Лев Шильник - Разумное животное. Пикник маргиналов на обочине эволюции Страница 32

Разумеется, согласны с ним далеко не все. Одни ученые полагают, что Хиншелвуд совершенно неправомерно «вчитал» дополнительное содержание в примитивный охряной орнамент, а других озадачивает то обстоятельство, что в тридцати с лишним местах обитания людей современного типа на африканском континенте ни разу не было найдено ничего даже отдаленно напоминающего наскальную живопись Ориньяка. Впрочем, сам Хиншелвуд не сомневается, что археологи просто плохо искали. Как всегда, он предельно оптимистичен: «Я уверен, что вскоре здесь будут найдены десятки Бломбосов». Что ж, поживем — увидим…

Слов нет, градуальный подход имеет уже то неоспоримое преимущество, что ставит во главу угла в первую очередь преемственность и постепенность, решительно пуская побоку малоубедительные катаклизмы в духе Жоржа Кювье. Но и гипотезу «творческого взрыва» отметать с порога тоже не резон, если не понимать ее слишком буквально. Бросать с парохода современности что бы то ни было — занятие легкомысленное, поскольку такие «замахи» никого еще не доводили до добра.

Вполне допустима следующая ситуация. На протяжении почти 100 тысяч лет головастые сапиенсы процветают в африканских саваннах. Стада копытных простираются за горизонт, реки текут молоком и медом, и удачливые охотники не знают горя. Каждый божий день они возвращаются в родное стойбище, отягощенные добычей. Для чего выдумывать новый наконечник, если неповоротливые гиппопотамы по-прежнему пускают пузыри в зловонных лужах, пугливые лани исправно приходят на водопой, а птичьи яйца великолепно испекаются в горячих источниках на склоне вулкана? Размеренная жизнь не сулит никаких сюрпризов, население растет как на дрожжах, а творческие порывы обленившихся мастеров колеблются около точки замерзания.

К сожалению, ничто не вечно под луной. Постепенно дичи становится все меньше, климат — все неприветливее, некогда привольные угодья съеживаются наподобие шагреневой кожи, и охотники все чаще вынуждены возвращаться домой несолоно хлебавши. А быть может, всему виной был вовсе не климат, а банальное относительное перенаселение — как известно, присваивающий тип хозяйства накладывает жесткие ограничения на плотность населения. Так или иначе, встревоженные люди снимаются с насиженных мест и спешат на север вслед за уходящей дичью. Начинается великий африканский исход.

Около 40 тысяч лет назад одна из популяций сапиенсов просачивается в холодную Европу и селится на самом краю ледника. Трескучие морозы и пронизывающие северные ветра не дают ни на минуту расслабиться, но зато здесь видимо-невидимо зверья. Олени, бизоны, дикие лошади, мамонты, горные козлы… Охотничьи приемы пришельцев, отшлифованные до совершенства в африканских саваннах и многовековых блужданиях на чужбине, не идут ни в какое сравнение с косной технологией аборигенов-неандертальцев. Переселенцы неизменно одерживают верх. Давным-давно позабыв оранжерейные условия своей далекой исторической родины, они превратились в бодрое, динамичное племя, готовое выживать любой ценой. «В стойбище будет много мяса!» — кричат охотники, и успех неизменно им сопутствует. Теперь это уже не вальяжные узкие специалисты, почивающие на лаврах, а самые настоящие маргиналы, поставившие на карту все. Они рискнули сыграть ва-банк и неожиданно сорвали большой куш.

Существование на краю будит фантазию и требует предельного напряжения всех сил. Тугодумам и увальням тут не место. Потом случилось то, что должно было случиться: грянула ориньякская промышленная революция, и техника обработки камня взлетела до неслыханных высот. Охота стала еще успешнее, мяса было вдоволь, и у человека появился досуг, может быть, впервые в истории. Некоторые исследователи даже полагают, что свободного времени у верхнепалеолитических охотников было куда больше, чем у нас с вами. И тогда первобытный художник, взяв в руку острый, как бритва, кремневый отщеп, уверенно прочертил в мягком известняке карстовой пещеры первую линию. Он рисовал Большого Зверя, потому что не кто иной, как Большой Зверь, привел его предков в эту суровую и неприветливую страну.

