Игорь Свинаренко - Беседы с Vеликими Страница 49

Потом пришел Михаил Рева, скульптор – это именно он сделал золотого ангела, который не что иное, как знак и эмблема медицинского центра. Но не всегда ему доводилось иметь дело с ангелами…

– Классическая история имела место в 83-м году. Выполняли тогда план монументальной пропаганды. Меня бросили на установку памятника в одном украинском селе – ну, солдат с автоматом, как положено. Бронза! Я приезжаю туда, открываю ящики, здоровенные такие, четырехметровые, с деталями, все ж в разобранном виде, – а там женщина, видно, труженица села, а к ней солдатские руки, и в них, само собой, автомат. Я звоню в город своим: «Ребята, что мне с этим делать вообще?» Мне говорят: «Миша, устанавливай так, потому что солдат с руками женщины ушел в Узбекистан и нам его не догнать».

– А про сало теперь расскажи, как ты его контрабандой вез из Италии! Все только и говорят про это!

– Ну, ездил я на симпозиум по международной архитектуре… В Верону. А оттуда мы заехали в Венецию. Погода была ужасная, мерзко, холодно. Вечер субботы – а магазины все закрыты, и даже у таксистов, то есть у гондольеров, не удалось достать спиртного. И на вокзале тоже. Ну и пришлось зайти тупо в ресторан и купить пару бутылок граппы. На другой день на волне этого похмелья мы купили две свиных ноги сырокопченых – хваленый их jamon. Или там prosciutto. И вот с этими ногами прошли мы одну таможню, другую, все нормально, и только на украинской границе нас спросили: «А шо это такое? Странная какая-то у вас ручная кладь…» А ноги эти у нас упакованы в пергамент, перевязаны, все серьезно. Мы говорим: «Это проект памятника». Чему? Голодомору. А почему два? Ну, два варианта. Левый и правый. А потом, кстати, мы делали проект вместе с Андреем Битовым – памятник салу. Такой стол гранитный, а на нем – белый с розовым мрамор, с золотой прожилочкой. На Подоле должен был памятник стоять – да не получилось.

– Наверно, вы неправильный проект выбрали для Одессы, тут вам не Киев. Попробуйте сделать памятник фаршированной рыбе – думаю, легче пойдет. Но если серьезно, могу тебе сказать, почему у вас не вышло: нужен еще памятник горилке рядом. Потому что сало без водки – деньги на ветер.

– Так-так… Памятник горилке… Это должен быть фонтан!

– Фонтан с водкой – креативно!

В общем, Рева из тех людей, которые не дают пропасть старой доброй Одессе с ее добрым тонким цинизмом.

А город, надо вам сказать, переживает сейчас не лучшие свои времена. Сколько народу уехало! Жизнь разметала юмористов по планете, от Москвы до Брайтона, в результате чего по интеллекту Одессы был нанесен сокрушительный удар. А поправка Джексона-Вэника тем не менее до сих пор действует. Раз так, верните нам наших евреев! Ну и потом, еще ж естественная убыль. Чего не скажешь о прибыли: у теперешней молодежи есть куда пойти, кроме юмора, вот хоть МВА, Одесса же. Из тех, кто остался, многие бросили пить – тот же Игорь Кнеллер например. И Гарик Голубенко тоже, насколько я успел заметить, в завязке. Непьющий юморист не самая сладкая участь, скажу я вам. Как трудно в хронической трезвости искрометно шутить… Хотя точно сказать не могу, такого я никогда не пробовал. Не дай Бог, иссякнет источник, пересохнет Кастальский ключ! Не хочется даже думать о этом. А тревожные звонки раздаются. К примеру, один знаменитый одесский юморист по бумажке зачел Боре свое поздравление в первый день торжеств, потом тот же самый текст – на второй день, и слово в слово все тот же шедевр восхищенные поклонники обнаружили в вышедшем за неделю до этого местном журнале…

После всего, после торжеств мы с Орлушей долго гуляли по Одессе.

Вот памятник Пушкину на Пушкинской же улице – мы осмотрели бронзового истукана со всех сторон и определили, что у него на филейной части порван сюртук; после размышлений пришли к выводу, что пострадавшего места касалась бронзовая трость, вырванная, что называется, с мясом. То ли на память, то ли из корыстных побуждений, цветные металлы очень популярны среди бомжей.

У памятника своему коллеге Орлуша позировал в образе нищего, который собирает в кепку мелочь. Нищий, юродивый – конечно, вспоминается Николка, который в «Борисе Годунове» говорит про мальчишек, забравших у него копеечку: «Вели их зарезать, как ты зарезал маленького царевича!» В те дикие времена в России был такой разгул демократии, которого наше теперешнее цивилизованное общество стерпеть бы не смогло.

