Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия Страница 31

От яхты тебя везут к берегу на моторке; wet landing означает десантирование в стиле D-Day, dry-landing – битву с «коржиками» на ступеньках пристани. Каждая высадка на остров – не просто «пришел-увидел-сфотографировал», а тщательное исследование биологических и ландшафтных особенностей местности; не просто вопли «Ааа, Серхио, гляди, это ж бурый пеликан!», а краткая интродукция в классификацию живых и неживых организмов, обитающих в данном ареале, – имитируется жанр научной экспедиции. Даже во время снорклинга натуралист умудряется не просто ткнуть пальцем в то или иное морское чудище, а, выдрав трубку изо рта и отплевавшись, прочесть мини-лекцию, как это чудовище тут оказалось, из чего состоит его меню и каковы его перспективы быть съеденным кем-то еще.

– Джейн, поаккуратнее, под вами акула.

– Акула? Какая-то другая акула или всегдашняя акула?

– Галапагосская, Джейн; часто достигает в длину четырех метров, но ваша – всего два с половиной.

При слове «акула» Джейн развивает олимпийскую скорость в направлении шлюпки сопровождения только в первый день – теперь-то она знает, что акулы здесь сытые, и интересуется исключительно размерами.

Под водой, где акулы обеспечивают нужный градус драматизма, а морские черепахи согревают сердце, потому что в глазах каждой читаешь бегущую строку: «Дорогой друг, ты не зря потратил свои доллары на эту поездку», разумеется, преподаются лишь азы зоологии, а вот вечером, в кают-компании, на регулярных итоговых пресс-конференциях, дойдет и до латинских названий.

– Как я уже говорил, Галапагосы находятся на перекрестке четырех океанических течений, и именно поэтому мы наблюдаем здесь феноменальное разнообразие морской жизни…

Да уж, феноменальное: плотность косяков такая, что ощущение, будто ты заплыл внутрь консервной банки, набитой «ангелами» и «хирургами». На суше и на море натуралист, по сути, разыгрывает спектакль, где сам он играет роль Дарвина, а его группа, 16 туристов, – студентов. Или, если угодно, священника, служащего литургию в храме науки; туристы соответственно – прихожане. Да-да, нечто среднее между экспедицией и хаджем, и так два раза в день.

Если вам нужно стопроцентное доказательство того, что религией современного человека – не декларативно, а неосознанно – является наука, то на Галапагосах вы его получите. Острова, сильно уступающие многим другим (какие-нибудь Маркизские или Подветренные, не говоря уже о Капри и Гавайях, уж точно будут поживописнее Галапагосов), представляются нам достаточно ценными, чтобы пилить ради них на край света, прежде всего потому, что Дарвин объявил их уникальными «с научной точки зрения». Что конкретно это значит, многие представляют весьма смутно, однако все, кого сюда занесло, знают, что Галапагосы неким образом связаны с осенившей Дарвина идеей эволюции. Мы инвестируем деньги и усилия в нечто je ne sais quoi[13] – в некую атмосферу, способствовавшую зарождению Величайшей Идеи. В Грецию едут за античностью, в Прованс – за деликатесами, на Галапагосы – «смотреть эволюцию». Это трудно объяснить даже себе самому – и поэтому многие туристы, явившиеся сюда, исходят из подсознательного предположения, что эволюция на Галапагосах происходит как-то интенсивнее, чем везде, что там есть некий действующий «вулкан эволюции», и поэтому все увиденное, от лавовых тоннелей до манеры самок фрегатов падать на самцов с самым красным пузырем в Тихом океане, они склонны связывать именно с эволюцией. Вон какая игуанища сидит, Крокодил Крокодилович! И? Чего «и»? Э-во-лю-ци-я, деревня!

Это непреодолимо: в гардеробе пяти из шестнадцати путешественников на моей яхте нашлись футболки с надписью Galapagos – Darwin – Evolution.

