Марк Алданов - Земли, люди Страница 34

Исполненные уваженія къ самимъ себѣ? Мередитъ разсказываетъ анекдотъ, будто бы весьма популярный въ Сити. Два банкира замѣтили, что мальчикъ, служащій у нихъ въ конторѣ, крадетъ почтовыя марки. Одинъ изъ банкировъ хочетъ заявить полиціи о проступкѣ мальчика. — «Будьте къ нему снисходительны», говоритъ другой банкиръ. — «Помните, мы и сами начали съ малаго» (по-англійски выходитъ лучше: «Remember, we started in a small way ourselves»). Я думаю, что этотъ анекдотъ нисколько не характеренъ для Сити.

Во «Власти тьмы» Митричъ объясняетъ косноязычному старцу Акиму, что такое банкъ: «У Анисьи деньги, примѣрно, залежныя. Ей дѣвать некуда, да и бабье дѣло — не знаетъ, куда ихъ предѣлить. Приходитъ она къ тебѣ: нельзя ли, говоритъ, на мои деньги пользу сдѣлать. Что-жъ, можно, говоришь. Вотъ ты и ждешь. Прихожу я на лѣто. Дай, говорю, красненькую: а я съ уваженіемъ... Вотъ ты и смекаешь: коли шкура на мнѣ еще не ворочена, еще содрать можно, ты и даешь Анисьины деньги. А коли, примѣрно, нѣтъ у меня ни шиша, жрать нечего, ты, значитъ, замѣтку дѣлаешь, видишь, что содрать нечего, сейчасъ и говоришь: ступай, братъ, къ Богу, а изыскиваешь какого другого, опять даешь и свои, и Анисьины предѣляешь, того обдираешь. Вотъ это, значитъ, самая банка. Такъ она кругомъ и идетъ. Штука, братъ, умственная!» Старикъ Акимъ не вѣритъ: «Да, это что жъ? Это, тае, значитъ, скверность. Это мужики, тае, дѣлаютъ, такъ, мужики и то, значитъ за грѣхъ, тае, почитаютъ. Какъ же ученые то, тае... Какъ же такъ, Богъ трудиться велѣлъ. А ты, значитъ, тае, положилъ въ банку деньги, да и спи, а деньги тебя, значитъ, тае, поваля кормить будутъ. Скверность это, значитъ, не по закону это». — «Не по закону?» — переспрашиваетъ Митричъ. — «Это, братъ, нынче не разбираютъ. А какъ еще околузываютъ-то дочиста... Это, братъ, у нихъ самое любезное дѣло. А ты помни. Вотъ, кто поглупѣй, али баба, да не можетъ самъ деньги въ дѣло произвесть, онъ и несетъ въ банку, а они, въ ротъ имъ ситнаго пирога съ горохомъ, цапаютъ, да этими денежками и облупляютъ народъ-то. Штука умственная!»

Долженъ сказать, что въ этомъ чудесномъ діалогѣ Митричъ довольно точно опредѣляетъ сущность банковаго дѣла, хоть судитъ о немъ, быть можетъ, и безъ надлежащей исторической перспективы: онъ не историкъ. Нѣкоторые западныя знаменитости идутъ много дальше, чѣмъ Митричъ. Такъ, напримѣръ, въ прославленномъ романѣ Теодора Драйсера «Финансистъ» нарисована картина, изъ которой слѣдуетъ выводъ: если не всякій банкиръ попадаетъ въ тюрьму (главный — и лучшій — у Драйсера въ тюрьму попадаетъ), то, въ сущности, это объясняется чистой случайностью. Конечно, преувеличеніе. Какъ бы то ни было, характеристика Митрича относится къ періоду расцвѣта «банки». Банкиръ, быть можетъ, околузываетъ, но зато дѣлаетъ размѣтку и деньги предѣляетъ, какъ слѣдуетъ. Это ничего, если недоволенъ святой старецъ Акимъ. Худо, когда недовольна Анисья. А сейчасъ международная Анисья недовольна, очень недовольна. Люди, которымъ она довѣрила свои залежныя деньги, совсѣмъ плохо ихъ предѣлили, какъ и собственныя: кредиты заморожены, акціи ничего не стоятъ.

