Игорь Ефимов - Сумерки Америки Страница 35

Нетрудно предвидеть, что в ближайшие десятилетия пик противоборства будет окрашен сражением между двумя самыми громкими лозунгами наших дней:

АЛЛАХ АКБАР! против ЧЕЛОВЕК АКБАР!

Уже одно то, что человек, в отличие от Аллаха, смертен, делает весьма хлипкими шансы на победу второго лозунга.

Ну а то, что правоохранительные органы не собираются прекращать тайную слежку с использованием всех чудес современной технологии, ясно открылось для нас в разоблачениях Эдварда Сноудена (2013). Однако история этого скандала ещё далека от завершения, поэтому оставим её следующему поколению летописцев американского заката.

12

Журналист

Уж лучше на погост,

Чем в гнойный лазарет

Чесателей корост,

Читателей газет.

Создавая государственную структуру США, отцы-основатели, следуя образцу древнеримской Республики, разделили верховную власть на три ветви: исполнительную, законодательную и судебную. Но они не учли одной детали: древние римляне не имели печатного станка. К концу XVIII века изобретение Гутенберга сделалось важным участником государственной жизни во всех цивилизованных странах. Борьбу за принятие федеральной конституции Александр Гамильтон и Джеймс Мэдисон уже вели при помощи типографских прессов, публикуя десятки статей в газетах и журналах. Они вошли в американскую историю под названием «Заметки федералиста»[153]. И с первых же лет пресса стала практически четвёртой ветвью власти.

Те, кто сегодня осуждает скандальный тон газетных нападок на избранников народа, наверное, забыли или просто не представляют, что вытворяли злые перья при первых президентах. Пощады не было никому.

О Вашингтоне:

«Вы игнорировали глас народа и опустились до роли партийного лидера. Теперь никто не будет видеть в вас святого с непогрешимыми суждениями. Такое поведение позволяет нам сбросить повязку с глаз и увидеть, что перед нами не отец нации, а человек, претендующий на роль хозяина. Если был когда-нибудь политик, изменивший своим обязанностям перед страной и народом, то это безусловно Джордж Вашингтон»[154].

О Джоне Адамсе:

«Величайший лицемер, отталкивающий педант, непревзойдённый глупец… Странное сочетание невежества и свирепости, лживости и слабости… Характер гермафродита, в котором нет ни мужской твёрдости и решительности, ни женской мягкости и чувствительности. В управлении страной ему следует оставить лишь формальные функции: произносить речи перед Конгрессом раз в году, подписывать принимаемые законы, появляться перед иностранными послами. За такую работу вполне хватило бы жалованья в тысячу долларов в год»[155].

Друг друга журналисты тоже не щадили:

«Подрывные силы в нашей стране используют в качестве инструмента пришельца по имени Джеймс Кэллендер. Во имя чести и справедливости, как долго мы будем терпеть, чтобы такая гнида, воплощение партийной грязи и коррупции, принявшее облик человеческий, продолжала безнаказанно действовать? Не пришло ли время, чтобы он и ему подобные боялись поносить нашу страну и правительство, выражать презрение ко всему американскому народу, призывать наших врагов презирать нас и поливать ядом клеветы наши власти, учреждённые конституцией? Виселицу он уже заслужил»[156].

В 1798 году Конгресс даже принял закон, по которому очернение представителей власти в стране каралось штрафом и тюремным заключением. Джефферсон, заняв президентское кресло в 1801-м, отменил этот закон. Тут же выпущенные им из тюрем борзописцы яростно и изобретательно накинулись на него самого. Видимо, скандал и брань уже и тогда были лучшей гарантией финансового успеха в этой «второй древнейшей профессии».

Меня невозможно заподозрить в какой-то предвзятости к миру журналистики. Мои книжные полки заставлены сборниками статей блистательных американских журналистов, заслуженно получавших свои Пулитцеровские и прочие премии. Трое членов моей семьи вот уже много лет талантливо трудятся на этой ниве. Я сам за пятьдесят лет опубликовал в газетах и журналах десятки статей, много раз выступал по радио и телевидению. Половина авторов «Эрмитажа» были журналистами, так что у меня была возможность близко ознакомиться с трудными условиями их работы. Но также я не мог не заметить глубоких и важных перемен, происходивших в американской прессе за последние полвека.

