Хантер Томпсон - Страх и отвращение предвыборной гонки – 72 Страница 33

Я отправился на одну такую встречу, проходившую в месте под названием «Сербский зал» в южной части Милуоки, «забронированной», как говорили политики, за Маски. «Сербский зал» — большое желтое кирпичное здание, выглядящее как заброшенный спортивный зал, — расположен через улицу от супермаркета Sentry на Оклахома-стрит примерно в 8 км от центра Милуоки. Одна половина зала была отведена под боулинг, а другая представляла собой аудиторию вместимостью около 300 человек.

Встреча в «Сербском зале» была внесена в график Уоллеса буквально в последнюю минуту. В тот вечер главное его мероприятие было запланировано на 19:30 в гораздо большем по размеру зале в Расине, примерно в 80 км к югу… Но один из организаторов его кампании, видимо, решил разогреть его тусовкой в 17:00 в «Сербском зале», несмотря на то, что это было явно рискованно — проводить политический митинг в такое время в районе, где полным-полно польских заводских рабочих, которые в этот час только-только уходят с работы.

Я приехал туда в половине пятого, думая успеть до прихода зрителей и, возможно, поболтать немного в баре с теми, кто придет пораньше… Но в 16:30 зал уже был полон, и в баре было столько народу, что я едва сумел пробиться к стойке, чтобы купить пива. Когда я снова протолкнулся, чтобы заплатить за него, кто-то отпихнул мою руку назад и чей-то голос сказал: «Об этом уже позаботились, дружище, — вы же здесь гость».

Следующие два часа я провел за непринужденной дружеской беседой с шестью «хозяевами», которые прямо сказали мне, что они здесь потому, что считают Джорджа Уоллеса самым значительным человеком в Америке. «Это стоящий парень, — заявил один из них. — Раньше я вообще не интересовался политикой, но Уоллес не такой, как другие. Он не ходит вокруг да около. Он просто бросается вперед и говорит то, что надо».

Это был первый раз, когда я увидел Уоллеса лично. В зале не было сидячих мест, все стояли. Атмосфера наэлектризовалась еще до того, как он начал говорить, а после пяти или шести минут его выступления у меня появилось ощущение, что он каким-то образом начал левитировать и носиться в воздухе над нами. Это напомнило мне концерт Дженис Джоплин. Тем, кто сомневается в притягательности Уоллеса, надо сходить на его выступление. Он завел эту толпу в «Сербском зале» так, будто дергал их всех за ниточки. Люди смеялись, кричали, хлопали друг друга по спинам… Это было выдающееся по своей зажигательности выступление.

Пристрастие Хамфри к «Валлоту» до сих пор не вызвало никаких дискуссий. Во время кампаний он всегда действовал, как крыса в лихорадке, и единственная разница заключается в том, что теперь он способен выступать 18 часов в день вместо 10. Главное же, что отличает его кампанию-1972 от кампании-1968, — то, что он уже, кажется, не осознает, что его бред не воспринимает всерьез никто, кроме профсоюзных лидеров и чернокожих представителей среднего класса.

Стиль предвыборной агитации Хамфри был удивительно точно описан Дональдом Пфаррером в Milwaukee Journal:

«Когда Хамфри обращается к толпе, он делает две вещи. Во-первых, сначала он дает обещания; но не по “одному обещанию в день”, как сенатор Маски, а по обещанию каждые три минуты, даже по одному или два, для каждого, кто может его услышать. Он утверждает, что его обещания отражают программу социальных преобразований, за которые он будет бороться.

Второе, и более важное, что он делает, — пытается наладить связь с аудиторией. И преуспевает в этом настолько, что “аудитория” — это обычно неверно выбранное слово. Это больше похоже на встречу людей, которые хотят вместе чего-то добиться.

Если вы из Висконсина, он — ваш сосед из Миннесоты, и он скажет вам об этом. Если вы старый, у него есть пожилая мать, живущая в доме престарелых в Гуроне, Южная Дакота. Если вы фермер, он вырос среди таких людей, как вы. Если вы член профсоюза, у него есть профсоюзный билет и он защищает профсоюзы, как никто другой. Если вы черный, он боролся за гражданские права. Если вы молоды, он был учителем и тоже был когда-то молод. Если вы из города, он был мэром. Если вы бедный, он тоже был когда-то бедным и ему пришлось бросить школу.

Затем он идет сквозь толпу, пожимая руки, раздавая автографы и говоря. Иногда он даже слушает. Он общается некоторое время с каждым человеком, глядя ему в глаза и прося его о помощи».

