Андрей Фурсов - Стратегия «большого рывка» Страница 39

Но отсюда вытекает вопрос, на который пока никто не дает ответа. Дело в том, что такой переход, если США его осуществят, будет усиливать межукладные противоречия в мировой экономике. И это одна из причин, которая уже сегодня ведет к обострению глобальной ситуации в военно-политической сфере. Потому что страны, которые будут отставать от Соединенных Штатов, постараются сделать так, чтобы через 10–15 лет мы не жили в мире Pax Americana.

У нас ведь огромное количество стран живет в условиях четвертого технологического уклада. И огромное количество технологий в нашей стране — это технологии четвертого уклада, доставшиеся нам в наследство от сталинской индустриализации.

И эта проблема — она не просто объективна, она резко повышает вероятность большой войны. Существует модель, которая говорит, что именно в ближайшие пять-семь лет такая вероятность будет увеличиваться по экспоненте.

Если, дай Бог, мы как-то преодолеем этот опаснейший период, то после 2020–2022 года вероятность этой войны пойдет на спад. Там будут уже другие правила игры.

Поэтому когда мы пытаемся обозначить, что является ключевым для идеологии, то с военной точки зрения это проблема безопасности, а с точки зрения социума — это проблема выживания. Существует опасность, что наши противники уйдут далеко вперед, и существует опасность, что Россия просто будет уничтожена.

Третий момент. Здесь много и с придыханием говорилось о государстве, обществе, традициях. Но давайте скажем, российское общество — это слабое общество или сильное общество? Российское государство — это слабое государство или сильное государство? Если так поставить вопрос, то ответ на него будет очевидным: Россия сейчас очень слаба, и с моей точки зрения, — возможно, я здесь неправ, — она напоминает Оттоманскую империю конца XIX века, когда за ее счет решались очень многие проблемы европейского концерна. И делалось это по определенным схемам. Те же схемы могут реализоваться и в отношении современной России. Что тогда делать? Идеология должна ответить и на этот вопрос.

Если прагматически подходить к российской государственности, к российскому государству, то оно состоит из трех компонентов. Первое — это советские институты власти и советская бюрократическая культура. Второе — это личностный путинский режим и соответствующая кадровая политика. И, наконец, третье — может быть, самое главное — это общенациональная коррупционная система.

Тогда мы должны решить, как относиться к этому государству в рамках мобилизационной идеологии. Как его преобразовывать, трансформировать, или оставить все как есть? А просто повторять «Да здравствует российская государственность!» в условиях, когда вероятность войны растет по экспоненте, — неконструктивно.

То же самое верно и по отношению к российскому обществу. Андропов написал почти тридцать лет назад: «Мы не знаем общества, в котором живем». С тех пор общество стало намного сложнее, оно стало многоукладным, многосекторальным, это общество, где есть даже рабовладельческий строй, где есть многие формы корпоративизма, различные модели клановости. Это общество, где нет единой идеологии; это общество, где нет единой элиты; это самое мелкобуржуазное общество в мире, потому что здесь партикуляризм характерен для всех: начиная от миллиардеров и кончая бомжами.

Что в данной ситуации можно и нужно сделать, чтобы консолидировать и мобилизовать это общество?

Давайте посмотрим, что реально происходит в США и в Китае. Там происходит резкое усиление роли военно-разведывательного компонента единой элиты. Когда в 2006 году Буш-младший назначил Чейни, который представлял другую группировку элиты, министром обороны, он категорически этого не хотел и этому сопротивлялся, но ничего сделать не смог. Он понял, что приходят другие люди, которые будут их убирать. То же самое в Китае — на фоне столкновений между тремя фракциями китайской элиты именно Военный совет ЦК КПК становится органом, принимающим ключевые решения. А у нас, мягко говоря, происходит нечто совсем иное.

И есть еще одна проблема, в отношении которой идеология должна сказать свое веское слово. Когда Сталин готовил «большой рывок», он особое внимание уделял кадровой политике, выдвинул лозунг: «Кадры решают все!». В 1932 году ОГПУ получило специальное задание: по всей стране начался поиск талантливых людей. И такие люди были найдены. Их были тысячи — возможно, даже десятки тысяч. Некоторым из них пришлось ускоренными темпами получать сначала среднее образование, а затем и высшее — в Институте красной профессуры. Потом в 1937—38 годах у нас появлялись тридцатилетние секретари обкомов, директора заводов, министры и так далее.