На идеалистическій, слишкомъ идеалистическій, языкъ недовольство Анисьи можно перевести и такъ: «души людей уходятъ отъ капиталистическаго строя».

Однако, это будетъ весьма вольный переводъ: души тутъ ни при чемъ. Во всякомъ случаѣ, никакъ не слѣдуетъ дѣлать дополнительный выводъ: «души людей (хотя бы въ одной только Россіи) приходятъ къ коммунизму». Я думаю, въ Россіи души теперь отъ коммунизма гораздо дальше, чѣмъ были во времена Акима и Митрича, когда Ленина, можетъ быть, еще и на свѣтѣ не было. Старецъ Акимъ «не характеренъ» для новой Россіи: въ ней сейчасъ, съ большой вѣроятностью, можно предположить настоящую тоску по «банкѣ» — и, добавлю, нисколько не смѣшную. Эта тоска со временемъ и прорвется. Я писалъ въ самомъ началѣ революціи, что большевики принесутъ въ деревню кодексъ новой правды; но этимъ кодексомъ будетъ Десятый Томъ (Свода Законовъ). При томъ же мнѣніи я остаюсь и теперь. Если-бъ дѣло было только въ душахъ и въ предметныхъ урокахъ имъ, то европейскіе капиталисты могли бы быть рады и счастливы: ихъ главные враги оказались въ тысячу разъ хуже ихъ.

Нѣтъ, бѣда не въ томъ, что международные финансисты дѣйствуютъ «не по закону». Мы къ нимъ съ требованіями старца Акима и не подходили. Но ихъ штука оказалась гораздо менѣе умственной, чѣмъ они думали, чѣмъ думали, вслѣдъ за ними, и мы. Если они и своего дѣла не знаютъ, то что же они знаютъ и для чего они собственно нужны? Въ Сити говорятъ, что банкиръ это человѣкъ, который въ ясную солнечную погоду любезно предлагаетъ вамъ свой зонтикъ и немедленно требуетъ его назадъ, какъ только начинаетъ идти дождь. Съ этимъ можно было мириться. Однако, теперь банкиры не предвидятъ ливней, и зонтиками не запасаются сами. А отдавать имъ зонтикъ назадъ перестало быть обязательнымъ.

Среди многочисленныхъ обрядовъ Лондонской фондовой биржи есть обрядъ банкротства{48}. Онъ называется hammering (отъ слова hammer — молотокъ). Величественный сторожъ «Стокъ Эксченжа» въ раззолоченномъ костюмѣ поднимается на возвышеніе въ одномъ концѣ биржевого зала и снимаетъ шляпу. Въ залѣ мгновенно наступаетъ мертвая тишина. Сторожъ стучитъ молоткомъ и медленно произноситъ слова: «Джентльмены, довожу до вашего свѣдѣнія, что мистеръ X не выполнилъ своихъ обязательствъ». На противоположномъ концѣ зала раздается эхо, — другой сторожъ, такъ же одѣтый, произноситъ на своемъ возвышеніи то же самое: «Джентльмены, довожу до вашего свѣдѣнія, что мистеръ X. не выполнилъ своихъ обязательствъ».

Обрядъ, естественно, допускаетъ и исключенія. Къ несчастью, своего обязательства не выполнилъ — Англійскій Банкъ, который обязанъ по уставу за три бумажныхъ фунта семнадцать шиллинговъ и девять пенсовъ выдавать всякому желающему одну унцію золота. Теперь къ Англійскому Банку за унціями золота желающимъ лучше не соваться. Однако, послѣ установленныхъ войной прецедентовъ, паденіе фунта не такъ ужъ поразило міръ.

