Владислав Петров - Фантастический альманах «Завтра». Выпуск четвертый Страница 39

Короче говоря, мы считаем, что все наши несчастные идейные противники вымерли. Природу свою окончательно прикончили и вымерли. И вполне возможно, сейчас на Полуострове и Материке поднимаются среди развалин такие же фикусы, как и здесь. Так что я прямо не знаю. Я очень вам, Боря, сочувствую, но понятия не имею, что можно предпринять в вашем положении. Попадете ли в свой мир — весьма проблематично. Доплыть до Полуострова или Материка, вдруг там еще кто-нибудь?.. Но с Острова как вырваться? Кругом линкоры. Если какой подозрительный предмет на волнах локатор засекает, сразу огонь…

Небось думаете сейчас: «А что это он меня как будто бежать сговаривает, но одновременно убеждает, что убежать нельзя, некуда. Где логика?»

Опять он демонстрировал фантастическую проницательность, этот оберпредседатель. Потому что Борис Арнольдович еще и о том размышлял, что корабли, охраняющие Остров от всего мыслимого и немыслимого, давно никуда не годны. Но это обстоятельство, судя по всему, не известно начальству Острова. Тем более рядовым обитателям…

Обладание никому не известной тайной как-то вдруг по-особому согрело Бориса Арнольдовича, по крайней мере, он знал теперь одну вещь, имеющую исключительно важное практическое значение. Он теперь знал, что довольно легко сможет покинуть Остров, поскольку вряд ли младшие председатели так уж бдительны на своих КПП, раз все убеждены в вечной боеспособности кораблей. Это ж, выходит, Бог знает, сколько лет их огневая мощь никем не испытывалась!

— А нет никакой логики, дорогой Борис Арнольдович! — махнул рукой оберпредседатель. — Есть какие-то неопределенные чувства, одолевающие с того дня, как вас впервые увидел. А может, во всем виновата старость. Понимаете, иногда я и сам рад убежать куда-нибудь, а иногда наша действительность, наоборот, представляется мне идеальной. Здоровый образ жизни, максимальное единение с природой и одновременно сохранение основных достижений человеческого гения, более того, небывалый гуманитарный расцвет всего общества, процветание искусств. Ведь от этого же не отмахнешься! Но с другой стороны… Ежедневная отдача на съедение нарушителей одиннадцатой заповеди, невозможность содержать в согласии мысли и дела — я, по крайней мере, всю жизнь ощущаю эту невозможность. А еще иерархия наша… Откуда она взялась? Ведь все мы — прямые потомки интеллектуалов, да и сами интеллектуалы. В том числе и внутренняя служба. Вы заметили? Ведь слушая маэстро Фогеля, мы все плачем одинаково искренними слезами! А потом равнодушно смотрим, как падают наши старики и немощные с деревьев прямо в разинутые людоедские пасти.

Словом, все чаще думаю, что единение с природой и полный отказ от технического прогресса не принесли ожидаемого счастья. Прогресс под строжайшим запретом, единение с природой — налицо, а счастья нет.

Но в другой раз поразмыслишь — да вроде ничего, идеал недостижим, но наша действительность к нему все-таки ближе, чем любая другая из известных действительностей. Вам-то, со свежим взглядом, как?

— Мне тоже кажется, что у вас лучше, чем в других местах, — промямлил Борис Арнольдович.

— Ну вот, вы тоже не говорите всего, что думаете, — печально констатировал оберпредседатель.

— Но действительно, у вас по многим показателям лучше, один воздух чего стоит! — стал оправдываться Борис Арнольдович.

Но старик не слушал его и задумчиво продолжал:

— Никто у нас не может быть сам по себе. Все должны участвовать во всем. Все должны мечтать о голубой повязке. Все обязаны любить музыку Фогеля, а сам Фогель не имеет права не мечтать о голубой повязке. Все уполномочены писать стихи. И хоть раз в жизни участвовать в турнире поэтов.

Нет, я не утверждаю, что музыка маэстро Фогеля плоха, что все наши поэты бездарны. Нет, упаси Бог! Но ведь может быть у человека такое настроение, что ему не до музыки, не до стихов.

Все шире и шире толкуем одиннадцатую. Она уже заменяет остальные десять и даже превосходит их. Кого хочешь можно под нее подвести. Хоть меня, хоть весь наш Совет зараз, хоть самого Генерального. Как мне не опасаться, как нам не опасаться, как ему не опасаться?

Что такое нынче одиннадцатая заповедь? Это не просто — «не изобрети». Это когда-то в самом деле было просто. А сейчас под заповедь подпадает любая попытка что-то изменить, как-то отойти от придуманных традиций и правил.