Пфаррер пытался быть объективным и поэтому чуть не проговорился: не меньше половины репортеров, освещающих кампанию Хамфри, считают, что он сдал. Когда Хамфри баллотировался на пост президента четыре года назад, он тоже был продажным дураком, но, по крайней мере, стойким.

Теперь он говорит, как 80-летняя женщина, которая только что открыла для себя стимуляторы. Он созывает пресс-конференцию, чтобы объявить, что в случае своего избрания вернет «всех наших мальчиков из Вьетнама в течение 90 дней», а затем спешит на другой конец города, не умолкая по дороге ни на секунду, чтобы появиться на телешоу и там, потрясая кулаком, призвать каждого американца стоять за президента и «аплодировать» его недавнему решению о возобновлении тяжелых бомбардировок в Северном Вьетнаме.

Хамфри отправляется в «черный» район Милуоки и орошает улицы слезами, сокрушаясь по поводу «трагедии», в которую превратилась жизнь в Америке при Никсоне для «этих красивых маленьких деток», а затем взвивается, когда репортер, освещавший его кампанию во Флориде, напоминает ему о том, что «в Майами вы выступали то как “полевевший” Джордж Уоллес, то как “поправевший” Муссолини».

Хьюберт, кажется, искренне не понимает, почему многие некогда симпатизировавшие ему избиратели больше не верят тому, что он говорит. Он не может понять, почему люди хихикают, когда он на одном дыхании говорит о «политике радости» и «наказании состоятельных жуликов»… И бог его знает, что должно было пронестись в его голове, когда он раскрыл недавний номер Newsweek и обнаружил статью Стюарта Олсопа, где тот цитирует Rolling Stone: «Хьюберт Хамфри — вероломный, безвольный, старый мелкий политикан, которого надо запечатать в чертову бутылку и бросить ее в Японское течение».

Олсоп дал понять, что такой язык ему не по душе. Он назвал это «жестоким», а затем завершил свою колонку, отвергая кандидатуру Хамфри в более вежливых выражениях, чем я, но не менее однозначных. Стюарт и его сумасшедший брат Джозеф, по-видимому, пришли к выводу — вместе почти со всеми другими «видными и влиятельными» вашингтонскими политическими журналистами, — что предварительные выборы Демократической партии превратились в череду бессмысленных стычек, не стоящих освещения.

Но на том уровне, где «формируется общественное мнение», и в Вашингтоне, и в Нью-Йорке почти единодушно считают, что соперником Никсона в 1972-м будет Тед Кеннеди.

Убедительная победа Макговерна в Висконсине была воспринята большинством наблюдателей и представителей прессы, как очередное доказательство того, что в Демократической партии возобладали «экстремисты»: Джордж Макговерн слева и Джордж Уоллес справа, а в центре — пустота.

Суть проблемы заключается в том, что большинство высокопоставленных общественных деятелей — вместе со всеми этими сенаторами-демократами, конгрессменами, губернаторами, мэрами и другими партийными профи — давным-давно решили, что кандидатом-центристом в 1972-м будет не кто иной, как эта шаровая молния в виде политика от штата Мэн — Эд Маски.

Хамфри тоже рассматривали, но после стопроцентного проигрыша в ноябре быстренько сбросили со счетов. Макговерн даже не рассматривался, а Джордж Уоллес на тот момент еще никому не сообщил, что собирается вступить в борьбу за выдвижение кандидатом от демократов. Так что выбор очень быстро свелся к Маски, который на самом деле был номером один еще со времени его впечатляющей речи, показанной по телевидению в вечер накануне выборов в 1970 году. Она была произнесена в то время, когда партийные профи еще не оправилась от потрясения после Чаппакуиддика[59], который нанес смертельный удар по планам Кеннеди, и они отчаянно метались в поисках другого кандидата. Именно в этот момент «человек из штата Мэн» внезапно выскочил, словно черт из табакерки, как де-факто выразитель позиции партии.

По контрасту с мстительной длинной речью Никсона, которая транслировалась по телевизору из калифорнийского «коровьего дворца»[60] всего несколькими часами ранее, Эд Маски предстал перед зрителями как образец порядочности и мудрости — точно так же хорошо он выглядел в 1968-м по сравнению с Хьюбертом Хамфри. Он был настоящим государственным деятелем, как о нем говорили; обнадеживающей фигурой. К лету 1971-го партийные боссы убедили себя в том, что Эд Маски — «единственный демократ, у которого есть шансы победить Никсона».