Игорь Свинаренко - Беседы с Vеликими Страница 50

– А тему Грозного и Колычева[4] тебе тоже он подсказал?

– Нет. Он просто является близким другом Петра Мамонова. И Петя, который сомневался, когда прочитал сценарий… Кстати, мне понятно, почему он сомневался – он ведь в «Острове» сыграл юродивого и почти святого человека, а тут ему предстояло играть черную сторону жизни.

– Кромешника[5]?

– Ну не вполне кромешника. Но тем не менее царя, который считает, что он помазанник Божий, говорит непосредственно с Богом и вершит Страшный суд на земле просто прямо сейчас. В режиме онлайн. Очень интересные новые исследования вскрылись. Тогда вся Русь, да и в Европе многие ждали конца света. Они реально жили в ожидании второго пришествия! И вот Иван Грозный в этот момент решил вершить Страшный суд над своими подданными. И казни его были очень интересными. Идея была в том, чтобы человек потерял тело, в которое могла бы вернуться душа. То есть чтобы не было тела для воскрешения. Несчастных или отдавали на растерзание диким зверям, или жгли, иногда топили. Иногда даже мертвых топили, чтобы тела съели рыбы. В то время считалось, что это исключает воскрешение.

– И что, правда исключает, по канону?

– Я не знаю, но Иван IV так думал.

– Кстати, Лев Гумилев, когда писал про похождения опричников, ровно это и описывал. Да, впрочем, не только он.

– Когда они Новгород казнили, они людей обливали горячей смолой и, ломая им колени, бросали под лед. Столько набросали, что, говорят, река была запружена три года подряд.

– По версии Гумилева, опричники убили не просто много новгородцев, но убили весь Новгород. Мало того что там Иван III проводил репрессии, так еще через 100 лет Иван Грозный наведался. Кстати, возвращаясь к теме митрополита Филиппа. В Новгороде, как и на Соловках через 100 лет, после подавления «Соловецкого сидения», тоже всю братию вырезали[6].

– И как раз в период подготовки похода на Новгород у Грозного был всего один реальный противник – митрополит Московский. Он единственный публично возразил царю и ославил его в Успенском соборе. Он не дал ему благословения. Публично и унизительно для Грозного. Его монолог, обращенный к царю, цитируется во всех житиях. Я уверен, что монолог этот не потерял своей актуальности и поныне. Филипп говорил о том, что везде есть правда, только в России нет правды. Говорил о безвинных жертвах, о том, что ад мы носим в себе. Вопрошал: «Что творишь ты с державой своей?» Это вполне христианское политическое обращение. Причем, судя по всему, он прекрасно понимал, с кем имеет дело и чем все это для него лично кончится. В этом смысле Филипп приносил себя в жертву.

– А эта сцена есть у Эйзенштейна?

– Конечно, нет! Ты что! Там просто проходит Колычев – фанатично религиозный, мрачный, изломанный, представитель клерикальных кругов. А на самом деле Филипп был очень интересный человек.

– Вот расскажи… Ты снял «Остров». И совершенно логическим продолжением идет «Иван Грозный», то есть взаимоотношения Мамонова с властью, только теперь Мамонов играет…

– Да, я увидел сходство…

– Но откуда ты эту историю про Ивана и Филиппа взял? Это же очень тонкое попадание! Я убежден, что эта тема – логическое продолжение темы «Острова»!

– Ну да… Историю? Я ее смутно знал давно еще. Но во время «Острова» я увидел, что у Пети Мамонова есть какая-то раздвоенность, генетическая матрица, в нем живет дух этот… Ивана IV…

– А как Янковский появился?

– Во-первых, лучшего актера у нас сейчас нет. А во-вторых, я искал лицо благородства – ведь Колычев был аристократ, родовитый боярин. Кроме того, он был человеком Возрождения, поразительно одаренным. Вообще я считаю – упрощая, естественно, – что из-за Ивана IV Грозного все наши беды. Они, как ни странно, во многом упираются в эту грань истории, в его личность. Он первый назвал себя царем. И вот этот штамп – что такое образ царской власти – с тех пор так и отпечатался. И мы живем с этим, боремся и ничего с этим образом сделать не можем. Народ убежден – нам нужен царь. Грозный царь. Если не грозный – значит, не царь. А нам нужен царь. И так до бесконечности. Иван IV во многом своей личностью определил этот принцип власти. Он отменил все договорные начала между властью и народом. И идея была только одна – он помазанник Божий, и воля его является волей Бога. И самым страшным грехом, на его взгляд, было ослушаться царской воли, поскольку всякая власть от Бога. И параллельно вот это неистовое желание любви. Он глубоко верил, что, поскольку он наместник Бога и слово Бога и желание Бога идут лишь через него, его можно только любить.

