Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1963-1966 г.г. Страница 47

Да, главная новость. В редакции Жемайтиса ушла в декрет на год Соня Митрохина и на ее место взяли Ленку. Теперь есть свой человек и в Гаване.[114] Она уже там неделю подвизается. Я ей понемножку помогаю, дело пока идет.

Перевожу Абэ. Страшная книжка все-таки. Такое болезненное давящее ощущение, но здорово закручено. Испытываю удовольствие.

Нового, за исключением двух детективов, ничего не читал. Хэм на машинке, возможно, экземпляр увезете с собой. Испанские слова спишем по оригиналу.[115]

Вот и всё, кажись. Да, с нас требуют что-нибудь в один из четырех сборников молодогвардейского «Фантастика 65». Как насчет «Паразитов», а?

Привет Адке, твой [подпись]

Дорогой Арк!

Итак, договорились. Мы прибудем третьего июля самолетом что-нибудь этак часов в 15–17. Когда возьмем билеты, дополнительно известим телеграммой. Встречать нас, я думаю, не нужно — сами доберемся. Неужели так трудно взять билет на Л-д? Тогда мы и обратно улетим — утром в понедельник. На самолет-то, надо полагать, билет достать всегда можно.

Каков план действий в Москве?

1) Хотелось бы разок сходить в «Пекин». Наверное, это можно будет сделать в какой-нибудь день — в субботу или в воскресенье, а?

2) Хотелось бы (мне) повидать Севера и Севку.[116]

3) Очень хотелось бы увезти с собою Хэма. Дело в том, что мне очень хочется подарить один экз Наташке Свенцицкой. У нее 8 июля день рождения. Нельзя ли там будет выгадать один лишний экземплярчик, хоть плохонький? Ей-богу, Наташка того стоит! А подарок был бы царский!

4) Хотелось бы купить машинку!

5) Само собой — поговорить и помыслить.

Чер-ртовски рад за Ленку! Эт' здорово! Эт' хорошо! Вот если бы она там как следует застряла! Надолго! Эт' смачно!

И очень рад, что Севка написал статью. Почитать бы. Думаю, ее не опубликуют, так что ты бы расстарался добыть экзик.

Прислал открыточку Володька Травинский. Он обитает в Москве. Вот тебе (на всякий случай — мало ли что!) адрес: Москва <…> Травинскому. Тел. Г-3-67-01. Тебе, я думаю, он будет всегда рад, а другим, наверное, эти координаты давать не стоит. Во всяком случае всем тут в Л-де он оставил для связи совсем другой адрес.

На днях меня выследил один корреспондент — из эстонской «Комс. правды». Вырвал у меня интервью, а потом мы долго беседовали о положении дел в Эстонии. Приглашал нас. Говорил, что СБТ, кажется, переведена на эстонский. Обещал проверить и прислать экзик.

ПНвС, значит, не давал? Ну что ж. Тебе виднее. Только я очень боюсь, что не возьмут они там. Не по-детски это всё. Что тогда делать будем?

Кстати, ты читал последний номер 3-С? Там полномера отведено Обнинску — городу ученых под Москвой. И там куча хохм. Но хохмы хохмами, а там есть рецензия на книгу Н. Рыбака о физиках.[117] Рецензия с подзаголовком: «Трое физиков на одного лирика».[118] Это блеск! Бедного полуграмотного Рыбака смешали с г… и тщательно размазали на большой площади. Ну ей-богу же обидно, что такие — по-настоящему литературные — вещи, как рецензия Нуделя или эта штука, печатаются не там, где следует! Что делать? Стрелять хочется в идиотов. А тут еще в «Правде» какой-то дипломированный кретин разругал отличный фельетон Лиходеева.

Насчет того, что давать в МолГв сборник 65 г., подожди обещать: поговорим и обсудим. Время терпит?

А мне повезло! Я подписался на Каверина. И уже получил два тома. Хочешь, и на тебя подпишусь? Правда, я пока несколько разочарован: ранний Каверин это отнюдь не ранний Эренбург. Но любопытно. Странно они как-то писали в конце двадцатьгх — начале тридцатых. Мир их какой-то болезненный, изломанный, весь из острых углов и с одушевленными вещами. Слава богу, что сейчас так не пишут.

Ну, ладно. Целую, твой [подпись]

Р. S. Привет Ленке.

Дорогой Боб! Ждем 3-го.

В «Пекин» сходить можно. Только стоит ли? Там теперь гадость.

Севера повидаем, если встречу, обязательно передам. С Севкой труднее, он в воскресенье на даче, но тоже небезнадежно.

С Хэмом так. Боюсь, что будет он готов только через день после вашего отлета. Но возможно, что и удастся. Насчет Свенцицкой ужо поговорим. Тут тоже есть претенденты.

Машинку купим.

Поговорим и помыслим.

Севкина статья будет назавтра после получения письма. Так я надеюсь.

Травинский ко мне заходил, распили читушку водки. Потом исчез и больше не появлялся. Каверина мне не надо, спасибо. Скорее приезжайте, ждем.

Целую, твой Арк.

Привет Адке.

Приветы от Ленки.

И наконец-то готово письмо Альтову.