Мы не знаем, для чего первобытный человек рисовал. На этот счет существует много версий, но ни одна из них не дает исчерпывающего ответа. Весьма сомнительно, что первые места в списке приоритетов древнего художника занимали эстетика и самовыражение. По-видимому, первобытный художник в первую очередь преследовал некую утилитарную цель. Многие исследователи ищут истоки палеолитического искусства в древних магических обрядах. (Вспомним о ритуальном танце африканских пигмеев, который завершается броском копья в изображение зверя.) Но нам ничего не известно о широком бытовании магических или анимистических представлений в верхнем палеолите (пусть даже в самой зачаточной форме). Аналогия — это еще не аргумент. Кроме того, полнокровный реализм наскальной живописи абсолютно не вяжется с культовой обрядностью, которая почти всегда тяготеет к стилизации и лаконизму.

Отдельные ученые склонны выводить палеолитическую живопись из игрового поведения приматов вообще и человека в частности. При этом неявно предполагается, что игра является своего рода разновидностью «бескорыстного удовольствия» и в таком качестве приобретает самодовлеющую ценность. Конечно, в общефилософском плане подобные соображения могут представлять некоторый интерес, но на практике они работают плохо, потому что никто еще внятно не объяснил, каким образом непритязательные звериные игры превратились в высокое человеческое искусство.

Многие ученые полагают, что доисторический рисунок выполнял коммуникативную функцию. Хотя происхождение человеческого языка остается тайной за семью печатями, сегодня почти все специалисты единодушно признают, что в начале начал звук, пантомима и жест следовали рука об руку. Другими словами, язык первобытного человека был еще нерасчлененным конгломератом самых разнообразных значащих элементов, поскольку речь в чистом виде в те далекие времена не обеспечивала коммуникативной достаточности. Австралийские аборигены и южноамериканские индейцы до сего дня широко используют пантомиму и жест, а если находят эти приемы не вполне убедительными, то чертят изображение того, о чем хотят рассказать, на земле. Таким образом, представляется весьма вероятным, что первоначальным источником палеолитической живописи был наспех сделанный ситуативный рисунок, призванный уточнить высказывание или усилить его эффект. И лишь спустя много веков, по мере совершенствования членораздельной речи, пантомима и графическое изображение приобрели самодовлеющую ценность и стали нагружаться дополнительными смыслами — обрядовыми, эстетическими, культовыми и т. д.

На проблеме происхождения языка мы более подробно остановимся в следующей главе, а здесь только отметим, что коммуникативный подход при несомненных его достоинствах все равно не в состоянии исчерпывающим образом ответить на вопрос о генезисе палеолитического искусства. Поэтому не станем спешить и отметать альтернативные версии. Гипотеза Большого Зверя, на наш взгляд, имеет уже то преимущество, что неплохо объясняет многочисленные неувязки и нестыковки, с которыми не могут справиться ортодоксальные теории. И в самом деле: если некий объект является осью, вокруг которой вращается жизнь человеческого социума, и точкой приложения сил всех его членов, то почему бы не изобразить его в материале?

ЭПОХА ВЕЛИКИХ ОХОТ

Согласно современным представлениям, охотником в полном смысле этого слова стал только человек современного типа; многочисленные его предшественники — от Homo habilis до Homo erectus и неандертальца — были по преимуществу собирателями и трупоедами, а охотой занимались от случая к случаю. Охота на крупных животных, причем коллективная, загонная, требующая четкой организации, слаженности действий и немалой изобретательности, — открытие Homo sapiens. Такая охота немыслима без развитой членораздельной речи, благодаря которой человек разумный одним великолепным прыжком перемахнул пропасть, отделяющую его не только от всех остальных приматов, но и от своих двоюродных братьев, рано или поздно упиравшихся в эволюционный тупик.

Проблема происхождения языка — одна из сложнейших и занимает достойное место в ряду так называемых вечных вопросов. Она столь же далека от окончательного разрешения, как и проблемы возникновения Вселенной, происхождения жизни или рождения разума, причем имеются серьезные основания полагать, что ответ на этот вопрос никогда не будет найден. Теорий происхождения языка существует великое множество, и большая их часть представляет на сегодняшний день сугубо исторический интерес. Таковы, например, теории звукоподражания, трудовых выкриков, общественного договора и различные их модификации; такова идея о божественном происхождении языка, которая вообще находится за пределами строгой науки. Поэтому отнюдь не случайно Парижское лингвистическое общество еще в середине позапрошлого века объявило, что решительно исключает проблему происхождения языка из числа вопросов, которые могут быть на нем предметом обсуждения. И хотя в наши дни пессимистов несколько поубавилось, многие лингвисты отказываются всерьез говорить на эту тему.