Впервые мне довелось вчитываться внимательно в газетные отчёты в начале 1980-х, когда я увлёкся расследованием убийства президента Кеннеди. Меня поразило, как дружно ведущие органы печати накинулись на критиков официальной версии, представленной в отчёте комиссии Уоррена. Знаменитый телеведущий Уолтер Кронкайт выразил возмущение тем, что продажа книг, отвергающих выводы комиссии, намного превосходит продажу самого отчёта. Другой телекомментатор, Эрик Северид, объяснял этот факт «заговорщической ментальностью американцев», которым-де нравится мусолить байки, будто Гитлер жив и где-то прячется, а Рузвельт заранее знал о нападении японцев на Перл-Харбор. «Воображать, что Комиссия сознательно исказила какие-то факты – это чистый идиотизм», – объявил он[157].

Мне хотелось напомнить сердитому журналисту, что никто ведь не пытался отыскать заговор в поведении двух психопаток, стрелявших в президента Форда, или в покушении на Рональда Рейгана, или в убийстве певца Джона Леннона. Также мне стало понятно, что в течение десяти месяцев американская пресса могла получать сведения о расследовании сенсационного убийства только из рук следователей официальной комиссии. Выдавая эти сведения малыми порциями, комиссия могла прекратить общение с журналистами, которые посмели бы проявить въедливый скептицизм. Произошло некое постепенное приручение: тем, кто положительно комментировал процесс расследования, трудно было потом отказаться от своих слов и восстать против окончательных выводов.

В идеале все будут согласны с тем, что обязанность журналиста – объективно отражать факты, не приукрашивать их и не искажать. Но никакой живой человек не может в своей деятельности отстраниться от собственных пристрастий, верований, убеждений, фобий, надежд. А статистические опросы показали, что по своим политическим убеждениям американская пресса, как и американская профессура, в подавляющем большинстве выбирает защиту «порыва к справедливости», то есть голосует за партию демократов.

Особенно ярко этот перекос проявился в том, как пресса освещала Вьетнамскую войну.

История, рассказанная мне ветераном Кеном Н., никогда не могла бы появиться на страницах крупных американских газет и журналов. Зверства, творимые вьетконговцами и красными кхмерами, замалчивались, игнорировались, интерпретировались как отдельные вспышки справедливого гнева. Когда коммунистам удалось в 1968 году провести серию синхронизированных атак на южно-вьетнамские города, получившую название «Наступление Тет», тот факт, что они были блистательно отбиты американцами с огромными потерями для нападавших, замалчивался, вместо этого пресса педалировала тезис: «Войну выиграть невозможно»[158].

Знаменитый северо-вьетнамский генерал Во Нгуэн Гиап так описал военную ситуацию много лет спустя:

«Наши потери были громадными, мы не ожидали таких… Бои 1968 года почти уничтожили наши силы на юге… Победить полумиллионную американскую армию мы не могли, но это и не было нашей целью. Мы стремились сломить волю американского правительства продолжать войну… Если бы мы рассчитывали только на военное противоборство, нас бы разгромили в два часа… В боевых действиях мы потеряли почти миллион солдат»[159].

В интервью с другим видным офицером северных вьетнамцев журналист спросил в 1995 году: «Сыграло ли американское антивоенное движение свою роль в победе Ханоя?» – «Ключевую, – ответил офицер. – Наше руководство слушало американские новости, сообщавшие о протестах, каждое утро. Визиты в Ханой таких фигур, как актриса Джейн Фонда и бывший генеральный прокурор Рэмси Кларк, давали нам уверенность в том, что следует продолжать борьбу, несмотря на военные неудачи… Эти люди представляли совесть Америки. Американская демократия допускала протесты и несогласие, которые ослабляли волю к победе»[160].

Параллельно с Вьетнамской войной в США протекало бурное противоборство вокруг межрасовых проблем.

В большинстве своём журналисты были на стороне противников сегрегации, выступали за расширение прав чёрных, с готовностью подхватывали обвинения против белых, не утруждая себя проверкой их справедливости. Инерция такого отношения к расовым конфликтам только укреплялась с годами и производила бури возмущения по поводу «преступлений», которые на поверку оказывались выдуманными от начала до конца.