Уважаемый Генрих Саулович!

Простите, что опять так задержали ответ. Много времени отнимает грустное удивление по поводу внезапных и странных атак со стороны «Москвы» и «Молодого коммуниста». Вот так сидишь и оглядываешься: кто еще захочет развлечься? А оправдываться и отмежевываться противно. Впрочем, это к слову.

О кредо. Вы пишете: «Человек имеет право писать только в том случае, когда у него в сердце стучит пепел Клааса». Возразить против этого трудно. И незачем возражать. Всё правильно. Тем не менее, согласитесь, формулировка эта слишком смутная и расплывчатая, чтобы ее можно было применить на практике. Всегда можно спросить: какой пепел? какого Клааса? Рабочего клааса? А может быть, клааса капиталистов? Что делать, если он стучит, а мы не слышим? Или стучит не так, как хотелось бы? И кто признается, что у него не стучит? И как быть с теми, у кого вроде бы и вообще ничего не стучит, а пишет интересно? Все-таки в такой форме это кредо хорошо как руководство к действию для себя лично, так сказать, интимное кредо. Но пытаться договориться на такой основе с другими товарищами, по-нашему, невозможно. Получилась бы, наверное, одна болтовня: всякий бы кричал, что у него стучит, и не желал бы слушать возражений, и наверняка обижался бы (и, как правило, основательно) на возражения.[119]

Видимо, очень трудно сформулировать свое кредо достаточно общо и в то же время достаточно конкретно. Бог с ним, с кредо. Хотелось бы возразить Вам по поводу еще двух вопросов: о методах борьбы и о журнале.

С точки зрения любого квалифицированного читателя вся опубликованная литература (мы всюду имеем в виду художественную) распределена по гауссиане. Эти гауссианы различны для Вас, для нас, для А. и для Я., и для ученика 10-го класса Петра Сидорова, читающего запоем и предпочитающего Хемингуэя Л. Толстому и Ефремова Мориаку. Если взять самых квалифицированных и просуммировать их гауссианы, то получится, очевидно, некая новая гауссиана, характеризующая отношение культурных людей эпохи к литературе. Преобразование этой кривой от Гомера до наших дней — проблема интереснейшая, но, к сожалению, пока неразрешимая. Да и не об этом речь. Для нас важно, что гауссиана существовала всегда, во все времена, при хорошей и при плохой критике, при Александре Освободителе и Николае Кровавом,[120] и так до наших дней. И всегда левую часть этой гауссианы (шаблон, безвкусица, пошлятина) терзали и рвали в клочья, и ничего ей не делалось. Другое дело — правая часть. Она поставляла идеи, новые формы, новые стили, переоценивала ценности и выворачивала наизнанку привычные представления. Она двигала литературу вперед, подавала пример и создавала последователей. Плохая литература никогда не мешала хорошей. И, естественно, никогда не помогала. Они слишком далеки друг от друга. Вы хотите одним ударом обрубить всю левую часть гауссианы. Совершенно очевидно, что это невозможно. Также невозможно, как отрубить один полюс магнита от другого. Для этого придется обрубить левую часть гауссианы распределения редакторов по вкусам, левую часть распределения читателей по вкусам. И вообще много придется рубить. Слишком много. И стоит ли? Давайте все-таки лучше стремиться сильнее писать, пропагандировать самое хорошее (это тоже надо уметь — мы, например, не умеем), помогать молодежи. Короче говоря, давайте лучше пробовать сдвинуть вправо всю гауссиану.

Между прочим, Вы нас неверно поняли. Должно быть, мы неточно выразились. Когда мы говорили о том, что хорошая литература вырастает из средней, мы просто имели в виду, что подавляющее большинство хороших писателей начинало с серятины. Ранний Толстой А. — не блеск, как и ранний Горький, ранний Беляев и прочее. Именно поэтому представляется страшным и опасным преграждать путь молодому автору, даже если он начинает не блестяще.

Наконец, о журнале, а) Лично мы обращались в три толстых журнала («Новый мир», «Звезда», «Москва») — вещи предлагались не из худших, напр. «Далекая Радуга». «Новый мир» отказался иметь дело с фантастикой, не читая; «Звезда» прочитала, похвалила, но не рискнула; «Москва» молча продержала три месяца и так же молча вернула, не вдаваясь в подробности, б) Критиков для трибуны нашего журнала нашлось бы достаточно — мы сами знаем двоих ленинградцев и четверых москвичей, которые могут и хотят работать, да и Вы разве бы отказались от выступлений? Вы, конечно, правы, толстые журналы не чураются — иногда. Однако они не могут позволить себе достаточно продолжительный обмен мнениями, дискуссию, монографическое исследование. И мы охотно верим, что Вашу статью толстый журнал непременно напечатал бы. Только — Вы не обидитесь? — ведь это была бы критикующая, негативная статья, такие материалы, как известно (в применении к фантастике, во всяком случае), берут довольно охотно. Но нам не верится, что можно увидеть на страницах «Нового мира» или «Звезды» утверждающую, позитивную статью. Разве что-нибудь снисходительное и общее, трактующее главным образом проблему популяризации.