихайв нам не нужен, там нa середине не развернёшься. Если чувствуешь, что впереди пропасть, а страховки нет, то разворачиваться нужно немедленно и любой ценой. В начале пути ещё можно здраво оценить, что за дорога впереди, а потом это сделать уже сложно. Я выучила для себя этот урок. В пчелиный улей не лезу.

Зато американские горки по-прежнему страсть как люблю. Выше, круче, дальше, больше, ветер щёки набок сдувает, сердце с желудком местами меняются, глаза навыкат, матка в невесомости. В первой кабинке, лицом в пропасть. Но только в очень-очень крепко пристёгнутом состоянии, на дорогих, качественных, проверенных десятью инженерами и механиками горках.

Счёт в банке

Никотиновую бабку я вряд ли когда-нибудь забуду, хотя видела её один-единственный раз в жизни, летом 93 года.

Я училась тогда в колледже, а летом подрабатывала homemaker’ом – убирала немощным бабулькам и дедулькам квартиры за 7 долларов 45 центов в час. Платили мне, правда, не они, а славный наш штат Массачусетс: тем, кто сам убираться уже не мог, выделяли таких вот штатных уборщиц.

К некоторым старичкам я ходила регулярно, раз-два в неделю, а к другим наведывалась раз в месяц, если не реже. Всё зависело от того, насколько болен был человек. Если врачи считали, что пыль они могут вытереть сами да и ковры способны без посторонней помощи пропылесосить, то нам оплачивали только помывку окон или генеральную уборку, а если клиент еле ходил, то приходилось делать всё и часто. Бывали и одноразовые задания: разморозить холодильник, постирать гардины или убрать чердак. Но то задание удивило даже видавшую виды меня: на форме, которую нам выдавали перед очередным заказом, было написано: «помыть стены». Перечитав эту фразу пару раз, я поинтересовалась у начальницы, что бы это значило, но толкового ответа не получила. Мне просто сказали, что написанное – точно не ошибка; бабушка заказала мытьё стен. Не полов, не кухни, не ванной, не окон даже, а стен. Есть многое на свете, друг Горацио… Ладно, поедем мыть стены.

Позвонила в дверь. «Не заперто!» – кричат. Открыла дверь. Закрыла дверь. Часто задышала. После той комнаты амбрэ заводской курилки будет восприниматься как воздух сибирской тайги, всячески полезный для вдохов полной грудью. Я задохнулась, я хватала ртом воздух, у меня закружилась голова. Ну нет таких денег, за которые я опять согласилась бы войти в эту комнату, и не просите. Присылайте курильщика какого-нибудь заядлого ей стены мыть, я ж сдохну, не успев повесить топор в этой синюшной томилке.

– Сейчас я окно открою! – крикнула бабка. – Через десять минут сможешь работать.

Бабка оказалась оптимисткой. Через десять минут я смогла, заткнув нос, добежать до открытого окна. Ещё через десять – разглядела грязно-жёлтые стены, которые на самом деле, как уверяла бабуля, были белыми. Сама бабка сидела на буром кресле в состоянии полураспада (это кресло было в состоянии полураспада, а не бабка… впрочем, она тоже), смотрела мыльную оперу и курила. Затушив сигарету, тут же брала следующую. За время моего прeбывания в её квартире – часа два – она выкурила как минимум пачку. Лет старушке было за восемьдесят, если не за девяносто. Худая такая, высушенная, лицо, как черносливина.

Как-то умудряясь дышать в этом прокуренном аду и периодически подбегая к окну набраться кислорода, я вымыла все стены в спальне. Заняло это около часа, хоть спаленка была маленькая. На стенах лежал сантиметровый слой того-что-на-стенах-от-курения-оседает, и воду в ведре надо было менять каждые пять минут. К слову сказать, стены действительно оказались белыми. Не знаю, насколько их хватило после помывки.

В гостиной мне пришлось хуже: бабка не переставала курить, телевизор орал, а к окну надо было бегать между бабкой и телевизором. Подумалось, что мыть унитазы куда легче и приятнее. Кошмар, а не работа. В какой-то момент старая карга выключила, наконец, свой орущий ящик и начала расспрашивать меня о жизни, не вынимая сигарету изо рта. О том о сём, о России, об эмигрантах, потом речь зашла о моём папе, курившем по три пачки в день и жутко кашлявшем… И вдруг меня осенило. У бабки, несмотря на возраст, был чистый, совершенно нехриплый голос, и за всё время моего пребывания в её квартире она ни разу не кашлянула.

– А когда, – спрашиваю, – вы курить-то начали, миссис такая-то?

– Да не помню уж точно, – отвечает бабка, – где-то в тридцатые годы. Тогда все курили. Мы ж не знали ещё, что это вредно. Я и во время беременностей курила. Слава богу, дети здоровые получились.

– Так же много курили?

– Да… Всегда очень много курила.

– Я смотрю, вы не кашляете совсем.

– Вот и доктор мой удивляется, каждый раз рентгены всякие делает, не верит.

– Чему не верит?

– Лёгкие у меня чистые. Совершенно чистые лёгкие. Не кашляю, голос не садится. Горло никогда не болит. Болячек всяких полно, мне под девяносто уже всё-таки, но ни одно с курением не связано. По крайней мере напрямую.

Вернувшись в офис, я рассказала сотрудницам про это чудо: шестьдесят с гаком лет курящая старуха, по три с лишним пачки в день – и чистые лёгкие. Думала, что не поверят и на смех поднимут. Но мне поверили и рассказали несколько других удивительных историй. Одна женщина поведала о соседе-грузчике, всю жизнь таскавшем чудовищного размера ящики, никогда не заботившемся о мелочах типа принятия веса на ноги, а не на спину, и ни разу не страдавшем от болей в спине. Другая рассказала, как её брат поехал в Бомбей с какой-то интернациональной медицинской командой (медбрат он) обследовать и лечить тамошних проституток. И среди этих гинекологических калек с целым набором венерический заболеваний и раздолбанными, расплющенными шейками матки они нашли проститутку, отработавшую в типичном бомбейском борделе десять лет, без единой гинекологической проблемы. А третья женщина вздохнула и сказала: «У меня нет для вас медицинских историй, но родители мои прожили вместе пятьдесят лет и ни разу не поссорились. Всю жизнь за руки держались и в глаза друг другу смотрели, как в первый день. Вот».