Кому это надо? Кому это выгодно? А никому! Все постепенно сложилось, а изменить не волен никто. В общем, я вам так скажу, Боря, если есть у вас хоть малейшая возможность, не упускайте ее! Но помните: если попадетесь, то приговор я вам вынесу незамедлительно. Даже не сомневайтесь, а от того, что я и все будем тайком безутешно оплакивать вас, вам легче не станет. Об этом всегда помните. Вот, собственно, и все, что я намеревался вам сказать…

Тьфу, полагалось же сперва допросить… А, ладно! Вы мне напоследок кратенько ответьте на традиционные вопросы. Это дело чисто формальное, но я должен докладывать на Совете. И Генеральному. Он днями, очевидно, пригласит вас и посвятит в граждане Острова. Тоже формальное мероприятие. Итак…

Борис Арнольдович обстоятельно ответил на все вопросы. И честно сказал, что не имеет серьезных претензий к прогрессу. А про то, как он достиг Острова и почему корабельные орудия его не обстреляли, не сказал ничего. Потому что об этом его не спрашивали. Порфирий Абдрахманович внимательно выслушал все ответы, а насчет прогресса дал такой же совет, как и Мардарий, из чего Борис Арнольдович заключил, что по данному поводу можно говорить искренне со всяким, только не стоит это делать публично.

— А могу я теперь со всеми обо всем разговаривать? — уточнил он еще у оберпредседателя.

— Да, теперь все можешь!

— Все-все?

— Ну как… С учетом непосредственно одиннадцатой заповеди, конечно!

По тому, что оберпредседатель опять перешел на «ты» и вновь начал употреблять это свое «непосредственно», Борис Арнольдович догадался, что интимная часть встречи подошла к концу. Опять старик превратился в важного оберпредседателя, снисходительно беседующего с нижним чином.

Вот он в последний раз достал из тайничка угощение, вот они тяпнули по чуть-чуть «на посошок», вот «бутыль всемирного братства» исчезла за потайной дверцей, а вот уже откинут дверной крючок и в коридоре слышатся тяжелые шаги.

— Хм… — кашлянул Мардарий, просовывая голову в проем. — По вашему приказанию…

— Молодец! — перебил его Порфирий Абдрахманович. — Можете отправляться до особого распоряжения. Все. Давайте дуйте, непосредственно.

Борис Арнольдович кряхтя выбрался из гамак., они вместе с Мардарием застыли перед оберпредседателем навытяжку, постояли так несколько секунд и, четко повернувшись, вышли вон. Оберпредседатель так и запечатлелся в памяти лежащим полу и поигрывающим хвостом.

В этот вечер по плану культурно-массовой работы имел быть религиозный диспут: «Мог ли Иуда не предавать Христа?» Опять все вместе двинули на мероприятие. Жюль и Роберт по-соседски никак не могли нарадоваться, что Борис Арнольдович научился передвигаться самостоятельно, а потому всю дорогу неустанно хвалили своего бывшего наездника, поскольку хвалить гораздо легче, чем таскать на своем торбу.

— Какой молодец наш Борис Арнольдович! — восклицал один.

— Очень талантливый, — подхватывал другой, — при ограниченных пока еще физических данных так наловчиться!

— Скоро всех обставит! — пророчествовал Жюль, оказываясь после очередного прыжка справа от Бориса Арнольдовича.

— Еще бы не обставить, конечно, обставит, — вторил брату Роберт, возникая слева, — если останется нашим соседом навсегда, мы еще гордиться будем, что таскали его на себе, будем на мемуарных вечерах делиться неизгладимыми впечатлениями!

Вероятно, во всех этих словах содержалась изрядная доля иронии, но в данном случае Борису Арнольдовичу было не до того, чтобы вылавливать иронию из реплик, его больше занимало и тревожило то обстоятельство, что уже и ребята, рассуждая, не исключают возможности его исчезновения из их мира.

Наконец прибыли туда, где накануне происходил турнир поэтов. Только не было уже никакого жюри, а сидел лишь один председательствующий, роль которого по настоянию общественности принял на себя оберпредседатель Порфирий Абдрахманович.

Оберпредседатель был оживлен и подвижен, несмотря на упитанность и возраст, вероятно, он еще маленько лакнул из «бутыли всемирного братства», а может, и нет, может, его так сильно раззадоривали все идеологические мероприятия. С матерыми председателями это бывает.

Порфирий Абдрахманович нетерпеливо скакал с ветки на ветку, делая замечания тем, кто, по его мнению, неправильно размещался, кого-то приглашал поближе, кого-то гнал в тень, чтоб глаза не мозолил, а потом он опять садился на место председательствующего, но опять ненадолго.