На Пушкинской же стоит копия скульптуры – Лаокоон с сыновьями, и их душит змей. Так чтоб вы знали, у подножия возложены цветы. Точнее, одинокий цветок. Тонко, тонко…

Далее путь наш лежал на Приморский бульвар, а там еще один Александр Сергеич, и у его подножия мамаша с мальчиком, и она ему говорит:

– Ну ты понял, что это дядя Пушкин, стихи которого я тебе читаю по вечерам?

– Понял… – задумчиво говорит мальчик и переводит взгляд на стоящее поблизости древнее орудие, снятое с английского фрегата: – Дядя, значит, Пушкин – а пушка дядина?

Ни один мускул не дрогнул на мамашином лице; в самом деле, если в Одессе бурно реагировать на всякую хорошую шутку, так исхохочешься ни за что ни про что. На кладбище живучи, не наплачешься, и наоборот тоже будет верно.

Заглянули в мой любимый дворик на Дерибасовской – дома 4, кажется. Там запросто стоит вроде как самодельный памятник Заменгофу, с надписью на изобретенном им эсперанто.

А еще осмотрели новый бронзовый памятник апельсину, изящная идея. В композиции участвуют бронзовые же кони, и на брюхе одного из них написано слово из трех букв, а от него идет аккуратная стрелка к конской елде. Шутка довольно тонкая, до такой степени, что шуткой быть практически перестает, и что тогда от нее остается? Тень настоящего юмора, вроде незаметная – но более глубокая, чем весь Петросян оптом.

Гулять по Одессе легко, есть безмятежность, оттого что водители пропускают пешеходов, причем демонстративно, напоказ, подчеркнуто, цинично. Хотят показать, что они тут – Европа, в отличие от хамоватой Москвы? Реализуют какие-то комплексы? Боятся, что им кирпич вслед кинут? Да, в общем, плевать, какая разница. Но по крайней мере в этом отношении москвичам до одесситов еще срать и срать.

Хороши там и мебельные салоны («Салон меблi»), это весело – рассматривать их вывески. Особенно если выпала какая буква или заслонена случайно растущим деревом. «Салон еблi» к примеру. Или того лучше – я такое видел – «Офiс еблi». Конечно, Орлуша как поэт, жрец как любви не мог остаться равнодушным по отношению к этой наглядной агитации. Это, я думаю, одесская версия их англосаксонского make love not war.

Мы ходили по Одессе часами, забегая только иногда в кабак перекусить по очень для Москвы поучительным ценам: того, что у нас платится за бизнес-ланч, там хватает на обед a la carte с водкой – правда, без фанатизма. В таком расслабленном состоянии мы размышляли о том, как славно было бы тут не то чтоб жить и умереть – но хоть пожить. Мы даже заглянули в контору по торговле недвижимостью, где нам с ходу предложили двушку в центре, в сталинском доме, за 70, что ли, тыщ, и однушку в Аркадии у моря – за 30 тысяч.

– Жить тут? Ну и чем заниматься? – с недоверием спросил я.

– Как – чем? – удивился Орлуша. – Писать…

Хорошо быть поэтом! Плюнул на все, заперся в башне – и пиши.

И еще везде можно быть пророком. Тогда не важно, какая вокруг страна, какой режим на дворе и кто победил на выборах: Юля, или Витя, или, допустим, Толя. Пророком, пожалуй, трудней быть, чем поэтом. Я желаю Боре дожить хотя бы до ста лет, и чтоб я каждый год прилетал к нему в его роскошный город и смотрел на его дела, мысль о которых залезает под череп и более уже его не покидает.

Никогда.

Павел Лунгин

Крах русского Возрождения[3]

Павел Лунгин снял новый фильм – про Ивана Грозного.

«Царь». Царя сыграл Петр Мамонов, плавно перекочевавший сюда из «Острова», а митрополита Филиппа – Олег Янковский. За полтора года до премьеры, когда съемки только начинались, Грозный был просто историческим персонажем. Никто не знал, что он займет верхние строчки в русском рейтинге главных людей страны…

– Этот проект мне не принадлежит, он целиком и полностью собственность банка «Москва», я занимался его производством как нанятый работник.

– А нет опасности для фильма в том, что Юрий Михайлович стал дерзко критиковать начальство? И оно может дать ему по шапке, то есть по кепке?

– Ну это же не его фильм! Он даже не подозревает о его существовании.

– Кто из специалистов консультировал фильм?

– У меня было несколько консультантов, но главный, конечно, – историк Александр Дворкин. Я прочитал его замечательную книгу, которую мне рекомендовал батюшка, отец Дмитрий [Смирнов] – один из лучших проповедников, человек ясный, прямой и в то же время веселый; он вне такого, знаете, экстатического православия.