Я не хочу сказать, что капиталистическому строю грозитъ большая опасность. Если мы идемъ къ катастрофѣ, то, все таки, не изъ-за финансоваго кризиса или, во всякомъ случаѣ, отнюдь не изъ-за него одного. Съ финансовымъ кризисомъ Европа справится. Но очень не мѣшаетъ прислушаться къ разнымъ ударамъ молотка, раздающимся теперь надъ міромъ.

ГОЛЛАНДСКІЕ ДОМИКИ

Конгрессъ писателей въ Голландіи. Обставленъ онъ очень пышно: голландцы вообще чрезвычайно гостепріимны, а на этотъ разъ превзошли сами себя. Пріемы слѣдовали за пріемами; устраивало ихъ правительство, муниципалитетъ Гааги, муниципалитетъ Амстердама, голландскій Р. E. N. Club, и т. д. Конгрессъ очень удался.

На этомъ конгрессѣ въ многочисленныхъ рѣчахъ гостями и хозяевами неизмѣнно высказывалась одна и та же мысль: вы, писатели (или мы, писатели), обязаны служить дѣлу мира и сближенія народовъ. Этими словами открылъ конгрессъ предсѣдатель совѣта министровъ Рейсъ де Беренбрукъ; то же самое говорилъ отвѣчавшій ему знаменитый англійскій романистъ Голсуорси; и то же въ теченіе четырехъ дней говорили другіе писатели, съѣхавшіеся на конгрессъ изъ тридцати странъ.

Мысль хорошая и безспорная. Собственно, ни доказывать ее, ни развивать не приходится, а на литературномъ конгрессѣ всего менѣе. Голландскій премьеръ принялъ такой тонъ, будто сохраненіе мира на землѣ больше всего зависитъ отъ собравшихся на конгрессъ «принцевъ мысли». Въ дѣйствительности оно, разумѣется, отъ «принцевъ мысли» зависитъ не такъ ужъ сильно. Они, во всякомъ случаѣ, дѣлаютъ, что могутъ. Если не ошибаюсь, ни одинъ сколько-нибудь выдающійся писатель въ мірѣ къ войнѣ не призываетъ и войны не славословитъ. Ремаркъ пока еще не породилъ контръ-Ремарка, и пацифистскому Тарзану не соотвѣтствуетъ Тарзанъ анти-пацифистскій.

Мысль хорошая и безспорная. Тревожно то, что о ней такъ много говорятъ. И ужъ очень щедро выдаются бронзовые векселя. Бріанъ еще могъ, пожалуй, сказать въ Женевѣ: «Пока я остаюсь министромъ, войны не будетъ». Макдональдъ пошелъ гораздо дальше, — онъ ручается не только за себя, но и за другихъ: «Англія никогда больше не будетъ воевать!» — воскликнулъ онъ.

Съ англійскаго премьера исторія, быть можетъ, еще спроситъ, — да и то врядъ ли: на нѣкоторую забывчивость человѣчества могутъ разсчитывать въ своихъ восклицаніяхъ и министры. А ужъ съ участниковъ литературнаго конгресса исторія, навѣрное, не спроситъ ничего.

Французская делегація подняла еще вопросъ о свободѣ. «Находится ли въ упадкѣ идея свободы и является ли ея защита обязанностью каждаго писателя?» — таковъ былъ приблизительный смыслъ краткой рѣчи одного изъ делегатовъ. Форма была полувопросительная, — отвѣтъ оратора подразумѣвался самъ собой. Однако, — однако въ залѣ было очень много писателей, которыхъ французскій вопросъ могъ поставить въ трудное положеніе, и не всегда по ихъ винѣ. Это выяснилось немедленно, почувствовалась неловкость. Вопросъ будетъ снова поднятъ на слѣдующемъ литературномъ конгрессѣ. Черезъ годъ. Или черезъ два. Вообще когда-нибудь въ другой разъ.