Марк Алданов - Земли, люди Страница 35

Съ англійскаго премьера исторія, быть можетъ, еще спроситъ, — да и то врядъ ли: на нѣкоторую забывчивость человѣчества могутъ разсчитывать въ своихъ восклицаніяхъ и министры. А ужъ съ участниковъ литературнаго конгресса исторія, навѣрное, не спроситъ ничего.

Французская делегація подняла еще вопросъ о свободѣ. «Находится ли въ упадкѣ идея свободы и является ли ея защита обязанностью каждаго писателя?» — таковъ былъ приблизительный смыслъ краткой рѣчи одного изъ делегатовъ. Форма была полувопросительная, — отвѣтъ оратора подразумѣвался самъ собой. Однако, — однако въ залѣ было очень много писателей, которыхъ французскій вопросъ могъ поставить въ трудное положеніе, и не всегда по ихъ винѣ. Это выяснилось немедленно, почувствовалась неловкость. Вопросъ будетъ снова поднятъ на слѣдующемъ литературномъ конгрессѣ. Черезъ годъ. Или черезъ два. Вообще когда-нибудь въ другой разъ.

Помнится, Шеллингъ гдѣ-то говоритъ объ «утѣшительномъ дѣйствіи паломничества». Есть въ Голландіи три домика, очень замѣчательныхъ по историческимъ воспоминаньямъ. Два изъ нихъ — домикъ Петра Великаго и амстердамскій домъ Рембрандта — извѣстны каждому туристу. Третій не извѣстенъ никому, — тамъ и въ «книгѣ для посѣтителей» расписаться нельзя: нѣтъ никакой книги. Нынѣшніе хозяева этого дома рѣшительно ничего не знаютъ объ его прошломъ.

________________________

Городъ Саардамъ, по словамъ путеводителя, живетъ лѣснымъ промысломъ. Съ нѣкоторымъ правомъ можно было бы сказать, что это невѣрно: городъ Саардамъ живетъ — Петромъ Великимъ.

Отчасти это видно изъ самаго названія города. Въ дѣйствительности городъ всегда назывался и называется Заандамъ. Понемногу корень Заанъ (названіе рѣки) превратился въ отзвукъ слова царь, — какъ у насъ Саарское Цело стало Царскимъ Селомъ. Привезъ меня въ Саардамъ пароходъ «Czaar Peter». На главной площади города стоитъ памятникъ Петра.

Магазинъ называется «Handelshuis Czaar Peter». Идутъ къ «Czaar Peter Huisje» по «Czaar Peter Straat», и т. д.

Какъ Петръ попалъ въ Саардамъ?

Величайшая побѣда Петра надъ шведами произошла подъ Полтавой, — въ географическомъ отношеніи это столь же неестественно, какъ если бы важнѣйшее сраженіе во франко-германской войнѣ произошло подъ Бордо или подъ Монпелье. Почти такъ же удивляетъ и то обстоятельство, что московскій царь оказался въ Голландіи, да еще въ деревнѣ (Заандамъ сталъ городомъ только въ 1811 году), которая, вопреки указаніямъ нѣкоторыхъ историковъ, отнюдь не была наиболѣе подходящимъ мѣстомъ для изученія кораблестроительнаго дѣла и ремеселъ. По словамъ стараго голландскаго историка, записавшаго мѣстныя преданія и имѣвшаго въ своемъ распоряженіи рукописные матеріалы, выборъ Саардама былъ чистой случайностью.

Что привлекало Петра въ Голландіи? Она была, какъ извѣстно, самымъ прочнымъ изъ всѣхъ его увлеченій. Петръ Великій не былъ, разумѣется, âme slave, но, казалось бы, духъ тихой, безхитростной, ласковой Голландіи былъ вполнѣ чуждъ его бурной и необузданной натурѣ. Собственно, у него съ голландцами была только одна общая черта: трудолюбивая практичность. Повидимому, въ Нидерландахъ Петръ и нашелъ свой идеалъ дѣловитости. Всякій «національный характеръ»—сфинксъ; и всякій газетный «передовикъ» Эдипъ этого сфинкса. Но ужъ если разсуждать о національномъ характерѣ голландцевъ, то основная черта его, вѣроятно, въ любви къ труду, въ дѣловой цѣпкости. Черта эта и въ ту пору сказывалась съ такой же силой, какъ теперь.

