Марина Ахмедова - Другая другая Россия Страница 43

— Тут есть порошок?! — кричит тот сотрудник милиции, который загружал трупы в машину. Рукава его рубашки закатаны, руки — по локоть синие. — Вот носил их, теперь отмывай руки, как хочешь, — обращается он ко мне, и я думаю о том, что синие по локоть руки — неплохая метафора.

Меня оставляют с трупами наедине. Знакомые маленькие стопы в черных носках. Это — женщина. Она лежит у самого окна. Ее глаза выпучены на синем лице. Наклоняясь к ней, я пытаюсь разглядеть в ее зрачках еще одну метафору, но слова не приходят, взгляд ее мертвых глаз я описать не смогу. Я двигаюсь от трупа к трупу, низко наклоняясь к каждому, играю роль эксперта. Мужчина двадцати двух лет лежит на животе, его черная футболка задралась, показывая портупею. Его ли видела я сегодня, отстреливающегося из окна пятого этажа? Его голова повернута набок, и он смотрит на меня одним глазом. Я не могу описать и этот взгляд на синем лице, одно я могу сказать точно — когда он умирал, ему было страшно, а сейчас… он не выглядит, как человек, вокруг которого в раю танцуют семьдесят девственниц. Я хожу по освещенному голубовато-мертвым светом моргу, стучу каблуками по белой плитке.

— Это — абсурд, — повторяю слова, сказанные во дворе женщиной в черном.

Я пытаюсь понять, есть ли тем трем теням в длинных юбках за что меня ненавидеть. Понимание мне кажется необходимым. Есть ли за что ненавидеть меня? Взрывать меня — ежедневного пассажира московского метрополитена? Теперь я не могу ответить на этот вопрос отрицательно. Но и утвердительно не могу.

Я снова подхожу к женщине. Поднимаю глаза к окну и вижу в темноте искаженное лицо ребенка. Кто-то посадил его на плечи с той стороны, и он смотрит в выпученные глаза своей мертвой матери и, наверное, ненавидит меня.

Час ночи. Я — в «Кальянной» на выезде из Махачкалы. Сижу в отдельном «кабинете» на низкой тахте, заваленной подушками. Здесь — фиолетово-темно. Рядом со мной — двое хорошо одетых мужчин. У входа — их монстровидный джип. Они курят кальян. Мы смеемся. Занавески расходятся. Появляется девушка в прозрачной накидке на талии и в блестящем лифчике. Ее лицо закрыто тонким платком. Черные волосы струятся до пояса. Мягкая грудь колышется, когда она исполняет танец живота. Мужчины смеются, суют ей в лифчик крупные купюры, подмигивают мне, я улыбаюсь им в ответ, повторяя про себя — «абсурд»…

Хаджимурад Камалов — известный в республике оппозиционер, учредитель журнала «Черновик». Власти уже несколько раз пытались закрыть это издание по обвинению в пропаганде экстремистских идей, но пока безрезультатно. В Дагестане хватает людей, которые ставят знак равенства между словом «правозащитник» и понятием «легальное крыло исламского подполья».

— Как вы относитесь к боевикам?

— Я должен на этот вопрос отвечать? — удивляется он. — Часто отношусь к ним симпатией, потому что многие из них были туда загнаны. А как еще я могу относиться к обладателю золотой медали — среди них таких немало. Как я могу относиться к тем, кого затерроризировали выбором между милиционерами — взяточниками, коррупционерами, мясорубами — и боевиками? Я выбираю боевика — мясорубы загнали его в эту ситуацию, и пока он не уничтожит сам себя, моя симпатия на его стороне.

— А если он уничтожит других?

— Слишком сослагательно — «а если…». А вы скажите, кто больше ввергает Дагестан в войну? Может быть, те, которые дорвались и кварталами тут все продают? Сколько человек охраняет нашего мэра? Триста пятьдесят! Заметьте, не Блумберга, а нашего мэра. Значит, что эти люди делают? Питаются из моего кармана — из моих налоговых.

Против погодных ожиданий в Махачкале без конца моросит. В завесе мелких капель город еще более некрасив. Все дворы изуродованы пристройками — помещением, которое пристраивается к дому, чтобы расширить квартиру. В местных газетах можно прочесть объявления — «квартира с пристройкой на пятом этаже». Мэра, который руководил Махачкалой до Саида Амирова называли «Мага-тротуар» — за то, что продал большую часть городских тротуаров под ларьки.

— Зачем все это? — спрашиваю я. — Весь этот дикий заквас на религии?

— Почему вы где-нибудь в Кракове не задаете такой же вопрос? Там тоже молятся и ходят в костелы. А тут Всевышний сказал, что должно быть так. И если люди поверили, они будут делать так, как надо. Даже если это запретит конституция, они будут продолжать. Тайно…

— Кто такие боевики?