Сегодня просто повторить опыт Иосифа Виссарионовича у нас не получится. По одной простой причине — рыночная среда уже вытащила на себя весь этот креативный слой.

Креативный — с точки зрения рынка, с точки зрения нормального, спокойного общества. Но у нас не хватает креативности, когда мы сталкиваемся с конфликтами разного качества и разной степени интенсивности.

Но интенсивность таких конфликтов в условиях межукладных противоречий в ближайшие пять-семь лет — она ведь усилится. Поэтому нам будут нужны креативные конфликтологи, от разведчиков до военных, идеология должна работать на них.

Александр Агеев, директор Института экономических стратегий РАН:

Любой ансамбль интересен только тогда, когда партии всех инструментов звучат, гармонично дополняя друг друга. Гармонии могут быть разными, но вообще без них нельзя.

Есть одна история суворовских времен. Когда наши войска подошли к известному Чертову мосту в Швейцарии, то обнаружилось, что штурмовать его нельзя: нет ни сил, ни средств, ни боевого духа. И когда Александр Васильевич пришел к своим генералам и офицерам и сказал, что штурм состоится, те решили, что Суворов не в себе. То же самое было и когда он пошел к солдатам. Тогда Суворов предложил им сдаться французам, но только через его труп. Дальше история известна — штурм состоялся, и французы, прекрасно вооруженные и обладавшие численным превосходством, были разбиты.

Я говорю это к тому, что мы постоянно попадаем в одну и ту же психологическую западню: постоянное тиражирование негативных оценок при всей их правоте создает определенный депрессивный фон.

Поэтому первый тезис в любой идеологической работе: «Пока не потеряно все, не потеряно ничего». Наша слабость — это наша сила. Тот самый эффект низкой стартовой базы, когда страна упала очень сильно, дает возможность достаточно быстро подняться даже на порядки выше.

Демография — наше слабое место, безусловно. Но здесь же лежит возможность очень быстрых и сильных изменений.

Слабость ли — наша система управления? Да. Но все мы прекрасно понимаем, что есть технологии весьма стремительного ее улучшения, и для этого нужно принять достаточно простые и понятные решения.

Кадровая база. Сегодня ее не хватает даже для тех трех тысяч предприятий, которые производят опасную продукцию и аварии на которых могут привести к колоссальным катастрофам. Не хватает машинистов метро, не хватает летчиков и так далее. Но здесь же находятся и колоссальные возможности для исправления ситуации.

Моральное состояние. Опять же, возможности перемен мы ощутили с 2000 года. То есть если мы воспринимаем себя как нацию больных, слабых и ни на что не способных людей, проигравших все что можно и нельзя, готовых лишиться последнего, что имеем, — это одна совершенно четкая идеология. Но если мы ощущаем себя нацией здоровых и выздоравливающих после тяжелой болезни — это совершенно другая идеология.

Идеологический диагноз нельзя свести к тому, что у нас разгул либерализма и разгул центров, его насаждающих, — это гораздо более древний паттерн. Есть четыре уровня идеологической организации. Теократия, идеократия, меркантилизм и хаос. Мы с уровня идеократии свалились в хаос, где реализуются многие ветхозаветные сюжеты. Это не просто «золотой телец» меркантилизма — это жизнь без идеологии, без цели, на инстинктах, которые превращаются в пороки.

На что можно надеяться в такой ситуации?

Прежде всего, на сам тип нашей цивилизации, нашей культуры, в который встроена возможность и необходимость рывка. Россия — страна затягиваний и внезапных перемен, так называют ее те же китайцы. Мы обречены на то, чтобы каждые два-три поколения совершать рывок и снова ожидать, куда пойдут равномерно работающие на мировой арене страны и народы. Опыт такого рода у нас колоссален, его нужно поднимать и позиционировать.

Я приведу недавнюю цитату из Бжезинского, гуру американской политики: «Мы оказались в ситуации, которую мы не понимаем». Тут есть и сходство, и важные различия с известными словами Андропова, не буду в это вдаваться, но факт, что Соединенные Штаты стоят на грани собственной «перестройки», которая будет не менее тяжелой для них, чем крах СССР для нас. Это открывает перед всем миром и перед нами дополнительные возможности и дает дополнительные шансы на успех.