Путешествие по необитаемым островам архипелага подразумевает соблюдение кодекса строгих правил; желтую карточку можно заработать не то что за отклонение от маршрута, но даже и за попытку перевести дух на береговой скале во время снорклинга – нельзя, пугаешь животных, кыш, в воду обратно. Рядом с тобой постоянно кто-то есть, так что потеряться нет ни малейшей возможности, но я потерялся. Это было не то на Китайской шляпе, не то на Сеймуре. Группа ушла вперед, а я обнаружил в луже на скале залежи крупной соли, набрал полную жменю и положил щепотку в рот. Бог знает, что именно на меня подействовало – резкий вкус кристаллов, экваториальное солнце, бликующее на воде, ощущение того, что я провалился в пространство «Робинзона Крузо»… похоже, я пережил небольшой тепловой удар… Красно-зелено-буро-бирюзовый вересковый ковер колыхался над застывшей лавой, в полуозерцах-полубухточках отражались кактусовые деревья, крабы испаряли воду со своих красных мультипликационных панцирей, кораллы и ракушки похрустывали сами по себе… я был один посреди Земли и даже космоса, как в спутнике; не было никого вокруг на семьсот тысяч лет, только какое-то космическое одиночество – и космический восторг от божьей красоты вокруг. Это продолжалось недолго – рука моя вдруг превратилась в вулкан, и из нее потекла лавовая река. Я очнулся от того, что кто-то больно, до крови, клевал меня в кисть, – оказалось, это была маленькая птичка, вьюрок-вампир.

Дарвин явился на эти забытые богом острова в 1835 году на корабле «Бигль» в качестве натуралиста – и обнаружил здесь множество эндемиков, то есть природных продуктов, существующих только в одном месте, и нигде больше. Особенно его внимание привлекли маленькие, вроде наших воробьев, птички. Присмотревшись, он удостоверился, что они родственники, однако, попав на изолированные друг от друга острова, выглядят и ведут себя по-разному – одни в поисках пищи, как дятлы, долбят дерево, зажав в клюве какуюто щепочку, другие тюкают клювиками червячков, третьи сосут чью-то кровь. Ага, сообразил Дарвин: существа приспосабливаются к обстоятельствам – и меняются. Мир – не застывший, все постоянно меняются, и выживают те, кто быстрее усвоил, что пора линять. Если еды в океане больше, чем в небе, то сильные крылья становятся помехой – так на Фернандине появились бакланы, потерявшие способность летать птицы. И как все это называется? Правильно: эволюция. Натуралисты демонстрируют галапагосских «дарвиновских финчей» – нефотогеничных и вообще не слишком выразительных птичек-вьюрков – с благоговением; именно благодаря этой мелюзге, а вовсе не черепахам или фрегатам, Галапагосы стали научной меккой.

Станция, деятельность которой посвящена сохранению гигантских черепах – с каждой носятся здесь, как с инопланетянином, – носит имя Дарвина. В этом есть свой резон – не раструби Дарвин в «Происхождении видов» про научное значение, стоял бы на месте станции консервный завод по переработке рыбы; а уж черепах-гигантов переработали бы еще в середине XX века. Ирония в том, что сам Дарвин относился к черепахам без особого почтения – те не демонстрировали особую склонность меняться под воздействием обстоятельств, и поэтому не представляли научной ценности. Как он с ними поступал? Очень просто – пожирал. Десятками. Попробуйте представить, что детдом в Израиле назван в честь Гитлера. Об этом предпочитают умалчивать, но, отплывая с Галапагосов, этот живодер прихватил с собой на «Бигль» 48 гигантских черепах – просто для того, чтобы употреблять по дороге свежее мясо (и это помимо тех, что были съедены за пять недель его пребывания на архипелаге). Знаете, как их транспортировали? О, очень просто: переворачивали на панцирь, сволакивали к берегу, как на саночках, и вот так, вверх тормашками, складывали в трюме; те покорно лежали месяцами, без пищи и воды, – в ожидании, пока их съедят. И нет, никто не устраивал в Пуэрто-Айоре демонстрации солидарности с этими черепахами, никто не оплакивал их.

– Как имя вашего гида?

Говорят, у мертвых на сетчатке отпечатывается изображение того, что он увидел в последний раз. Если это правда, то, возможно, в зрачках у Одинокого Джорджа сохранилась моя фотография.

– Эээ… как зовут гида? Это который натуралист, такой загорелый, с биноклем, в панаме-шлеме с эмблемой национального парка? Ох, как же его…

– Хорошо, на какой яхте вы плавали?

Ну, такая белая, на восемь кают, пол деревянный, все ходят босиком, и компания подобралась – вы представляете, типажи, как нарочно. Одна немка – ну, вылитая олуша, другая, австралийка, – точь-в-точь тортилла, а этот канадец, как его… «коржик», одно лицо… Лежаки на палубе…

– На каких островах вы были?

На Северном Сеймуре – раз, на крохотной Китайской шляпе – два… Бартоломе, Эспаньола, Дженовеза, Сантьяго, Рабида, Санта-Фе и Южная Плаза… Про Санта-Крус я молчу.

В аэропорту меня вызвали по громкой связи в пункт досмотра – похоже, смертью самой знаменитой черепахи в мире заинтересовались детективы.

– Вас предупреждали, что Галапагосские острова – заповедник?