Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса Страница 32

Отец огорченно покачал головой. Притворялся, будто принимает мои речи за бред.

— Если ты имеешь в виду того индийского джентльмена, то я вынужден отказать. Не потому, что он индиец, — спохватился он. — Я не имею ничего против его цвета кожи, хотя я на самом деле уже слишком укоренился в своих взглядах касательно цветных, чтобы начать воспринимать какие-то новые идеи на сей счет. Так уж я устроен, — сказал он, будто оправдываясь. — Просто мне не нужны никакие жильцы, ни черные, ни розовые, ни желтые, ни разноцветные, как бильярдные шары. И утром, когда тебе полегчает, ты поймешь и согласишься со мной. А теперь я пойду вниз, — сказал он, — дам тебе поспать немножко. У них там новая программа на детском канале, каждое воскресенье. Что-то про двенадцать апостолов, кажется. Забавная — двенадцать апостолов, двенадцать Цезарей. А еще я читал, что тот, кто родился с двенадцатью пальцами вместо десяти, добьется больших успехов в арифметике. Интересно, — сказал он, — неужели я действительно слишком стар, чтобы еще чему-то научиться? В любом случае, поговорим обо всем этом завтра, — и он тяжко затопал вниз по лестнице, кашляя в лестничный пролет. — Хрроджерс! — отхаркнул он с пренебрежением, оставив меня одного в подступающем мраке, который должен был подействовать как снотворное.

Наутро болезнетворные бактерии покинули мою голову и принялись колонизировать грудную клетку. Мы с отцом проснулись приблизительно в одно и то же время, оба дохая так, как будто в дом напустили ядовитого газа. Я слышал, как он натягивал штаны, звякая мелочью в карманах и кашлял, а я просто лежал в постели и кашлял в ответ. Его кашель в гостиной внизу казался громче обычного, менее сдавленным, как будто мы наконец-то заговорили на одном языке, и ему хотелось показать, что он в этом языке больший дока, чем я. Встал я около половины одиннадцатого и, кашляя, в халате спустился в переднюю.

Подобно мощному порыву кашля с Востока, мистер Радж возник в проеме задней двери, едва пробило одиннадцать, улыбаясь, как ясно солнышко, и неся по бумажному пакету в каждой руке.

— Приветствую вас, дорогие кашляльщики, — метко сказал он, — надеюсь, что одному из вас скоро станет получше. Мистеру Денхэму-старшему, — сказал он с неумолимым восточным реализмом, — лучше станет уже, наверное, только в могиле, путь к которой, впрочем, нашими молитвами, будет довольно долгим. Зато наш молодой мистер Денхэм — совсем другой коленкор. Ему еще долгая жизнь предстоит.

Он улыбнулся, а я вдруг явственно представил себе, как выглядит книга, из коей он извлек этот свой «коленкор» — изданный в Индии, флегматичный и неточный учебник английского языка предыдущего поколения, авторства А. А. Сарендрана или доктора П. Гурасами — толстенный, плохо отпечатанный, дурно переплетенный, напичканный примерами из писем к адвокатам и приглашений на чай. Я чуть ли не с нежностью посмотрел на мистера Раджа. Он сказал:

— Как я и обещал, мы сегодня будем кушать цейлонский карри. Никто из вас не шелохнет и пальцем. Я все приготовлю сам.

Отец с интересом посмотрел на мистера Раджа поверх своей «Дейли экспресс».

— Да, — кивнул мистер Радж, — все. Без чьей-либо помощи. В ответ на бесконечную вашу доброту. — Он отнес пакеты в кухню, а потом вернулся и сообщил: — А те юноши уже поправились. Пара синяков под глазами, глядят волком, но ничего более. Я их в городе встретил, неподалеку от гостиницы.

— А другая жертва? — спросил я, кашляя.

— О нем, — ответил мистер Радж, — я ничего не слышал.

Он ретировался на кухню, а отец спросил:

— Что еще за жертвы такие?

— Мистер Радж, — пояснил я, — грозный человек. Мягкий, но грозный. Ты любишь карри?

— Видишь ли, — ответил отец, — не думаю, что мне доводилось когда-нибудь его попробовать. Хотя, погоди, в ресторане «Львы» как-то подавали тосты с бобами карри. Но это, наверное, не одно и то же?

— Нет, — сказал я, — это совсем не одно и то же.

Отец несколько стыдливо, словно внезапно оказался в гостях, пошел наверх, чтобы умыться и побриться. Вернулся он, когда внизу уже вовсю благоухало жареным луком, и слышался стук ножа по разделочной доске.

— Мне бы надо в банк сходить до обеда, — сказал он, — справиться насчет кое-каких акций. Наверное, будет лучше, если я позавтракаю в городе. Стар я уже для всяких новшеств, честное слово. Для этих карри и всего такого.