— Уже около года в среде этих людей проходит расслоение. Во-первых, это диверсионно хорошо подготовленные люди. Если одного боевика запереть в этой комнате, то ему будет и этого достаточно, чтобы изготовить взрывное устройство, — говорит он, и я оглядываю отдельную комнату кафе, в котором мы сидим. Деревянные столы и стулья. Стены, побеленные известкой. На столе — курзе — блюдо, похожее на вареники. — Из мочи и из извести, — продолжает источник, — немного взрывчатки, но получит. Конечно, не каждый боевик этому обучен, но в группе из десяти человек один или двое найдутся. Боевики — это люди, которые могут спокойно два-три месяца жить в лесу, в сорока километрах от пересеченной местности. Зимой в горах хорошая видимость и слышимость. Зашли в ближайший пункт, унесли с собой муку и мясо. Они питаются орехами. Это — высушенные люди. Они могут почувствовать запах чужака, запах крема на руках. Дагестан — гораздо более удобное место для проведения боевых действий, чем Чечня. Боевики знакомы с баллистикой, взрывотехникой, хорошо ориентируются в Интернете.

— Сколько их сейчас в лесу?

— Я думаю, что постоянно там находится человек сто или сто двадцать…

— Что их туда тянет?

— Есть два джихада — наступательный и оборонительный. Второй — это когда к тебе домой пришли с оружием, и ты обязан оказать сопротивление. И когда люди видят, что мент терроризирует предпринимателя, похищает и продает людей, когда видят множество социальной несправедливости — чиновники просто дорвались до денег и пистолета — эта группа сама не замечает, как подпадает под влияние идеологов. Ведь этим людям никто не предлагает компромисса. Они сами по себе — уже участники социального процесса. Но здесь, в нашей республике, ни один орган не хочет признавать его участником этого процесса. Человек варится во всем этом, но к двадцати трем годам — это уже зрелый, крепкий мужик… И если он начинает высказывать то, что думает, его заносят в списки неблагонадежных ваххабитов.

— Сколько сейчас в списках человек?

— Около четырех тысяч. Эти списки находятся в руках начальников райотделов. Но внести одно дело, а вот вынести — это стоит отдельной взятки. Вносят тех, кто вызывает малейшее подозрение.

— Например?

— Например, человек носит бороду. И если где-то произойдет взрыв, то к тебе в дом обязательно придут и проведут обыск. Потом тебя заберут в районное отделение милиции и, в лучшем случае, промаринуют два дня. До следующего убийства милиционера… А вот затем собирается антитеррористическая комиссия и принимает решение — спецоперация. И неважно, кто у тебя в дом — ребенок, мать… Расстреляют все, что шевелится.

— Но факт ли, что эти люди — боевики.

— Не факт…

— Но факт ли, что эти люди совершили преступление, за которое заслуживают смерти без суда и следствия?

— Не факт…

— Кто финансирует боевиков?

— Боевики — неоднородная масса. Среди них есть идейные, и есть просто бандиты. Чаще всего они высылают флешки государственным чиновникам или владельцам крупных предприятий с требованием дать денег. Те пугаются и отдают. На эти деньги боевики покупают оружие… Там среди них столько аспирантов и медалистов, которые могли бы за двадцать лет поднять экономику нашей республики.

— Послушайте, вам не кажется, что вы их слишком героизируете?

— Если по одной стороне улицы идет бородатый, а по другой — сотрудник милиции, то ты предпочтешь перейти на сторону бородатого. Здесь так. Если едешь в маршрутке, и ее остановил гаишник и продержал пятнадцать минут, ты будешь сидеть и тихо его ненавидеть, думая — а нет ли у меня в сумке чего-то такого, за что меня могут загрести? Здесь люди думают так — если бородатый и идет кого-то убивать, то, слава Богу, не меня. Они знают, что это — не их война.

— Отлично! Боевики — герои, борющиеся за лояльность населения. А как же московские теракты? Как же наше метро?

— У меня нет ощущения, что Мариам шла умирать… Она, скорее, что-то несла, что-то хотела кому-то передать… Когда собирались проводить спецоперацию в доме Мариам, вот такой же тройной бутерброд там уже выстроился, и через пятнадцать минут от дома ничего бы не осталось, я вызвал туда правозащитников. Спецоперацию прекратили. Но в доме ничегошеньки не нашли!

— И что, Мариам пошла в метро мстить за это?

— Не думаю… Но через два дня после этого она взорвалась в метро. Она поехала с матерью на маршрутке в Махачкалу. Сказала — «Мама, я забыла перчатки, сейчас зайду в магазин, куплю и быстро вернусь». Потом позвонила матери с чужого телефона, сказала — «Езжай домой, я сама вернусь».