Я видѣлъ въ Амстердамѣ новую часть города. Это явленіе поразительное, къ сожалѣнію, недостаточно извѣстное въ другихъ странахъ. Пять лѣтъ тому назадъ здѣсь на лугахъ паслись черно-бѣлыя голландскія коровы. Теперь великолѣпныя улицы застроены превосходными домами въ новомъ очень своеобразномъ стилѣ. Современная голландская архитектура, быть можетъ, уступаетъ американской, но въ Европѣ, кажется, ей нѣтъ ничего равнаго. Создана новая часть города въ послѣднія пять лѣтъ совмѣстными усиліями муниципалитета и частныхъ лицъ. Однако объ этой пятилѣткѣ не ходятъ въ мірѣ восторженныя легенды. Вѣроятно, въ мѣстныхъ газетахъ о ней въ дѣловомъ порядкѣ споровъ и толковъ было не мало; но голландцы не кричатъ на весь міръ, что они создали новую жизнь и начали новую эру въ исторіи человѣчества. А они могли бы многое показать и не только въ области городского строительства. Стоитъ назвать работы по осушенію Зюйдерзее. Огромное водное пространство отдѣляется плотинами отъ моря, воду выкачиваютъ электрическими насосами: для крестьянскаго населенія должно освободиться около 600000 акровъ необыкновенной по плодородію земли,— приблизительно десятая часть всей нынѣ обрабатываемой территоріи! Голландцы говорятъ, что они и безъ всякой войны пріобрѣтаютъ новыя провинціи. Расходы по осушенію моря превысятъ 10 милліардовъ франковъ! Думаю, что эти работы стоятъ разныхъ Днѣпростроевъ, — и мифическихъ, и полумифическихъ и даже не-мифическихъ. Но своихъ работъ голландцы на экранахъ кинематографовъ, къ сожалѣнію, не показываютъ. Построили въ нѣсколько лѣтъ новый великолѣпный городъ, осушили море, отвоевали у него землю для крестьянъ, — чѣмъ же тутъ особенно хвастать? Люди работаютъ, только и всего.

Одинъ французскій писатель сказалъ, что весь міръ создалъ Господь Богъ, но Голландію создали голландцы. Это было трудное дѣло. Какъ извѣстно, Голландія лежитъ ниже уровня моря и защищена отъ наводненій сложнѣйшей системой плотинъ, имѣющей, кстати сказать, и стратегическое значеніе. Весь планъ защиты страны основанъ на возможности затопленія любого участка ея территоріи: онъ, въ самомъ крайнемъ случаѣ, предусматриваетъ затопленіе Гааги и Роттердама, оставляя, въ качествѣ послѣдняго убѣжища голландской свободы, окруженный наводненіемъ Амстердамъ! Разумѣется, это планъ чисто теоретическій; никто, къ счастью, не собирается воевать съ голландцами. Но они съ гордостью повторяютъ слова, будто бы сказанныя Вильгельму II, незадолго до войны, ихъ королевой. Германскій императоръ на смотру хвасталъ своей гвардіей: «Каждый мой гвардеецъ шести футовъ роста». На что королева якобы отвѣтила: «Для завоеванія Голландіи этого мало: вотъ если бъ они были восьми футовъ, было бы, пожалуй, достаточно: наше наводненіе будетъ въ семь футовъ глубины». Съ такой же гордостью голландскій ученый

Итта говоритъ, что ихъ электрическія лампочки Филипсъ, завоевавшія весь міръ, созданы голландскимъ трудолюбіемъ цѣликомъ изъ чужого матеріала: «стекло, металлъ, дерево, все привозное, — наша только пустота внутри лампочекъ, да еще энергія нашего народа».

Это и есть духъ Голландіи, и многому могли бы у нея поучиться другія западно-европейскія страны, немного утомленныя своей пышной великолѣпной исторіей. Сколько лѣтъ, напримѣръ, мы слышимъ о великомъ африканскомъ желѣзнодорожномъ пути, который общими усиліями должны соорудить Англія, Франція, Германія. Къ нему и не думаютъ приступать, хотя «безработица и отсутствіе рынковъ душатъ Европу». Сколько лѣтъ мы слышимъ о туннелѣ подъ Ламаншемъ. Готовый разработанный планъ проваливаютъ по военнымъ соображеніямъ, хотя «Англія никогда больше не будетъ воевать». Да собственно, большинству европейскихъ правителей и некогда этимъ заниматься: девять десятыхъ ихъ энергіи уходитъ на то, чтобъ держаться у власти. Какіе ужъ тутъ большіе замыслы, когда въ четвергъ опаснѣйшая интерпелляція?