— Это будет ужасным оскорблением, — сказал я. — Тебе нужно все же кое-чему поучиться, несмотря на твой возраст.

Кажется, я ничего более гадкого отцу за всю жизнь не сказал, но он только охнул в ответ.

— Ты знаешь, о чем я, — сказал я. — Как бы тебе понравилось, если бы кто-то вот так развернулся и ушел от тебя, это же все равно что пощечина.

— Хорошо, — уступил отец, — я вернусь.

Он укашлял прочь, а я пошел на кухню, которая хлопотами мистера Раджа превратилась в прохладный филиал Цейлона, усыпанный куркумой, стручковым перцем, кардамоном, наполненный громким шипением сковороды и густыми жаркими ароматами.

— Могу я помочь? — спросил я, и мистер Радж чуть ли не взашей вытолкал меня вон, размахивая руками, точно ветряк, и вращая дикими очами:

— Нет, нет и нет. Я и только я сам должен это делать, понимаете? Я!

Так что я уполз прочь и укрылся за отцовской «Дейли экспресс», кашляя время от времени. Я даже ни одной сигареты за все утро не выкурил.

Отец, возвратившийся к новостям в час дня, чуть ли не бочком прокрался в дверь. Карри захватил дом, и у отца был виноватый взгляд незваного гостя. А потом, едва радио пропикало час, мистер Радж, хозяин в старом фартуке, найденном им на кухне, белозубый и сверкающий точеным носом, загромыхал салатниками с ломтиками перца, бананов, кокоса, огурцами, томатными кружочками, крутыми яйцами, маринованными пикулями, кольцами лука, корнишонами, чтобы они воссияли на столе, все еще накрытом к завтраку. Потом он принес рис и чапати[57], потом подал блюда с рыбой — жареной и приправленной карри, а следом — сочные мясистые куски баранины под густым и горячим коричневокрасным соусом. И в качестве последнего аккорда он с размаху брякнул на стол громадный горшок с чатни[58], украшенный этикеткой, на коей счастливое темнокожее семейство облизывает пальцы под надписью сингальской вязью. У отца был испуганный вид. Диктор бубнил новости, но никто его не слушал.

— Кушайте! — пригласил мистер Радж. — Налетайте на еду. В благодарность за гостеприимство и доброту.

И мы налетели. Папа зачерпнул карри, и у него перехватило дух. Он сунулся было по привычке в кухню за стаканом холодной воды, но мистер Радж воскликнул:

— Нет-нет! Я принесу. Это моя привилегия, мистеры Денхэмы.

Перед отцом словно открылся новый мир. Он ел, а глаза у него были изумленно распахнуты, как у младенцев с полотен эпохи Возрождения.

— Я понятия не имел, — потрясенно выдохнул он, — никогда даже не думал.

Он напоминал юнца после первого любовного соития. Новости подошли к концу, и кто-то принялся рассказывать о древних реликвиях Нортгемптоншира. А мы всё ели, уляпываясь соусом и отдуваясь, и кашляли уже не так натужно.

— Невероятно, — млел отец.

Мистер Радж сиял, изящными пальцами разрывая чапати. Это был замечательный карри — и потакание чревоугодию, и средство народной медицины. Мы все еще трапезничали, когда приехал викарий Высокой церкви, чтобы забрать отца к девяти лункам. Разомлевший отец пригласил его войти. Викарий напоминал пепельно-седого актера в клетчатом жилете под жестким пасторским воротничком.

— Достопочтенный джентльмен, — сказал мистер Радж, — налетайте тоже, сэр. Здесь на всех хватит. Я никогда не имел возможности должным образом воздать добрым миссионерам за мое великолепное начальное образование.

— Ну, — сказал викарий, — выглядит действительно чертовски аппетитно.

— Это мистер Эр, — сказал отец, который всегда с трудом запоминал фамилии, — а это мой сын.

— Я уже позавтракал, — сказал викарий, — но стряпня моей экономки ни черта не стоит рядом с вашими яствами, Богом клянусь.

И он преломил с нами чапати, а затем за обе щеки принялся уплетать истекающую жиром баранину. Чудная это была компания — усердный мистер Радж, коричневый и сияющий в старом фартуке, отец с просветленным взором, забрызганный красно-бурым маслянистым соусом, викарий, демонстрирующий, как здорово он умеет чертыхаться в перерывах между жеванием, и я сам — небритый, в толстом мужском домашнем халате. Тем временем по радио зазвучала музыка, а мы будто бы исполняли карри, играя на нем, как на роскошном органе с множеством регистров. Викарий сказал что-то, я попытался ему ответить, но голос у меня почти пропал:

— Хрр, харри, хрош, — сказал я, а викарий рассмеялся по-актерски и заметил: