Петр Хомяков - Свои и чужие Страница 33

Закрепив язык письменностью, построив на базе языка «государственную культуру» и государственную религию, «верхушка» государства несколько повысила роль языка вообще. Через приверженность к письменному языку и выросшей на его основе культуре, она создала «культурно-языковую» самоидентификацию, имеющую психофизиологическую базу несколько более прочную, чем она была бы при использовании «бесписьменного и бескультурного» языка. Как и все верхушечные» достижения, культурно-языковая самоидентификация постепенно распространялась и на более низкие социальные уровни.

Повторяем, что это средство самоидентификации было единственным позитивным, обеспечивающим общность населения механизмом в государствах, помимо многочисленных средств голого устрашения и идеологического оболванивания. И именно этот механизм поддерживал в государствах тот минимум взаимной терпимости, то специфическое отношение к согражданам как к «полусвоим», характерное для цивилизованного человека.

Таким образом, сломав (или воспользовавшись сломом) ранее сложившиеся средства обеспечения групповой общности, государство создало новую систему этой общности. Однако лучшие человеческие качества, проявлявшиеся в старой системе, не распространялись на эту новую, неимоверно разросшуюся общность. Выиграв в масштабности, государственная система групповой самоидентификации проиграла в качестве.

Упомянутая потеря в качестве человеческих отношений распространилась и на наиболее биологически предопределённую общность людей – семью. Относительно маленькие семейные коллективы, соприкасаясь непосредственно со множеством «чужих», не выдерживают массированного давления иных стереотипов и не соответствуют теперь высоким догосударственным нормам отношений. Правда, автору могут возразить, приведя в пример т. н. патриархальные семьи. Увы, по большей части легенды о таких семьях являются результатом внешних наблюдений и не отражают их истинной сущности.

Хотя, следует заметить, разница в отношениях в различных семьях очень велика. В некоторых из них действительно существует весьма высокий уровень взаимопомощи и взаимопонимания. Но, повторяем, в государстве никогда нельзя было жить, не завися от его влияния. Поэтому в среднем семья как структура не выдержала этого давления.

Итак, человек, так и не успев преодолеть причины изначальной, эволюционно обусловленной раздвоенности сознания, приобрёл со становлением государства новый душевный разлад. Конечно же, он стремился и по сю пору стремится преодолеть его (в любви и дружбе, например). Поэтому изначально психологически перспективными представляются любые конструкции, которые дают человеку утраченное чувство «своих». Правда, для верного понимания этого чувства необходимо помнить, какого рода общность на инстинктивном уровне человек может считать своей (в данной связи уместно будет порекомендовать забывчивому читателю вновь обратиться к разделу 3 главы «Экология антропогенеза», где мы описывали эволюцию становления групповых взаимоотношений предков человека).

Рассмотрев с этой точки зрения все попытки построения идеологий солидарности на базе социализма или пуританской патриархальности, мы увидим, что подобные суррогаты не могут дать действенных рецептов обретения чувства «своих». Поэтому их следует рассматривать либо как заблуждение, либо как явное жульничество, эксплуатирующее высокие стремления.

2. Проблемы многоплемённых государств. К пониманию эволюции государственности

Наличие различных по уровню государственного развития образований и их неизбежное взаимовлияние привели в этой ситуации к появлению многих коллизий между «государственной» и реликтовой «племенной» системами самоидентификации. Причём племенные системы всегда находились в антагонизме с государственными. Идеальный подданный должен был забыть о племени. Однако, если племя продолжало существовать в большом государстве в оформленном виде, его члены просто обирали более лояльных государству подданных, используя эффектные древние механизмы взаимопомощи и коллективной борьбы в интересах «своих».

Поэтому т. н. «имперские нации», являвшиеся ядром больших государств и первыми утрачивающие племенную самоидентификацию, всегда теряли свой демографический потенциал, будучи истощаемыми во внутригосударственной борьбе за перераспределение доходов более сплочёнными согражданами из сохранивших себя мелких племён.

Экстремальным примером этого процесса были варианты достижения монолитности правящей группировки по принципу почти племенного обособления верхушки. Но «другое племя» предполагало в идеале и другой язык. А тогда государство лишалось единственно возможного «несилового» скрепляющего механизма. Впрочем, это достаточно экзотический вариант. Тем не менее, в истории имеется масса примеров, когда дворянство той или иной страны считало престижным для себя быть потомками инородцев.

В классических древнеземледельческих государствах и их средневековых аналогах вымирание основной массы населения проходило настолько интенсивно и качественные характеристики его были настолько низкими, что огромные империи были просто вынуждены привлекать для военной службы массы более здоровых и физически развитых окрестных кочевников, не изуродованных государственным гнётом. Поэтому-то в правящих классах этих государств было так много инородцев.

В данной ситуации многоплемённое государство выступает как изначально несостоятельная структура. Формально являясь выразителем интересов основного государствообразующего народа, оно истощает его силы в интересах правящей верхушки, где непропорционально много инородцев, а также в интересах присоединённых племён, упорно сохраняющих свою недостаточную лояльность общему государству, механизмом чего является консервация догосударственных племенных структур.

Интересно отметить, что инородцы в составе правящего класса не обязательно были представителями неких племён, где были более здоровые, с биологической и психофизиологической точек зрения, общественные отношения. В правящий класс империй вливались представители любых инородцев, вышедшие из стран, где государственный гнёт был или ещё слаб, или уже слаб.

Интересно, что в России, где инородцы традиционно прямо-таки переполняли правящий класс, они были либо представителями горных или кочевых народов со слабо оформившейся государственностью, либо выходцами из Европы, где государство уже было несколько «укрощено». Однако среди правящей элиты было относительно мало представителей присоединённых государств Средней Азии, ибо там народ ещё до присоединения был раздавлен государственным гнётом не менее, а даже более, чем в России.

И тут мы подходим к важнейшему моменту в понимании эволюции государства как управленческой структуры. Давление жизненных реалий, внутренние противоречия данного типа управленческой структуры, случайные и субъективные факторы зачастую заставляли государства эволюционировать в сторону более адекватной защиты интересов всего населения, а не только правящей верхушки.

Конечно же, такие государства при прочих равных условиях получали преимущества перед соседями. Такие преимущества закреплялись. И в некий момент государство, не изжив качественно своих родимых пятен, тем не менее, становилось структурой одновременно и эксплуатирующей, и защищающей своё население.

Государственный гнёт при этом фактически уменьшался, компенсируемый положительными моментами принадлежности человека такому государству. Если раньше государство было только машиной гнёта и даже самоистребления народа, то теперь оно становилось ещё и машиной защиты. Однако (внимание, читатель!), пока государство является в большей степени машиной гнёта, лучше всего в нём живётся его наименее лояльным гражданам, сохранившим племенную негосударственную структуру самозащиты. В частности, самозащиты от этого же государства! Когда же государство становится в большей степени машиной защиты, относительно лучше живётся в нём наиболее лояльным гражданам, в частности, порвавшим с племенными структурами, ибо они являются помехой лояльности (невозможно служить двум господам).

По относительному уровню жизни нацменьшинств, стремящихся сохранить племенные структуры, можно сказать, чем является данное государство прежде всего – угнетателем или защитником. Если инородцам (нарочито подчёркивающим своё инородчество) относительно лучше – государство ещё в основном угнетатель, если относительно хуже – в основном уже защитник.

Когда государство (впервые в истории этой структуры!) становится в основном защитником своего населения, оно становится национальным государством. Как и при каких условиях это происходит, мы рассмотрим в следующем разделе.