– И что, он реально во все это верил? Не то чтобы там, типа, для укрепления власти?

– Какого укрепления? Он же разорил все! Конец правления его был чудовищным: половина мужского населения страны была истреблена, он потерял все завоеванные территории в Польше и Литве, отдал завоеванные в начале правления земли в Ливонии.

– Отдал все, кроме Казани. А ближе к концу его правления крымский хан сжег Москву – чего не было к тому времени уже сто лет!

– Да, сжег. И в связи с этим, как ни странно, была отменена опричнина. Когда крымчаки сожгли Москву, они сожгли и опричный дворец. И тогда Грозный подумал, что Бог посылает ему какой-то знак. И он казнил всех опричников.

– Ну не всех – Малюта позже, на войне, погиб. Кстати, странно, почему нет памятника Малюте Скуратову? У нас же так любят опричников, чекистов, вообще жесткую руку и палачей.

– Будет, подожди еще!

– Кстати, на эту же тему. Вот недавно Сурков выступал и сказал: «Некоторые с приходом Дмитрия Анатольевича надеются на оттепель. Но оттепели и прочей слякоти – не будет». Мне кажется, это ключевой момент в артикуляции позиции Кремля. Оттепелью называется вполне понятный период отечественной истории. Поэтому употребление этого термина в негативном смысле – «слякоть» – дает сигнал публике, что сегодняшняя власть считает хрущевскую оттепель признаком слабости и малодушия, уступкой гнилым либералам и началом конца «Великой сталинской империи», которую «боялись и уважали». И соответственно времена до оттепели и после нее нынешний Кремль считает позитивом, а оттепель – негативом. Во всяком случае, это так считывается, и я думаю, именно этот посыл Сурков и закладывал.

– Пожалуй… А вот какое еще было изобретение Ивана Грозного, которое мы и поныне встречаем в русской жизни? Он разделил народ на две части: вот есть опричнина – и есть земство (включая крестьян, посадских и родовую аристократию). И любой опричник имеет власть над жизнью и смертью любого земца. Вот это разделение своего народа на две враждующие части: одну бесправную, а вторую абсолютно всесильную.

– А разве не всегда русский народ состоял из этих двух половин, у которых ничего общего нет?

– Нет. Даже в ранний период правления Ивана Грозного были возможности для развития русской демократии: это избранная Рада, попытка судебных реформ, попытка упорядочить законы. Вполне в европейском духе. Были какие-то договорные отношения между властью и народом. Тут важно понимать, что с середины XIV века Московское княжество было отделено от Европы враждебными Литвой и Ливонией. И поэтому московиты с Европой практически не общались, ведь у Москвы с Литвой всегда были, мягко выражаясь, непростые отношения и коммуникации с кем-то были возможны только через татар. Например, с генуэзцами они общались через крымчаков. Конечно же, они воспринимали европейскую цивилизацию совсем не так, как мы ее воспринимаем. И были еще остатки варяжских порядков в виде коллегиальности принятия решений, воинского братства.

– Это разве что на Севере, в Новгороде, и дальше, у поморов.

– Не только. А казачество? Чем не демократия?

– Кстати, об опричнине. Меня ужасно расстроила «новость», что собачья голова и метла – это не русский креатив, а пиратское заимствование у монахов-доминиканцев: Domini canis – «псы Господни».

– Но Грозный это, по-моему, как-то переосмыслил.

– Переосмыслил-то краденое. Нехорошо получилось: ничего сами не смогли придумать. Тупо содрали.

– А может, он сам придумал, независимо от доминиканцев. Он же постоянно двигался в своем общении с Богом. Иначе откуда эти бдения, ночные моления? Он шел дальше и дальше, придумывал какие-то символы, жесты, слова. Опричнина создавалась им как монашеский орден. Они собирались на ночные службы. Начинались их бдения в полночь и длились до пяти утра. Он был их игуменом. Они надевали эти странные черные одежды, которые были вне традиции – ни монахи таких не носили, ни дворяне. В этом была некая карнавальность, такой юродивый театр.

– Павел! Понятно, что ты, как художник, думал о вечном и создавал великие образы, но простая публика будет занята в основном такими вопросами: а что чекисты, они круче опричников или нет? И какие в этом контексте можно провести параллели с современностью? И еще одна тема, которая волнует (или начнет волновать после твоего фильма) публику: спал ли Иван Грозный с младшим Басмановым? Как, кстати, это отражено у Эйзенштейна?