Духъ Голландіи — трудолюбіе и свободная отъ саморекламы дѣловитость. Вѣроятно, это и привлекало къ ней Петра. Онъ тоже не былъ рекламистомъ и безгранично вѣрилъ въ человѣческій трудъ.

__________________

Ключевскій говоритъ: «Подъ прикрытіемъ торжественнаго посольства, въ свиту котораго замѣшался и Петръ подъ вымышленной фамиліей, снаряжена была секретная воровская экспедиція съ цѣлью выкрасть у Западной Европы морского техника и техническое знаніе». Не знаешь, чему приписать это замѣчаніе знаменитаго историка: то ли общей его язвительности или полускрытой враждебности къ личности и къ дѣлу Петра? Что же было дурного въ погонѣ за техническимъ знаніемъ? Выкрасть техника? Мастеровъ и ученыхъ нанимали открыто, нельзя же было вывезти тайно девятьсотъ человѣкъ. Воровская экспедиція? Все всегда покупали за наличныя деньги, — отъ картинъ Рембрандта до «младенцевъ въ спиртусахъ» изъ анатомическаго театра. Вымышленное имя Петра? Конечно, это была маленькая комедія. Петръ въ теченіе всей поѣздки объявлялъ себя то плотникомъ, то царемъ. Въ Кенигсбергѣ бранденбургскій электоръ Фридрихъ, впослѣдствіи прусскій король, принималъ русское посольство, Лефортъ отъ имени делегаціи говорилъ рѣчь, Петръ «инкогнито» стоялъ въ свитѣ. Этикетъ былъ чинный: электоръ сидѣлъ на тронѣ въ шляпѣ и приподнималъ шляпу всякій разъ, какъ Лефортъ въ своей рѣчи произносилъ его, электора, имя. По окончаніи рѣчи, Фридрихъ освѣдомился, здоровъ ли царь; Лефортъ безъ запинки отвѣтилъ, что оставилъ царя въ Москвѣ въ добромъ здоровьѣ. Но послѣ торжественнаго пріема тотъ же электоръ уединился для разговора съ «Петромъ Михайловымъ». Конечно, псевдонимъ Петра не вводилъ въ заблужденіе ни королей, ни плотниковъ. У Андрея Нартова есть очаровательный разсказъ — въ стилѣ голландской живописи — о Саардамскомъ романѣ Петра (о немъ разсказываетъ въ одномъ изъ своихъ писемъ и Лейбницъ): «Его Величество хаживалъ въ Саардамѣ послѣ работы съ товарищами въ одинъ винный погребъ завтракать сельди, сыръ, масло, пить виноградное вино и пиво, гдѣ у хозяина находилась въ прислугахъ одна молодая, рослая и пригожая дѣвка». — Петръ увѣрялъ дѣвку, что онъ плотникъ Михайловъ. Дѣвка упорно не вѣрила: слышала, молъ, что не плотникъ, а король Питеръ. — «Государь, желая скорѣе бесѣду кончить, говорилъ: «Любовь не разбираетъ чиновъ, такъ вѣдай, я московскій дворянинъ». — «Тѣмъ хуже и неприличнѣе для меня», — отвѣчала она, — «вольнаго народа свободная дѣвка не можетъ любить дворянина; я сердца своего ему не отдамъ». При семъ словѣ хотѣлъ было онъ ее поцѣловать, но она, не допустивъ, пошла отъ него прочь. Государь, видя, что иначе раздѣлаться съ нею не можно, какъ сказать яснѣе, удержалъ и спросилъ ее: «А саардамскаго корабельщика и Русскаго царя полюбила ли бы ты?» На сіе, улыбнувшись, весело вдругъ сказала: «Это, Питеръ, дѣло другое. Ему сердца не откажу и любить буду»{49}. Какая же это была хитрость, если вымышленное имя царя не вводило въ заблужденіе никого, отъ бранденбургскаго электора до «вольнаго народа свободной дѣвки»?